Поездка в Обонежье и Корелу

Вечером уже, часу в девятом, подошли мы наконец к порогам — пришлось выйти из лодки и идти берегом. Шаг за шагом двигались мы гуськом по болотистому берегу, а лодка тащилась по порогу вверх на бечеве;» лес, тьма от набежавшего тумана, образуемого брызгами порогов, — все это крайне затрудняло путь. Наконец понесло откуда-то дымом, собака наткнулась на лежавшую вповалку кучку людей, и через несколько времени впереди завиднелся и огонек. Огонек оказался от костра, вокруг которого спала сотня-другая рабочих. Внизу, у берега, стоял сбитый из бревен плот, а на плоту возвышалась огромная дощатая изба — это-то и была харчевая. Как оказалось, харчевая разделена на 2 части; в одной сложен провиант, а в другой помещаются приказчики и иногда главные водовые гонщики. Делать нечего, пришлось разбудить приказчиков и дать им привезенную из Линдозера записку от их набольшего; прочли и радушно приняли нас; притащили откуда-то гор шок с угольями от комаров, которых здесь гибель страшная, так что без кукеля ходить нельзя, скоро закипел поставленный батюшка-самоварчик, заговорили по душе, согревшись чайком, и много курьезного поразузнал я, благодаря охотке русского человека к китайскому благодатному напитку. Бревна шли с Сондала и числом 27 т. штук принадлежали Сороцкому купцу-заводчику Беляеву. Вся путина от Сондалы проходится бревнами в 2 года с зимовкою в Надвоице при истоке С. Выга из Выгозера. Рубят лес местные жители и нанимаются с вывозкой бревна на берег; вывозка происходит зимою, а иногда весною бревна спихиваются на лед и вместе с ним идут до Сегозера, где собираются в кошели. Прежде связывали бревна в гонки, но это и долго делать, да и невыгодно, потому что гонка все-таки разбоиста; только весьма недавно один местный крестьянин придумал гнать бревна по озерам в кошелях. Прежде всего связывают конец с донцом до 200 бревен и делают из них круг; в этот круг впихивают остальные бревна, которые в кругу плавают совершенно свободно; именно это-то свободное плавание бревен в кошеле и не допускает разбоя от бури. Выгода кошельной доставки огромная и один Сороцкий лесопромышленник в год сберег, благодаря кошелям, до 5,000 руб. Впереди кошеля привязывается плот особый — головня, и на ней ставится дощатая харчевая. Но вот кошели подошли к истоку Сегежи; самый бревенчатый кошель и развязывать не стоит — только головню с харчевою отцепят, а пороги и сами мастера на развязку. Быстро несутся бревна к порогам, а 100-200 рабочих с баграми отталкивают ими от берегов причалившие бревна; все идет благополучно. Но вот и пороги; с шумом и плеском перелетают бревна, словно игрушечки, через камни; но вот одно бревнушко зацепилось за камень, к нему пристало другое, третье, сотня и две даже. Закопошился народ на берегу, готовят лодку — надо разломать «затор». Лодка отчаливает, ребятушки крестятся. Бойко вскакивают они на затор и баграми начинают разламывать его; бревно за бревном отколупывают рабочие от затора, последний все уменьшается, — наконец остается с десяток бревен всего. Тогда лодка отчаливает и с трудом догребает до берега — на заторе остается один, много двое самых молодцов. На берегу снова крестятся. Вот заторщик колупнул, напоследок, бревно, на котором он стоит, отрывается и с быстротой молнии несется вниз. Молодчина крепко втыкает в него багор свой, устанавливается и, стоя, проносится по порогу. Крик одобрения вырывается у зрителей, да и есть, признаться, чему! картина дивная! Ловкость необычайная! «И всегда так счастливо проходите?» спрашиваете вы. «Много нашего брата тут по Сегеже разбросано», спокойно отвечают вам, и то, чем вы сейчас любовались, опротивеет вам, когда вы вспомните, что могли бы быть свидетелем смерти человеческой из-за 4 р. 20 к. в 7 рабочих дней! а приказчики чаек попивают, или покрикивают только с берега за десятки рублей в месяц! Матушка спинушка русская! кто только на тебе за грош медный не ездит, кто только за денежки жизнью русского человека не мыкает? Разломали затор — и выпить надо, и закусить. Выпивка от хозяина, все больше в зачет заработка, а закуска не в зачет от него идет хлебом и приварком. Как разрезал при мне хлебец рабочий — даже диву я дался, каким это образом малахит сибирский в корку хлебную попал? зеленый, заплесневелый — дотронуться гадко, а работники так-то уписывают, что на — поди! Ох, уж эти мне пролазни из народа! как ренегаты — они-то его и допекают больше всего. Да