Страница 22 из 52
14
— Иван Владимiрович! — продолжала она добивать его, перейдя уже к обращению по паспорту, словно он вновь находился в строю. — Сын Владимiра! А где же тот мiр, которым вам на роду написано было владеть? Или, быть может, это он вас зацапал?
— Ну, ты ляпнешь, — совсем разобиделся Ваня, но и такое поругание не стало конечным, ибо на подходе ждало ещё тягчайшее.
— Знаешь, был когда-то такой народный мудрец Сковорода; так вот, он завещал на своем кресте написать: «Мiр ловил меня, но не поймал». А у тебя уже заживо можно на майке заместо «Труда» вывести «Мiр ловил и поймал!». Да и вообще нету ещё такого имени, которое способно тебе без стыда передать в отечество детям. Так что не Ваня ты даже просто, а Ваня-Володя, двусмысленное существо бесфамильного состояния...
Так и выскочило на свет в перепалке это его чудаковатое домашнее прозвище, прикипевшее с той поры накрепко, как тавро на боку у быка.
15
Раз открывши войну с его вольнолюбивой наклонностью, Вера уже не хотела отстать, и если не решительными приступами, то медленною осадой добилась-таки согласия попытаться переменить возмущавшую её донельзя подвальную дыру на более подходящее место — для начала хотя бы оставленное в загоне строительное. Через знакомого инженера она договорилась, чтобы он сходил опять-таки неподалеку, в Серебрянический переулок под самою их горою, в областное бюро реставрации памятников, и посмотрел, нет ли там занятия поприличней.
Спустившись с холма долу, он легко разыскал двухэтажный домишко наискось от лазоревой Троицкой церкви, но Верин приятель, пока суд да дело, как оказалось, уже поспел оттуда уволиться, и Ваня-Володя попал в руки его совместника — тощего очкового деятеля с несколько пасквильной фамилией Купоросов. Тому как раз нужен был доверенный ловкий человек, по возможности высокоразрядпый каменщик, и хотя правом найма на работу обладало не бюро, а производственные мастерские, у него и там находились близкие люди, поэтому он запросто подхватил Ваню-Володю посмотреть «объект», чтобы после обо всём столковаться прямо на местности.
Отданный под Купоросово попечение подмосковный монастырёк Екатеринина пустынь стоял на речке Пахре, по Павелецкому направлению, невдалеке от санатория архитекторов Суханово. Когда-то здешние угодья облюбовал царь Алексей Михайлович для своей соколиной охоты, и тут же, как гласило предание, ему явилась во сне мученица Екатерина, возвестившая о скором рождении дочери, что и сбылось. Основанная в память этого обитель, невеликая размахом, но очень верно поставленная на бугристом берегу, словно подкидывавшем её над лесом, пережила за свои три века немалые превращения, сделавшись посреди нынешнего столетия наконец страшным застенком — знаменитой «Сухановкой». Теперь она была освобождена от постоя и отдана под культурные нужды соседней школе милиции. В прежних кельях, правда, ещё вовсю гнездились местные жители, по внутри собора ни шатко ни валко копошились несколько маляров, а колокольня, словно напоказ, стояла уже полностью вычинена и свежеокрашена.
Против ожидания, помощи эта поездка не принесла никакой, ибо Ваня-Володя, при всей своей простоте сроду в дураках не хаживавший, вскоре сообразил, что Купоросову совсем не того разряда или, точней, разбора требовался умелый каменщик. Командуя важно лающим голоском, что был в точности как волос из скабрезной пословицы — тонок, да не чист, — он успевал одновременно помахивать сухими ручонками, указывая рубить из назначенного для соборной главы мячковского белого камня «левые» могильные памятники, менял стройматериалы на тугую наличность и в видах будущего поощрения поведал ещё, что следующим «объектом» будет действующая церковь, где надо даже не работать, а просто произвести опись, зато выторговать можно при том чуть ли не манну небесную.
