Страница 16 из 52
Отломав ломом железным у кладовой во окне затвор, вложили в решётку небольшое бревно, выломали и, в то разломанное окно влезши, усмотрели несколько сундуков. Из которых некоторых тронули обухами; имеющиеся в сундуках деньги, серебряную посуду и шкатулку, обитую бархатом, взяли,
а сами говорили:
тяб да ляб клетка,
в угол сел и печка!
— Что таково?
— Сам гадай, каково... Вышли из кладовой, — и в то ж время за нами учинилась мелкая раструска, то есть тревога. А мы бежали близ Белого города и, как поравнялись против Чернышева двора, перед которым была великая тина, то мы деньги да пожитки в ту тину бросили и, оставя их, пошли за Москву-реку на двор к генералу Шубину.
Пришед к задним его двора воротам, и стучались у оных, почему вышел к нам человек, который по ночам в доску гремит. Тому мы сказали, что по близости двора их лежит пьяной, и как оной отошёл от ворот, мы, схватя его, заворотили на голову имевшийся на нем тулуп и завязали, чтоб не можно было ему кричать. Вшед во двор, взяли из конюшни лошадей, в стоящий на дворе «берлин» запрягли и поехали к Милютину на фабрику, где взяли знакомую бабу.
Посадя её в тот «берлин», поехали на Чистой пруд к одному купцу и влезли в его чердак, в котором нашли женской убор; нарядили ту бабу и велели ей быть барыней. Поехали назад к Чернышеву двору, где брошены были деньги с пожитками, и по приезде скинули колесо; а нареченной барыне велели выдти вон, и из той грязи деньги и пожитки в «берлин» переносили. В то ж время, чтобы проезжающие мимо нас люди дознаться не могли, то речённая барыня бранила нас и била по щекам, говоря при том: что-де, вам дома смотреть было не можно ли, всё ли цело?
И как без остатку всё забрали, надели по-прежнему колесо, поехали и, остановясь против Денежного двора, вынувши из «берлина» деньги и пожитки, на том месте его и с лошадьми оставили. Ту ж «барыню» повели под руки и, пришед в свою квартиру, наградя деньгами, отпустили её на фабрику обратно, откуда была она взята.
16
А выше показанная господина моего девка посажена была в полицию, где под битьём кошками спрашивана: не имела ли она для покражи тех пожитков какова подвоху или с какими людьми разговоров? Однако в том учинила она запирательство, почему и освобождена обратно.
После помещик отпустил её на волю, и вскоре попала она мне у Гостиного двора навстречу и сказывала, что она от помещика своего уволена и вышла за рейтара Нелидова. Между тем я зазвал её в питейной погреб, где велел себя подождать; а сам, сходив на свою квартиру, взял утаённую у своих товарищей покраденную у господина моего шкатулку, в которой имелось несколько алмазных и золотых вещей, принёс к ней и при том сказал:
только и ходу,
из ворот да в воду.
— Чтоб никому не объявляла?
— Ну-те-ко. И, побыв в том погребу, взяла меня в свою квартиру. По приходе спрашивал меня её муж: какой я человек? Коему я о себе объявил:
что я ни вор, ни тать —
только на ту же стать! —
и имею у себя для жительства данное из Тайной канцелярии письмо. И, вынув оное из кармана, подал ему, чтоб он положил его для сбережения у себя. Притом, как уже напился я пьян, положен был спать.
А первого часа за полночь, встав, пошёл из их квартиры тихим образом, чтобы они слышать и безпокоиться не могли, к живущему поблизости портному мастеру. Перелез в его огород, взошёл к нему в покой, где поработал в маленьком бауле денег 340 рублёв, и с теми обратно в квартиру рейтара пришёл, который говорил мне: для чего я так рано и не сказавши ему с квартиры его ходил? На что я сказал:
наши вислоухи на дворе сторожки;
а ты сыт будь грибами,
держи язык за зубами.
И подошед к преждебывшей девке, а его жене, дал ей те покраденные мною деньги в руки и при том ей говорил:
вот тебе луковка попова,
облуплена готова!
Знай почитай,
а умру, поминай!
