Страница 41 из 93
Дань с Заволочья в 5.000 рублей, о которой было упомянуто, представляла по тому времени ценность огромную; страна дать ее не могла. Заволочье было действительно богато зверями, птицей, рыбой, но, главным образом, было известно, как торговый путь, связывавший Европу с Азией. Во времена новгородские главный торг шел в Лампожне, в 18 верстах к северу от Мезени, а отнюдь не в Холмогорах, которые выступили гораздо позже с тем, чтобы впоследствии совершенно уступить место Архангельску. Хорошо торговали тут также закамским серебром, соколами и соболями.
Берега Двины довольно однообразны, местами холмисты, покрыты большей частью лесом; но есть много обработанных полей, и села довольно часты. Отсюда начиная, близясь к Белому морю, Двина «шалит» в своих песках, перестанавливает берега, образует временные озерки, промой, обвалы, оплывы, поднимает и сносит острова, а весной, при таянии снегов, становится не уже Волги и несет огромные, сокрушительные массы воды. Села здесь как будто менее богаты, чем по Сухоне. Церкви их беднее, приземистее тех, какие встречались на Сухоне, и между ними много деревянных, часто ветхих, типичных, не лишенных своеобразности. Глядя на эти церковки, можно подумать о бедности края; но выставка и сведения о местной производительности говорят другое: он только и ждет рельсового пути.
Было около 6-ти часов вечера, 12-го июня, когда пароход причалил к берегу в пяти верстах от селения Сия, на том самом месте, где в 1858 году Император Александр II, совершив утомительный переезд сухим путем, сел, направляясь в Архангельск, на пароход; гранитная колонна сохраняет память об этом, высясь на самом краю очень высокого песчаного берега. Сев в тарантасы, путники въехали в Сию, откуда вскоре направились далее в Сийский монастырь, находящийся от Сии в девяти верстах. Путь шел лесом, почтовой дорогой, направляющейся к Петербургу, сыпучими песками, так что даже пять лошадей и те с трудом тащили ничем не нагруженные тарантасы. Монастырь глянул очень приветливо в густой зелени лесов, над водной поверхностью озера; это озеро было не единственное, встреченное по пути. Местность ровная и, благодаря воде и лесам, красивая.
Сийский монастырь имеет немаловажное значение в истории нашего Царствующего Дома: Филарет Никитич, впоследствии патриарх московский, долгое время томился в нем, в суровом заточении. Причина — Годунов. История гласит, что первая жена Иоанна Грозного, Анастасия, была из рода Романовых; известно также, что Борис Годунов задумал уничтожить этот опасный для него род и всех сыновей Никиты Романовича, брата царицы Анастасии, разослал в тяжкие заточения: один был удавлен в ссылке, двое других посланы в Пелымь, Василий скоро умер, а Михаила Никитича держали в земляной тюрьме в Ныробской волости, в окрестностях Чердыни, где и до сих пор показывают его тяжелые цепи. «Более всех братьев, — говорить Костомаров, — выказывался дарованиями и умом Феодор Никитич. Он отличался приветливым обращением, был любознателен, научился даже по-латыни. Никто лучше его не умел ездить верхом, не было в Москве красивее и щеголеватее мужчины; современник голландец говорить, что если портной сделал кому-нибудь платье и, примерив, хотел похвалить, то говорил своему заказчику: «теперь ты совершенный Феодор Никитич». Этот-то именно Феодор Никитич был насильно пострижен в Сийском монастыре под именем Филарета; он рыдал во время обряда пострижения; при нем годуновским соглядатаем был пристав Воейков. Жена постриженика, Марфа, была тоже пострижена и заключена в Егорьевский погост Толвуйской волости, в Заонежье. Детей их оставили у тетки. С воцарением Лже-Димитрия инок Филарет был возведен в сан ростовского митрополита и, по убиении самозванца до избрания Гермогена, ездил за мощами царевича Димитрия в Углич. По словам Авраамия Палицына, «Филарет был разумен, не склонялся ни направо, ни налево». История посольства его к Сигизмунду Польскому известна. Его пленение — подвиг перед Русской землей. В 1619 году последовало его возвращение в Россию, его патриаршество и благотворное, но твердое влияние на сына, молодого тогда царя Михаила.
