Параллельные

— Я замуж хочу, — заявила Машка одним дивным утром, проснувшись в моей постели.

— Круто, — сонно пробормотал я, — это намёк или предложение?

— Это констатация факта, — зевнула она. — Что я в поиске.

Особого значения её словам я тогда не придал. Мари вообще была падка на авантюры и часто высказывала вслух такие идеи, суть которых я попросту не понимал.

— Считай, что нашла, — заверил её, целуя в обнажённое плечо. — Своего принца на белом коне…

— Коня вижу, принца — нет, — хмыкнула моя пассия, за что тут же получила по заднице, заходясь в задорном хохоте.

В тот день мы расстались вполне мирно, а уже на следующий день она огорошила меня новостью:

— Илюш, ты, конечно, хороший, но нам нужно идти дальше.

— Дальше — это в ЗАГС?

— Дальше — это порознь, — вздохнула она и посмотрела на меня с сочувствием, как если бы я был совсем безнадёжен. — Нам нужно расстаться…

Выслушивать её тупые объяснения я не стал, со злости выставив за дверь дяди Ваниной квартиры, боялся, что сделаю что-нибудь эдакое… о чём потом точно пожалею. Почти весь вечер метался по дому раненным зверем, после чего глушил самогон в компании дядьки, который методично успокаивал меня:

— Поверь мне, у каждого мужика в жизни есть та самая, которая… плюнула ему в душу.

— Мне не плюнули, — еле ворочая языком, заметил я, — мне насрали.

Как оказался в своей постели, я помнил плохо, а вот утро врезалось в память навсегда.

— Нечаев Илья Николаевич, — ворвался в мою больную голову казённый голос, — вы задержаны по подозрению в убийстве гражданки Павловой Марии Александровны.

Часть 2. Пустоты настоящего. Глава 8.

Мир ворвался в сознание ярким светом и миллионом неотфильтрованных звуков, вызвавших во мне приступ неконтролируемого ужаса. Вот только сделать с ним я ничего не могла: тело не подчинялось никаким сигналам мозга, да и руки, как позже выяснилось, были зафиксированы бинтом по краям кровати. Панический крик так и застрял где-то в гортани, встретившись там с дыхательной трубкой, правда, и об этом я тоже пока не знала, придя в ещё большее смятение от происходящего и попытавшись покрутить головой в разные стороны, чтобы осмотреться. Пока чьи-то руки не поймали меня.

— Тс-с-с-с, Нина, успокойтесь. Вы интубированы…

Зрение возвращалось медленно, сквозь слёзы и резь в глазах фокусируясь на незнакомом лице.

— У вас было лёгочное кровотечение, пришлось провести оперативное вмешательство.

Врач говорил медленно и спокойно, как с маленькой, но я продолжала смотреть на него полными ужаса глазами, не в силах вспомнить ничего из того, что было до…

— Вы меня понимаете? — на всякий случай уточнил мужчина. — Если да, то моргните.

Я моргнула, скорее на автомате, чем осознанно, но его это удовлетворило.

— Отлично, я сейчас проверю ваши показатели, и, если всё в порядке, мы вас экстубируем.

Вокруг меня засуетилась медсестра, проверяя показания приборов.

— Хотите, позовём вашего мужа? — с налётом восхищения предложила девушка. — Он всю клинику уже затерроризировал, пока вы были на операции и не пришли в сознание.

Мужа? В голове бродил неясный туман, смешавший меж собой обрывки воспоминаний. Мужа я помнила. Правда, в мозгах промелькнул образ совсем молоденького парня, такого, каким он был в день нашего знакомства — дерзким и излишне самоуверенным. Нет, Нечаева я абсолютно точно помнила, а вот всё остальное…

Но несмотря на это, отрицательно покачала головой. Отчего-то видеть Илюху совсем не хотелось. Ни молодым, ни старым…

— Итак, Нина, — наклонился ко мне врач, — сейчас мы будем проводить процедуру экстубации. Вы понимаете, что это означает?

Опять моргнула. Смешно, но порядок действий при проведении экстубации в сознании я помнила лучше, чем все последние события собственной жизни.

Врач быстро проговорил мне уже знакомый алгоритм, после чего поднял изголовье кровати.

— Ну что, поехали?