вот хоть бы хозяин тех бревен, что нам увидать пришлось! Года четыре тому назад открыл он завод в Сороке, Кемского уезда, и завод его в первый год своего существования возбуждал самые оживленные толки и самые розовые ожидания. Заводчику приписывали такие думы, которые никогда не забирались в его голову; толковали досужие люди, будто задумал наш русский предприниматель начать борьбу с иностранною эксплуатацией наших лесных богатств, повысить заработную плату и поднять благосостояние народное в той местности, где судьба заставила его рубить и сплавлять лес. Но прошли года, и все-таки крестьянин стонет от тягости работ и незначительности заработка; штрафы допекли вовсе гонщиков и к тому же завод решительно обездолил всех выговцев и сегежцев. Сам статистический местный комитет заявляет, что целые селения, лежащие вверх по рекам, по которым сплавляют лесные плоты для завода, лишаются своих очень ценных промыслов. Таковы все верхние селения Сороцкой волости, которые положительно лишились своей семги, вследствие запоров устья реки плотами г. Б. Прежде выручкой от этой семги крестьяне уплачивали все свои подати, а теперь принуждены уже искать для этого иного источника, т. е. идти в кабалу к благодетелю заводчику. Тоже можно сказать и про сегежан. А что за барыш крестьянину от лесогонщика, то вот и самые факты. Рабочим платится с бревна в 10 в. по 30 к., а потолще — побольше. В день таким образом рабочему можно заработать от 60 до 70 к., с обязанностью вывезти лес на своей лошади на место сгона. При этом лошадь и хозяин её не продовольствуются на хозяйский кошт. С открытием судоходства лес сплавляется к заводам. Рабочий получает в это время от 12 до 15 р. на своих харчах с хозяйским приварком. Доставив плоты (где они еще делаются) к заводу, рабочий обязан сам же разобрать их и потом уже приступить к распиловке, во время которой рабочий на своих харчах получает от 15-18 руб. в месяц. Работы преимущественно сдельные и означенную плату можно получить, работая месяц сплошь, безотходно. Распиленные доски относятся на другой привод, где обрезываются бока их; затем их подвигают на передках к бирже, где доски складываются в штабеля в сараях или же под навесом. Тут готовый материал ждет своей очереди для браковки. Браковщик делит обыкновенно доски на три сорта и отмечает для обрезки концы досок (21-22 ф. длины). Обракованные доски вновь переносятся на иное место, но на этот раз больше на спине рабочего для отрезки лишних концов. Труд переноски досок весьма тяжел. Доску в 2,5-3 дюйма толщины, 5 дюймов ширины и 3 сажени длины рабочий должен пронести один, на одном плече, шагов 10-15 и ловко сбросить ее на ряды других. Тяжесть доски доходит до 7 пудов и только русский горб может вынести такой груз. Такой рабочий может заработать в день 70 к., но обыкновенно этой работы никто долго выносить не может — почему-то или закашляет и кровью захаркает, или же от грыжи замучается. Отрезывают концы досок обыкновенно ручною пилою двое поденщиков, с платою по 30 к. в день. Для обеспечения будто бы продовольствия рабочих завод имеет обыкновенно свои магазины с съестными продуктами, откуда и производится продажа по жидовским непомерным ценам. Рабочий и на заводах и на сплаве более 40 р. не заработает (при цене на муку в 1 р. 20 и 1 р. 30 к.), а заводчики продают сотню стандартную досок по 15 фунтов в Англии, т. е. около 115 рублей на наши деньги. Цифры эти говорят сами за себя и комментировать их я считаю излишним, а прибавлю лишь, что милосердие заводчиков доходит до того, что за погибель работника они семье его выдают нередко целый куль муки! А кормить этакую прорву народа собственным малахитовым хлебом, разве это не накладисто? Таким-то вот побитым, лишенный милостью Бога помещиков, народ в силу обстоятельств все-таки обретается в кабале чуть ли не худшей; а тут еще грешным делом и свой брат подможет — подрядчик: порядит по полтине, а с лесопромышленника возьмет по шести гривен — стонет народ и ждет какого-нибудь Мессию, но Мессия до сих пор все не является, да вряд ли и явится когда в эти заброшенные места, где даже свинья ужиться не может — нежна слишком для тамошнего климата, изволите ли видеть, и где может ужиться только крестьянин, куда выносливее свиньи и не брезгует ни климатом, ни болотиной, ни тычком да скалой. Побывши с лесогонщиками, двинулись мы наконец дальше. Данило — он же деревня Сегежа наших карт, по словам приказчиков, только перед нашим