Поездка в Обонежье и Корелу

русским кораблем, вышедшим под императорским флагом чрез Ладогу и Неву в Балтийское море. Истинно, стоит лишь проехать до Петрозаводска, чтобы изумиться великому уму, силе воли, несокрушимой энергии и огромному запасу практичности Петра: Петр и теперь, как деловой человек, был бы таким же анахронизмом, каковым он являлся в свое время. В настоящее время городок Лодейное Поле состоит лишь из нескольких домиков и вся былая жизнь его перешла в конечные пункты Свири — Вознесенье и Сермакс; Лодейное Поле теперь ни более ни менее, как промежуточная станция для судов и пароходов, направляющихся в Петербург. Близ собора на горе виднеется какой-то обелиск, который бросается в глаза всякому подъезжающему со стороны реки к городу. Обелиск этот сооружен частным лицом, которое отдало этим дань удивления пред гением Петра; на обелиске сбоку вставлен медальон с барельефным изображением его, на верху приделан неизбежный двуглавый орел, а внизу надпись, которая гласит следующее: «На том месте, где некогда был дворец императора Петра перваго», и далее: «Да знаменует следы Великого сей скромный простым усердием воздвигаемый памятник». В Лодейном Поле нагрузили на пароход несколько кусков великолепнейшего гипса, который начинают в настоящее время разрабатывать близ Олонца; гипс этот превосходной доброты и крошится между пальцами без всякого усилия. Находка хороша, но кто знает, не заглохнет ли и эта. сторона народной промышленности и это средство к прокормлению бедного населения, как заглохли в этом краю Новейецкие медные рудники и Тивдийские мраморные ломки, достоинству которых поистине можно изумиться. Второй только раз всего принимает пароход этот груз, а потому никто и не мог сообщить нам несколько более подробных сведений о самом местонахождении гипса, а также и для какой потребы понадобился гипс в Петрозаводске; разве для заводов?