Много времени сама процедура не заняла, а вот потом… Потом я зашлась в удушающем приступе кашля, где на каждый спазм тело отзывалось диким приступом боли, особенно в области грудины. У меня даже в глазах потемнело. Опять.

Кажется, там что-то было про оркестр и танцы народов мира… Всё это время медсестра старалась меня поддерживать, а врач услужливо держал наготове маску с кислородом, но их забота лишь раздражала, как если бы они мешали мне заниматься чем-то важным. Например, разваливаться на части. Судя по ощущениям, мне хотелось именно этого.

Наконец-то задышала сама. Правда, впечатление было такое, словно я училась делать это заново.

«Этап первый. Доставка кислорода из внешней среды в альвеолы», — услужливо подкинул разум ненужную информацию.

Впрочем, даже это меня особо не спасло, когда в следующий момент дверь в реанимацию распахнулась (а мы могли быть только в ней) и в палату ворвался растрёпанный Нечаев. За ним неслась возмущённая женщина в белом сестринском костюме:

— Это реанимация, что вы себе позволяете?! Здесь же стерильно…

«Плевать он хотел на вашу стерильность», — вскользь подумалось мне, прежде чем мой взгляд встретился с Илюхиным. Дыхание опять сбилось, а сердце замерло в груди… Дай оно сейчас остановку, я бы даже не удивилась, услышав противный писк кардиомонитора. Но моё сердце оказалось крепче, чем я предполагала.

Его глаза цвета вязкого шоколада уносили меня куда-то на глубину, где он тонул — от боли, вины и отчаяния. Отчего-то сегодня его эмоции читались проще обычного. Как если бы всё было на поверхности… Воспоминания, всё это время прятавшиеся в пелене моего сознания, вдруг сложились в единый пазл, явив внутреннему взору обезображенный пейзаж нашей семейной жизни.

Больно не было. Вроде бы и вспомнились и Карина, и Кузнечик… Но вот пустоты, коих было не счесть внутри моей израненной души, вдруг засквозили. В голове крутились уже знакомые вопросы: «Зачем? Почему? Как?» Могла, конечно, раскиснуть и рухнуть в уныние, но я решила — хватит, поэтому первое, что я сказала, вновь обретя голос, было:

— Уйди.

***

Мои дни в реанимации, а после и в больничной палате, выдались однообразно скучными. Я много спала, потом ещё немного спала и снова спала. Наверное, всё дело было в успокоительных и обезболивающих, что наполняли мою кровь и дурманили моё сознание. Мозг мой работал плохо, за что я была ему безмерно благодарна — чувствую, если бы я в трезвом уме попыталась осмыслить случившееся, то лампочки у меня перегорели бы влёт.

В моей палате почти безвылазно торчал Костя и непрерывно о чём-то нудел. Высокопарно заверяя меня, что всё обязательно будет хорошо и что самое главное в этой ситуации то, что я осталась жива. Я могла бы и поспорить, но смысл? Проще было проваливаться в царство сна каждый раз, когда Козырев заводил свою шарманку. И стыда по этому поводу я не испытывала. Где-то на уровне подсознания понимала, что ему тоже нет веры, вот только причины сформулировать до конца у меня никак не выходило.

Илья тоже время от времени появлялся в палате, безошибочно выбирая моменты, когда мы оставались один на один. Хотя возможно, он просто давал окружающим установку нас не беспокоить. В такие моменты я прибегала к излюбленной стратегии, упрямо пытаясь провалиться в сон, но, в отличие от Козыревского, присутствие мужа держало меня в безостановочном тонусе.

Нечаев брал стул, садился возле кровати, пока я старательно притворялась трупиком, тяжко вздыхал и тоже замирал, практически не производя звуков. Но я кожей чувствовала его взгляд, который блуждал по моему лицу, в конце концов замирая где-то в области шеи. Так мы с ним и сидели: час, два… пока он резко не подрывался на ноги и не уходил в никуда.

Только после этого мне доставало сил распахнуть глаза…

***

В тот день он пришёл позже обычного, я, если честно, даже успела попереживать, что вообще не придёт. Переживание было мазохистское и нелогичное, но оно было… И стоило мне увидеть Илью, как я резко жмурила глаза, сжимая руки, скрытые одеялом, в кулаки, словно пытаясь удержать себя на поверхности бытия.