приходом отправился с харчевой домой и потому можно было быть уверенным, что мы запопадем его дома. Любезные приказчики дали нам проводника, так как линдозеры никогда не бывали за порогами, и двинулись мы в путь по берегу, любуясь величественным видом порогов. Пройдя несколько верст глухим бором и часто сбиваясь с тропы, протоптанной лесовщиками, мы вышли однако часа через полтора опять на берег, саженях во ста вверх от порогов. Лодку взяли гоночную, огромную, чуть не с Ноев ковчег, и поплыли дальше. Но вот на правом берегу Сегежи, на горке показалась «хижа» Данилы. Погреблись к сходню-никто с берега не выходит на встречу; пошли в хижу — нет никого. Чистая беда! Линдозеры устали, но делать было нечего и пришлось им снова садиться в лодку и довезти меня до Данилы, который, по предположению гоночного проводника, должен был находиться верстах в 4-5 от дома, на «даче». Дача Данилы оказалась избушкою без крыши, построенною им на покосном месте; Данило находился на покосе с женою, сыном и дочерью и охотно согласился доставить меня на Сегозеро, на Каличьи острова, где, по его словам, можно будет нанять лодку до Паданов. Данило — личность чрезвычайно типичная; с его хижи начинается уже Корела; сам он кореляк, но прекрасно говорит по-русски и лицом даже, если бы не историческая «белоглазость», совершенно костромич или ярославец; высокий ростом, в плечах косая сажень, рыжеволосый, кудреватый — он, полагать надо, не только с порогом, но и с самим чертом сладит один на один; часто случается ему подниматься и спускаться по порогам одному «на веслах». «Как же это ты, Данило, справляешься?» Вынул мой Данило бумаженку и подает мне. Боже праведный! это как сюда попало? «....gegeben.... freiherr.... dorf.... Danilo Wocema.... dass ich wurde durch die Wasserfälle von Segescha durchge.... Schelm.... Kerl»[15] и затем какая-то подпись. «Откуда это у тебя, Данило?» «Прусского посланника я тут возил в Линдозеро, так он мне выдал». Куда только прусский посланник не заглянет? Ну что ему, кажется, делать на Сегеже? А был и удостоверение Даниле выдал — только вот Schelm-то что значит. А может и немчик какой-нибудь надсмеялся над простаком Данилой? Но вот опять пороги; заработала вся семья Данилина и так заработала, что пот градом катится с них. На одном пороге я было испугался даже, но скоро увидал, что Данило свое дело знает и вернее всего будет положиться на его знание дела. Лодка наша прямехонько направлялась на огромный камень, залегший на самой середине реки; семья Данилина действовала чуть не в 10 лошадиных сил и вот-вот, казалось, налетим мы на камень. Хрустнуло что-то в носу — это лодка в камень ударилась — и быстро понесло нашу лодку вниз по течению; опять ударилась лодка об берег и затем тихо и спокойно двинулась подле берега вверх по порогу. Оказалось, что попасть прямо к берегу невозможно и единственная возможность взобраться на порог — это проделать такой кунштюк, какой и проделал Данило. Патфайндер[16], да и только, — подумал я. А тут же на берегу, куда вызвал меня Данило, какие-то холмики нарыты. «Что это?» говорю. «Порог этот Попов-порог прозывается, потому поп, да с ним 20 крещеных, на ём потонули —  вот это самое место могилы их. Видишь 21 штука — так тут все и зарыты.» Утешительно, подумал я, для дальнейших путников знать, почему этот порог прозвался Поповым; нет, видно без Данилы тут и не суйся. Долго пробились мы на порогах, так что только часу в 7-м, вечера (в 10 ч. мы вступили в пороги) лодка наша въехала в прекрасный плес или озеро Воцема-Ламба, которое почему-то не изображено ни на одной карте, хотя и имеет длиннику целых 2 версты при такой же ширине. С полверсты за Воцема-Ламбой ехали мы еще по Сегеже, которая в этом месте суживается до 40 с. ширины, а затем совершенно неожиданно очутились на озере в проливе между его восточным берегом и островами. Сегозеро изображается на картах почти лишенным островов, но следует сознаться, что это отнюдь не рекомендует наших картографов и топографов, так как вся северо-восточная и восточная части Сегозера переполнены островами, которые в северо-восточном углу озера достигают значительных размеров (Каличьи острова) и затем тянутся длинною цепью до самых Паданов (Овечий, Бабий, Лесной и Шанда). Южный и западный берега действительно лишены островов.

15

«дано.... барон.... деревня.... Данило Восема.... что я прошел через водопады Сегежи.... Шутник.... Парень (нем.)

16

Следопыт (англ.)