Страница 37 из 41
LXIV
Думал я на другой же день отправиться из Паданов в Масельгу Корельскую, но Сегозеро разыгралось до такой степени, что лодку мою шестивесельную волны подбрасывали, как щепку, и я вернулся назад, не отъехав и 8 верст от погоста. На следующее утро буря хоть не много стихла и я тронулся в путь, не смотря на сильный ветер и волнение, которое на Сегозере чрезвычайно усиливается именно вследствие небольшого простора. После долгой борьбы с ветром и волнами, часов около 4 добрались мы наконец до Масельги, где я взял лошадей и опять полетел по превосходнейшей дороге по 18 верст в час. Местность здесь чрезвычайно гористая и живописная; приходится пересекать горный перевал, отделяющий бассейн Белого моря от Балтийского, и таких прелестных видов, какими здесь можно любоваться чуть не на каждом шагу, право, днем с огнем поискать по России. Самый близкий пункт схода двух бассейнов лежит как раз на половине пути между ст. Остречьем (22 в. от Масельги) и ст. Чобиной (20 в. от Остречья); дорога стелется по вершине гранитной скалы, на лево разливается красивое оз. Остречье (Остерское), а внизу, сажен на 20 в глубине долины, вьется словно змейка р. Куша, которая впадает в Онего и принадлежит к Балтийскому бассейну, тогда как Остерское озеро, при помощи р. Остерки, то высыхающей, то текущей среди болотистой местности, соединяется с Сегозером, а следовательно с Белым морем. Опять пожалел я, что нет со мною фотографического аппарата; так-то мы бедны видами, а тут на каждом шагу не оторвешься от дивного вида; но ни одного фотографа сюда и пряниками не заманишь и палками не загонишь! То и дело приходилось выходить из телеги, чтобы вдосталь налюбоваться пейзажем; за Остречьем попался лесопильный завод, который отправляет доски в Кронштадт — его осмотреть надо было, а там и Лумбоша, опять угорелая скачка, каменный оптовый склад Повенецка, Онего и сам Повенец богоспасаемый.
LXV
Снова пришлось просидеть в Повенце не у дела несколько дней; да и рад же я был, когда наконец вдали на Онего показался дымок, потом под дымком — черная точка... ближе, ближе и на полном ходу подлетел пароход «Повенецъ» к деревянненькой Повенецкой пристани. Началось обычное пивопитие в пароходном буфете, шлендранье повенецкого бомонда на пароходе, по пароходу и с парохода — Повенец ожил на целый день и на время отстал от стуколки и ленивого сна. Но вот раздался снова звонок, за ним другой, третий, на берегу стоящая публика запрощалась, пароход двинулся от пристани, шумя колесами и выпуская клубы черного дыма, а блаженные повенчане тронулись до дому за свою милую стуколку по 1/10 копейки. «Повенецъ» прекрасный пароход с быстрым ходом, но капитан его еще лучше, а в силу этих двух обстоятельств, да пожалуй и благодаря красоте берегов Онеги в Повенецкой губе, никто и не заметил, как мы взошли в какую-то «Матку» и причалили к пристани. Только недавно стал подходить сюда пароход; так как все боялись мелководья, но капитан «Повенца» благословился, да и подошел к Матке, которая от знаменитой Шунги находится всего в 1/2 верстах. Шунга — центр поморской торговли, Шунгская ярмарка известна и на берегах Белого моря, и в Петербурге, и в Москве, и в Варшаве; Шунга благополучно властвовала в меховом, дичном и рыбном торге и не думала, чтобы когда-нибудь могла грозить ей опасность. Но недавно стряслась было беда над нею: кто-то предложил перевести её ярмарку в Повенец. В Повенце ничего не готово для помещения ярмарки, в Шунге же целый гостинный двор и гибель амбаров для склада товаров, но видно уж очень захотелось повенчанам поднять свой город и стали они хлопотать; на счастье проект не состоялся, хотя говорят кто-то даже благодарственный адрес кому-то преподнес по этому случаю — видно без адресов, что щи без соли, у нас на Руси! Так как до сих пор нигде еще ярмарочная деятельность Шунги не описана, то я полагаю не лишним, прежде чем вообще приступить к описанию звериных и птичьих промыслов в Повенецком уезде, дать хотя слабое понятие о том, чем и как торгует Шунга. На бумаге Шунгской ярмарке положено начинаться 6 января, но она, как и все ярмарки на Руси, бумаги не слушается и торгует себе до срока, так что ко дню открытия ярмарки главный торг оканчивается и наступает время для заонежан и повенчанок пополнять свой туалет разными новинами. На ярмарку съезжается тысяч около шести народа, так как здесь же закупается зачастую и мука и всякое питательное снадобье. Гостинный двор, состоящий из 65 №№, занимается по преимуществу красным, нанским, суровским, кожевенным, бакалейным и посудным товаром; оленьи шкуры валяются зачастую на земле, а рыба и дичь складывается преимущественно на Пушкозере и на лесном дворе; но где же укрывается от взоров любопытных исследователей главная сила Шунги — товар пушной? Всякого, кто не знает дела и впервые заглянет в Шунгу, поразит это обстоятельство, что, собственно говоря, ярмарки он не увидит вовсе. Да где же