X

С Лодейного Поля ездят в знаменитый Александро-Свирский монастырь. Александр Свирский пользуется необыкновенным почтением со стороны населения всего Обонежья, что и объясняется при ознакомлении с его жизнеописанием, из которого можно видеть, что он всегда являлся защитником народа пред властью и теми немногими помещиками, которые были в его время в этих местах. Святой этот и все остальные пустынножители Обонежья заслуживают всеконечно и главным образом почтения как первые колонизаторы и проводники культуры в дикую среду былых обитателей берегов Онего и близлежащих местностей. Начиная с XI века, когда новгородцы покорили финские племена, обитавшие в северном поморье, в Обонежских пределах начали появляться страдомые деревни. Новгородские посадники, архиепископы и все знатные и богатые люди приобретали здесь земли, леса, реки, озера; заводили рыбные и звериные промысли и посылали сюда «удалых добрых молодцов» для управления своими угодьями и промыслами: так, Муромльским островом, напр., издавна владело колено Ивана Захарьева; Ошевенские земли, по Чурьюге реке, издавна принадлежали боярыне Анастасии, жене Ивановской, и были тут у неё не только пустые наволоки, но и деревенька Лисицинская. Но таких поселений до половины XV века было очень немного, да и те состояли из одного или двух дворов и разбросаны были одно от другого на весьма далекое расстояние. Кругом починков была сплошная лесная глушь; даже угодья и урочища, которые существовали в этих местах, назывались не иначе как: «лешие реки, лешие озера, полешие леса» и т. п. Ясно, что чем пустыннее была Обонежская сторона, тем сильнее привлекала она к себе взоры и сердца людей, которые недовольны были средневековым разладом общественной жизни в городах и селах, и вне их искали нравственного совершенства и мира душе своей, а для этого последнего представлялось наилучшим — раз навсегда покончить с миром и идти в Обонежье. Хотя удалые новгородцы и покорили себе Обонежские земли, но на них долго жили еще финские племена: Лопари (в Повенецком уезде до сих пор существуют Лопское озеро, Лоп-наволок и селение Лопское, все это в Даниловской волости), Чудь и иные «карельские дети». Кирилл Челмогорский в пределах Каргопольских встретился с Чудью белоглазою, еще не просвещенною крещением; еще в XIV веке Лопари и Чудь, обитавшие по берегам Онеги, оставались в язычестве, в 1227 году Святослав новгородский распространял уже христианство в северных окраинах обширной земли новгородской; промышленники новгородские, предпринимая скца экспедиции для торговых и промышленных целей, вывозили с собою и священников, как для насаждаемых ими в Обонежье колоний, так и для пропс^еди язычникам. Но ни князья новгородские, действовавшие не без участия внешней силы и принудительных мер, ни промышленники, наблюдавшие здесь главным образом свои коммерческие расчеты, не могли сделать многого для христианского просвещения края. С большим усердием, с большею любовью к делу, да и с большим вследствие этого успехом потрудились в этом великом деле Обонежские пустынники. Простотою отношений, любовью, трудолюбием и желанием добра они обращали невольно на себя внимание лопских, чудских и иных «детей корельских». У них не было иного оружия, кроме слова любви и утешения, и иной силы, кроме нравственной. Сначала, конечно, не обходится без более или менее печальных недоразумений и столкновений с непрошеными гостями; дикари ожесточаются против новых пришельцев и проповедников новых, неслыханных доселе истин; жгут их хижины, грабят «животы», грозят смертью, убивают даже; но страшное терпение и невозмутимая кротость проникнутых истинным желанием добра пустынников мало-помалу удивляют врагов; дикари удивлены, ошеломлены; они с любопытством начинают всматриваться в их жизнь, бесконечная любовь поражает их и, наконец, заметив в пустынниках полное отсутствие против себя всяких враждебных помыслов, начинают входить с ними в более близкие сношения, обращаться к ним за советами и помощью в своих нуждах и делах житейских; они находят в них, вместо врагов, своих благотворителей, которые с самоотвержением служат их выгодам и пользе; дело сделано, — дикари полюбили человека, а за ним полюбят и то, чему он их научит. Пустынник на месте своего поселения обыкновенно ставил крест, иногда даже и часовню и малую «хижу». По мере того, как становилось известно его жилище, к нему собиралась братия, устраивался монастырь, расчищались пашни и культурный передовой пикет получал начало. Около них устраивались новые починки, поселения, деревни, так что монастыри всегда становились центрами наиболее населенных местностей края; таким образом все селения, которые с течением времени царскими грамотами подчинены были суду настоятелей Муромлянского, Палеостровского, Кенского и других монастырей, первоначальным своим основанием обязаны были пустынникам. По преданию, напр., братство Лазаря Муромлянского состояло из 800 человек и из него со временем составились целые приходы. Завистливое око Москвы не могло спокойно глядеть на возрастающую монастырскую колонизацию Обонежья и уже в XVI столетии ограничивало заботы Обонежских пустынников о колонизации края; так напр. еще в 1557 году царь Иван Васильевич Грозный писал в Спасский монастырь на Важену озеро: «ты бы, игумен Никифор, в той пустыне жительствовали и строили по монашескому чину и тот черный пашенный лес расчищали и пашню к монастырю своему пахали сами своими руками, а не наймом и без подмоги, а деревень бы есте. и починков на том лесу не ставили и крестьян бы есте на тот лес не призывали». Ясно впрочем, что все подобные указы хорошо было Ивану писать из Москвы, на самом же деле места населялись, шли и крестьяне на вольные, «Св. Троицы» починки, и указы существовали только для того, чтобы дьяки на Москве без дела не сиживали; жизнь брала свое и царский указ не мог уничтожить того, к чему тянуло народ. Устрояя, если можно так выразиться, церковные колонии, Обонежские пионеры-отшельники являлись вместе с тем не только организаторами, но и основателями первоначальной культуры и гражданского развития края. Таким образом известны акведуки Зосима и Савватия, кирпичное производство игумена Филиппа. Чудь белоглазая, обитавшая в Обонежье, была в несказанной дикости. Она жила, также как и Лопари, в подземных норах и пещерах, боготворила все, чего боялась или не понимала и что ей нравилось, и питалась сырым мясом зверей, птиц и рыб. До сих пор еще народное предание помнит места, где жили эти дикари, и в настоящую пору указывают, говорят, в Каргопольском уезде следы их нор и пещер.