В Сийском монастыре имеется портрет этого бывшего инока, впоследствии патриарха московского; он висит в помещении настоятеля, но на нем значится 1769 год, следовательно, это — копия. Благодаря трудам археографической комиссии, книгохранилище монастыря приведено в известность. В числе рукописей находилось замечательное произведение великого князя Иоанна Иоанновича, писанное в 1579 году: это — «Служба Преподобному Чудотворцу Антонию». Подлинник, по словам настоятеля, утрачен, а имеется очень хорошая копия; произведение это свидетельствует, по словам лиц, ознакомившихся с этой службой, о глубокой начитанности и проникновении благочестием царственного автора. «Аз, любовию подвизаем», — пишет царевич, — «написах и две песни».
Монастырь, небольшой и теперь, имел когда-то 3.500 душ крестьян; особенно много жертвовал на него Иоанн IV на поминовение убитого им сына. В монастыре почивают под спудом мощи св. Антония. Показывают и чудовищную кость, принадлежавшую будто бы какой-то колоссальной щуке, ходившей в монастырском озере и пожиравшей людей; это, несомненно, громадный, окаменелый позвонок какого-либо допотопного чудовища. Окрестности монастыря очень красивы; говорят, что император Александр I, проездом в 1819 году, выйдя из коляски на ближней горе, долго любовался замечательным видом. Уверяют, будто в округе не менее 90 озер. Монастырское предание, отчасти сомнительное, говорит также, что в Сийском монастыре, на пути своем к столице, юный беглец Ломоносов был в течение некоторого времени не то пономарем, не то псаломщиком.
Если где-либо время и люди не пощадили древности, так это именно в Сийском монастыре. ХVII век остался только отчасти в прочных, нерушимых стенах — все остальное ново, подкрашено, испорчено, погибло. Церковь о пяти куполах, из которых главный снаружи имеет вполне своеобразный вид колокольчика, остальные четыре — луковичные; цельнее другого сохранилась невысокая, очень широкая в основании колокольня. Мощи преподобного Антония почивают близ алтаря, с правой стороны, под такой же новенькой, вычурной сенью, как и весь блистающий позолотой по ярко-зеленому фону иконостас. Если сказать, что видеть подобное уничтожение древности обидно, — это будет мало: это положительно ужасно! Особенно ярко должно было сказаться это чувство в путниках, только что посетивших почтенную древность сольвычегодского собора. Почти безошибочно можно сказать, что все лики древних икон монастырских подмалеваны, и, право, не знаешь, что хуже: итальянизованные лоснящиеся, новенькие образа иконостаса или эти замаскированные краской и лаком очертания неузнаваемых древних икон? В алтаре висит сохранившаяся каким-то чудом старая сень старого престола времени Алексея Михайловича. Она висит потому, что лишена четырех опор, когда-то поддерживавших ее; но как хороша она в своем забытьи, в полумраке своих невозобновленных досужим маляром красок и без всякой режущей глаза позолоты!
Не вернуть также и погибшей келийки, в которой жил когда-то Филарет Никитич. Приходится верить тому, что она, будто бы, сгорела; факт тот, что на месте ее воздвигнуто какое-то жилое помещение. Из числа предметов, имеющих большую художественную ценность, следует упомянуть о евангелии, писанном в 1693 году иноком Паисием или только приобретенном им, и называемом: «Априкос». Оно писано полууставом и снабжено на каждой странице замечательно типичными рисунками и орнаментами. Рисунков много, и само евангелие толщиной фута в полтора, если не больше. Древнее остальных книг монастырских другое евангелие, писанное на пергаменте, 1339 года. В монастыре в настоящее время 15 монахов; всех живущих в ном около 50 человек. Жилище архимандрита выходит на самое озеро.
Путники вернулись той же лесной пыльной дорогой к пароходу и двинулись в дальнейший путь вечером, часов в десять. Накрапывал дождь, и туман заволакивал берега. Пришлось ночевать на пароходе, на якоре, в виду Орлецов; тут был когда-то опасный водоворот, о котором сохранялась поговорка: «Орлецкий водоворот над всеми водоворотами водоворот»; в настоящее время поговорка лжет, но волна струится тут очень быстро, как бы торопится пронестись к морю отдохнуть.