Параллельные

Приятельница не взялась оспаривать мои слова, и я расценила это как хороший знак, вдруг выдав то, чего даже сама не ожидала:

— Оль, если надо… я заплачу.

***

Из садика я выходила в диком смятении. С одной стороны, на душе забрезжила безумная надежда на то, что жизнь возвращается в мои руки, с другой стороны, безбашенность собственного поступка пугала меня.

Уже сидя в машине, достала из сумочки сотовый и набрала Гельку.

— Если кто спросит, я теперь работаю у тебя.

— Боже-е-е… — простонала подруга. — Ты вконец рехнулась.

Быть тактичной и подбирать слова она так и не научилась, несмотря на положение мужа и «великую» миссию своего фондика.

— Не ссы, — ответила в тон ей, — прорвёмся.

— Нечаев мне шею свернёт.

— Не свернёт. Если что, готова взять весь огонь на себя.

— Лучше бы ты сначала весь огонь на себя взяла, а уже потом… бросалась в свои авантюры.

— Ему нужно немного успокоиться, его всё ещё трясёт из-за моей истории. Пусть сначала просто свыкнется с мыслью, что у меня есть работа.

***

Почему я ничего не сказала мужу про то, что опять подалась в медицину, пусть и таким окольным путём? В последнее время наши отношения с Ильёй всё меньше походили на… отношения. Нет, мы не ругались и даже не спорили, но мы и не разговаривали, словно махом лишившись всех точек соприкосновения. Мне даже начинало казаться, что секс остался единственной формой близости, которая была нам доступна. И это пугало со страшной силой.

В череде бесконечных потерь муж являл собой незыблемую основу моего мироздания. И утрать я ещё и его… не факт, что на этот раз я сумела бы встать.

Пока Нечаева не было дома, я успела приготовить ужин и принять душ. Долго разглядывала себя в зеркало, пытаясь понять, насколько я изменилась за последние пятнадцать лет и где же сейчас та девочка с задорной улыбкой и в белых гольфах. И если последнее можно было найти в любом магазине, то с улыбкой было определенно сложнее…

Илюха появился после десяти, когда разогретый третий раз ужин снова уже успел остыть.

— Прости, — с ходу начал оправдываться он, — за время отъезда столько дел накопилось. Думал, на части меня разорвут…

Я флегматично пожала плечами и молча покинула кухню.

Нечаев, как обычно, последовал за мной.

— Я помню, что обещал быть раньше, но…

— Ничего ты не обещал, — перебила я его, падая на постель. В спальне, освещённой лишь бра из коридора, царил полумрак. Муж встал в дверном проёме, закрыв собой остатки света.

— Нин…

— Тебе напомнить, сколько лет уже я Нина?

Он замолк, зато я вдруг продолжила, черпая силы неведомо откуда.

— И я устала. До чёртиков устала… И даже сама не знаю от чего. Впрочем, тебе не понять.

Сдавленно фыркнул, оттолкнулся от косяка и зашёл в спальню вместе с ярким лучом, который ударил мне прямо в глаза, пришлось зажмуриться.

— День тяжёлый был? — садясь рядом и закидывая мои ноги себе на бёдра, посочувствовал Нечаев, за что его тут же захотелось лягнуть.

— Не тяжелее всех остальных.

Он задумался, почесав свой подбородок с дневной щетиной, и неожиданно выдал:

— Обещаю, с длительными поездками будет покончено.

— Мы обанкротились? — спросила с надеждой, ибо, как оказалось, роль миллионерской жены мне была не по плечу.

— Не дождёшься, — пообещал мне хозяин заводов и пароходов (ну ладно, не пароходов, но маленькой прогулочной яхты). — Просто… нашёл способ, как решать все дела на месте.

— Зашибись, — без особого восторга откликнулась я. — Теперь ты просто будешь жить у себя в офисе.

— Кто-то тут в пессимисты подался…

— Кто-то просто за эти два месяца устал дома сидеть.

— И что ты предлагаешь? Ну хочешь, слетаем куда-нибудь?

Благодаря этому самому «ну» я не хотела, да и срываться с места, когда я только вот-вот решила вопрос с работой, мне было явно не с руки.

— Не хочу, — ответила честно. Думала ещё немного покапризничать, но супруг сыграл на опережение, прижавшись своим лбом к моему.