ярмарка? спросили удивленные французы, приехавшие поторговать на ярмарку как-то недавно. Дело в том, что они прибыли в Шунгу с твердым намерением набить цену и из первых рук купить пушного товара для отправки во Францию, но велико было их разочарование и ошалели они не на шутку, когда им не пришлось купить ни одной белки. А дело то объясняется весьма просто и горе — французы не знали с кем они имеют дело: они думали, что наши крестьяне свободные продавцы, а оказалось, что они находятся в вечной неминучей кабале, из которой выбиться не хватает у них сил. Еще летом начинают разъезжать по Повенецкому (да и по другим местам) уезду приказчики крупных торговцев; приехал прикащик к крестьянину — сейчас засамоварились, как следует быть, по положению. «Да ты Кузьма деньжонок у меня взял бы?» предлагает прикащик. На кой их мне?» отговаривается крестьянин. «Да бери, коли дают — посля сочтемся на промысле». Всучит таки прикащик деньги, всенепременно всучит, потому что в том-то его и вся служба хозяину заключается, чтобы всучить вперед деньги. Так около октября месяца снова едут прикащики по поселкам. «Ну что, Кузьма? как дела? много ли наполесовал?» справляется прикащик у хозяина за неизменным самоварчиком. Начинается затем расчет, как угодно прикащику — мужик в накладе, прикащик радуется, что дельце обработал, а в барышах только скупщик один, который возьмет рубль на рубль за труды своего кабального полесовщика. Сговариваются об доставке и вот к новому году прибывает скупленный давным-давно товар в Шунгу и размещается по подвалам в самой Шунге и по разным поселкам верст на 5-6 в окружности. Товар давно уже скуплен, а следовательно и покупать на самой ярмарке нечего. Погоревали, погоревали французы о том, что русский человек, засевши в петлю, не пойдет на надбавку и ни за что не надует своего «хозяина», да и оповестили, чтобы били для них на следующий год сорок побольше. Диву дались доморощенные наши негоцианты на кой ляд нехристям сорока понадобилась. На следующий год приехал из Варшавы агент и скупил запроданной сороки 20000 штук по 2 к. за штуку. Схватились за ум негоцианты и поняли, для чего нехристям этакая прорва сороки понадобилась, когда пошла у дам мода на сорочьи перышки на шляпках; понакупили и они этой сороки потом, да, знать, не у времени — перестали дамы на шляпки сорочьи перья надевать, словно на зло доморощенным негоциантам.
Было время, когда Шунга торговала таки исправно; в 1860 г. товару на ярмарку навезли на целых 800 т. р., а в 1862 г. — так и на целый мильон; но потом торговать стали хуже, благодаря морам на дичь и зверя, и только в 1869 валюта ярмарки простиралась до 342 т. р.; затем снова стала подниматься стоимость привоза и в 1872 г. перешла за полумильон. Пушного товара привезено было в 1860 на 124 т. р., в 1862 — 138 т. р., в 1864 — 72 т. р., в 1865 — 23 т. р., в 1868 — 40 т. р., в 1869 — 31 т. р. и только в последнее время привоз опять дошел до 60 т. р. Из шкурок всего больше идет белка, которая зачастую мало отличается от сибирской; белки вывезено было в последнюю ярмарку на 45 т. р., зайца — 1,5 т., лисицы 3 т. и оленя 3 т. Все меха вообще не отличаются высоким качеством и менее ценны, нежели сибирские, которые гораздо темнее цветом; да и вообще замечено, что с удалением на восток меха темнеют и в продаже ценятся поэтому выше: так иркутская белка вдвое дороже нашей европейской, а забайкальская вдвое дороже иркутской. Белки в 1860 г. привезено было 1 мл., в 1862 — 400 т., а в 1868 г. — 450 т. штук. Причиною такого резкого уменьшения привоза следует считать постоянные падежи и, между прочим, начало скупа белки иностранцами на берегах Белого моря. На оборот число шкур лисьих и оленьих значительно увеличивается и напр. уже по С. Выгу мы видим, что крестьяне начинают заводить у себя оленя в качестве домашнего животного. Цены стоят обыкновенно на пушной товар весьма низкие, так как скуп производится с предварительной выдачею денег; так лисицу можно купить за 4-5 р., белку — от 11 к. до 14 к. за пару, зайца — за. 10 к., медведя — от 4 до 5 р. и оленя — за 1 р. 50 к. Иногда пушной товар доставляется в Шунгу самими звероловами, а то и по найму от скупщиков; продается он всегда большими партиями и идет в Ростов (заяц), Каргополь (белка), Вологду (белка же), Петербург (лисица и медведь) и Архангельск (олень). — Количество привозимой дичи также значительно уменьшается с году на год и в 1860 г. в Шунгу одного рябчика привозилось в 13 раз больше, нежели теперь всей птицы. Наиболее славятся рябчики печорские, затем идут Архангельские кедровики, летнобережские, а потом уже корельские и Повенецкие. Скуп дичи производится преимущественно торговыми компаниями, причем каждая компания действует в своем районе и купить из первых рук в чужом районе не имеет права. Рябчик покупается и на чистые деньги, и на товар, и на хлеб; везет его сам промышленник и счет рябчику ведется на возы, куда умещается 500 пар.