Подобное пронырство вместо восторга породило в душе у Вани-Володи совершеннейшее омерзение, какое он откровенно и выложил вечером как на духу Вере, заключив, что такого рода занятие ещё, пожалуй, его подземного ниже, потому как взамен восстановления служит разорением и сущим развратом, будучи насквозь проникнуто «подлянкой». В ответ жена, посоветовав по первому впечатлению всякого ближнего не хулить, однако круто задумалась.
16
Само по себе Ванино неспокойное признание гласило не только ведь о понятной боязни поворачивать кругом направление собственных судеб, но выдавало и не угасшее вконец, желание если уж и отважиться на такое, то исключительно по чистой совести.
Приободренная последним, Вера предприняла ещё деятельнейшие поиски и в итоге благодаря дальнему сородичу — архитектурному студенту Руказенкову, вышла на возможную работу поближе, да не в пример добротней: стоило только сесть на трамвай у Яузских ворот, возле самого основания горки, и ровнёхонько через десять остановок добраться до Даниловой слободы по-над Москвой-рекою, как они попали вдвоём к споро возраставшим вновь из развалин белым крепостным стенам с башнями. Здесь уже издали заметно было, что трудились по чести, и действительно при ближайшем рассмотрении вышло, что многие работали даже добровольно и даром.
Ване-Володе тут опять-таки оказались рады, и сам он тоже сперва, глядя с вожделением вперёд на приближающийся домашний и душевный мир, решительнейшим образом вознамерился перейти сюда — так любо-дорого представилось найти свою часть в согласном том деле.
Он ускорил тогда уволиться со стадиона, ибо предчувствовал — и не зря, — что уйти поздорову, без свары вряд ли удастся. Так оно и получилось: сначала отпускать не желали ни в какую, а потом вдруг, напротив, принялись подгонять, заказав ещё наперёд появляться в ближайшей округе даже самоходом. Все эти неопрятные дрязги изрядно его расстроили и подточили поселившееся было внутри ретивое желание обновленья; да и что говорить — как-никак жаль было покидать навсегда место, отобравшее напрочь молодость.
А как только закончилось это вытягивание ног из засосавшей старой трясины, быстро выяснилось, что урок пошёл впрок и в том смысле, что он стал чрезвычайно опасаться вообще где-либо ответственно выступать и крепко закис на дому.
Битых два месяца просидел Ваня-Володя настоящим безработным, ничем вроде не занятый, всё обещая Вере пойти в Даниловский, но никак не мог понудить себя хотя бы сдвинуться с места. Словно что-то невидимое изнутри прямо-таки отпихивало его прочь от дверей, и он продолжал день-деньской праздно валяться на мятых диванных подушках.
Жена, конечно, нудила не отступая, и вот когда после окончательного по своему упорству выяснения он уже отправился было, посвистывая, с утра вперёд, то свернул ради пущей бодрости на полудороге в пивнушку, закоснел на час, потом застыдился собственного хмельного дыхания, а там и вовсе, впавши в окаянство, загулял напропалую.
Вот тут-то она в одиночестве собралась и ушла...
17
В первый миг от обиды и позабытого ощущения полнейшей воли прелесть свободы накрыла его с головой. Ваня-Володя пустился разом во все тяжкие и ещё целые сутки напролёт буянил как хотел. Но по мере насыщения разгулом вновь принялась подымать голову сокрушенная было душевная туга, с которой он тоже повздорил и, расплевавшись совсем, пригласил вместо неё для компании Рачиху. Сегодня же утром он оказался наконец уволен от докучного присутствия обеих и ощущал теперь себя некой вычерпанной дочиста от всякого содержимого пустотою, пригодной, с одной стороны, для вмещения чего угодно, но с другой — сама по себе представляющей весьма ничтожную ценность.
А тут ещё Катасонов остатний источник существования истощил...
Велика лежала кругом Москва, жаль только, места для Вани-Володи в ней подходящего не сыскивалось: всё смотрело на него осуждающе и вчуже. Неспроста, видимо, попались на дверях подземелья перевёртыш-девятка да извивающийся, язвя жалом собственный хвост, латинский «эс» в сопровождении ещё чего-то восклицательно угрожающего: куда ни кинь, всё выходил клин, и любая, большая и малая его дорога сама вела то в гору, то под уклон, в едином, одной только ей ведомом направлении.