— Нин, мы через столько прошли. Через это тоже нужно… просто прорваться.

Что такое «это», никто из нас так и не пояснил.

Через пару часов, лёжа в одной постели с обнажённым Ильёй, я даже подобрела и выдала ему часть своей благочестивой лжи:

— А я всё-таки к Геле в фонд устроилась.

— Здорово! — оживился муж, растягивая гласные от усталости. — Чем заниматься будешь?

— Как обычно… мир спасать.

***

Работа в садике сильно отличалась от той, которой я занималась в больнице. В профессиональном плане она была заметно скучнее и однообразнее, но при этом будто бы более напряжённой. По крайней мере, Ольга напирала именно на это:

— Главное, чтобы у родителей не было претензий. Они платят такие деньжищи за наш сад, что имеют полное право ожидать, что их детей здесь оближут с ног до головы.

Я, не привыкшая делать различий между детьми по признаку обеспеченности их родителей, невольно поморщилась, но смолчала. Ибо не в том я положении, чтобы ставить условия.

Работники садика действительно отличались неким подобострастием по отношению к родителям, порой едва не выстраиваясь по стойке смирно. Мне это казалось дико странным, ещё и потому, что по уровню благосостояния моя семья во многом была на одном с ними уровне, а то и выше.

И страх чем-то выдать себя вдруг сыграл со мной злую шутку.

— Оль, а можно мы меня будем представлять не моей фамилией? Ну, на тот случай, чтобы моё прошлое где-то не всплыло…

Но боялась я отнюдь не своего прошлого, а той вероятности, что в фамилии Нечаева кто-нибудь признает ту самую. Не то чтобы я была светским лицом, наоборот, честно избегала все местные тусовки последние пару лет, но закон шести рукопожатий никто не отменял. И то, что какая-нибудь не в меру внимательная личность решит меня сдать мужу, было более чем реально.

А может быть, этот страх был надуманным и я раздувала из мухи слона, преувеличивая свою значимость. И где-то глубоко в душе мне просто хотелось снова побыть Алексеевой, простой девушкой из глубинки с огромными амбициями и далекоидущими планами на жизнь.

Впрочем, именно это желание и стало в нашей истории судьбоносным.

***

Примерно через неделю после моего трудоустройства, когда я всеми правдами и неправдами старалась влиться в коллектив, Петрушевская вызвала меня к себе.

— Мне нужно уехать, — почти с ходу объявила она, суетливо перекладывая бумаги на столе и практически не глядя на меня. — Я ненадолго… надеюсь.

— Оль, — нахмурилась, — что-то случилось?

Та покачала головой и поспешно заверила:

— Всё нормально.

Ложь была так себе, и я невольно насторожилась, не понимая, откуда ждать подвоха. Зато приятельница наконец-то подняла голову и посмотрела на меня… зарёванными глазами.

— Оль? — повторила уже с большим нажимом, а та неожиданно хлюпнула носом и разревелась.

— Виталька в больнице, — сквозь слёзы выдавила заведующая. — Говорят, инфаркт… а какой, к чёрту, инфаркт может быть, если ему ещё и сорока нет?!

— О боже, — только и выдавила я из себя, прикрыв рот рукой.

Человеческая реакция оказалась быстрее профессиональной. И уже только потом мозг заработал так, как нужно:

— Ты уверена, что инфаркт? Где он сейчас, в реанимации или просто в больнице? Что врачи говорят?

— Не знаю, — всплеснула руками она, — ничего не знаю. Два часа назад позвонила его мать и выдала: «Виталечка при смерти», — передразнила Петрушевская бывшую свекровь писклявым голосом. — Конечно, он будет при смерти! С таким дурацким ритмом работы… А ведь говорила! Я ведь предупреждала! Но разве его проймёшь? Супергерой херов. А всё ради чего? Чтобы его мать два года спустя после нашего развода мне сообщила, что эта скотина решил помереть?! Угораздило же меня с идиотом связаться! — вконец поплыла она, с психом швырнув бумаги на пол. — Остолоп твердолобый! Да чтоб он там… сдо-о-ох…

Последняя фраза окончательно превратилась в протяжные завывания. И пока я соображала, а не сбегать ли мне в кабинет за пустырником, Петрушевская резко взяла себя в руки, словно и не было никакой истерики.