И, погодя, взял малое число денег и данное для сбережения своё письмо, пошёл в свою квартиру, — в которой пожив несколько времени, взял с собою шесть человек и пошёл из Москвы на Макарьевскую ярманку.
17
Будучи в дороге, не доходя города Вязников, попал нам встречу едущий с соломою на лошади крестьянин, которого спрашивали мы: где того города живёт воевода? Но он был в то время сыр, то есть пьян, почему бранить нас стал...
Мы, схвати его с возу, привязали к дуге, а имеющуюся на телеге солому зажгли, отчего та лошадь бросилась в сторону, скакала по полям, покамест остались передки. С которыми и с тем привязанным мужиком прибежала она в свою деревню, где мы намерение имели наступающую ночь препроводить, ибо оное дело происходило перед вечером, но, боясь, чтоб нас не узнали, оставя оную, пошли в другую.
18
Потом пришли на ту Макарьевскую ярманку, подошли к Армянскому анбару, где товары сваливают, и я усмотрел в анбаре том тех армян деньги, — которые достать мы себе старались, изыскивая способы. И чрез скорое время поутру вышел из анбара один хозяин для покупки в мясной ряд мяса; а мы велели одному из нас, как оной будет подходить к гобвахте, закричать на него «караул»!
И как взяты они были, мы прибежали к тому анбару, в котором оставлен был его товарищ, сказали ему, что тот попал под караул, почему оной запер анбар и пошёл на гобвахту.
В то ж время, взошед мы в оной, взяли две кисы да три мешка с деньгами, отнесли неподалеку и зарыли в песок. Товарищей своих послал я в квартиру, а сам сходил на пристань, купил лесу и лубья да поставил на том месте, где деньги положены, шалаш. И ещё взял тесёмок, мошёнок и прочей мелочи, навешал в том шалаше якобы для торгу.
А как дождался ночи, то оныя деньги переносил к своим товарищам, кои уже и бывшего на гобвахте свободили, а построенную лавку оставил.
19
По прошествии несколького времени пришёл я на Гостиной двор, где увидал, как в колокольном ряду купцы считали серебряные копейки и, сочтя, положили в лавке, покрыв циновкой. Я сел под прилавок и, изобравши время, вскочил в лавку, взял из-под той циновки кулёк, думая, что то деньги. Но в нём положен был серебряной оклад, — однако рассудил, что хотя вместо денег он попал, токмо и его примут в заклад.
В то время сидящая за пряниками женщина, оное увидев, закричала хозяевам, которыми я с тем кульком был пойман и приведён в светлицу, где те купцы пишут — сиречь в контору. Взяли они у меня пашпорт и, раздев, стали бить железной сутугой, притом же наложили на шею монастырские чётки.
— ??
— Стул. Я, видя оное, не мог более сыскать себе к избаве способу и завёл старинную свою песню —
— СЛОВО И ДЕЛО...
— по которой отправлен был в Редькину канцелярию.
— Это, что ль, оной офицер, которой командирован был в Нижний и окрестности для выемки разбойников?
— Самой тот, полковник из полковников.
20
Как товарищ мой Камчатка сведал обо мне, что я в каменном мешке, сиречь в тюрьме водворяюсь, то, взяв калачей, пришёл ко мне якобы для подачи милостыни и давал колодникам по калачу, а мне подал два и при том сказал:
триока калач ела,
стромык сверлюк страктирила.
— Давай-ка ясняе?
— За ясняе бьют красняе.
Мол: тут с ключами калачи,
цепь отпирай да не кричи!
Погодя малое время, послал я драгуна купить товару из безумного ряду — вина в кабаке. Как оной купил, и я, выпив для смелости красоулю, пошёл в нужник, где поднял доску, отомкнул цепной замок и из того заходу ушёл.
Хотя погоня за мной и была, токмо за случившимся тогда кулашым боем от той погони я спасся. Прибежав в Татарской табун, усмотрел Татарского мурзу,
которой в то время в своей кибитке крепко спал,
а в головах у него подголовок стоял.
Привязал его ногу к стоящей при кибитке лошади и ударил тое лошадь колом, которая татарина потащила во всю прыть. А я, схватя подголовок, которой был полон монет, и сказал: