Страница 17 из 41
XXX
Олонецкая губерния, и к тому же в особенности северная часть её, представляет собою как бы продолжение финляндской природы. Масельгский хребет, который проходит чуть не по всему Повенецкому уезду, дает небольшой отрожек, который, под именем Сунских гор, проходит по северной части Петрозаводского уезда и, постепенно склоняясь к котловине Онежского озера, образует в северном конце последнего ряд мысов, кос, заливов, губ и бухт.
От этих главных кряжей по сторонам всюду тянутся малые холмы, известные под именем сельг. Сельги всегда тянутся приблизительно от северо-запада на юго-восток, и вся местность Повенецкого уезда представляет собою как бы только-что вспаханную почву, где навал представляют собою сельги, а нарез — те болотца, которые всегда находятся между двумя параллельно друг другу тянущимися сельгами. Едва только сельга встретит на пути своем реку, как выступит в русло с берега высоким наволоком и затруднит течение реки камнями и лудою; редко река уступит и потечет по направлению самой сельги, чаще всего река роет сельгу, делаются пороги, которые и виновны в том, что огромные реки севера не пригодны для судоходства и не приносят той пользы краю, которую по размерам своим могли бы приносить. Русский человек, придя в эти места, всегда обходил тщательно сельги и старался устроить свое жилье где нибудь на наволоке, вдающемся в реку или в озеро, или прямо таки при каком нибудь озере, при какой-нибудь губе или реке. Отсюда мы и видим, что все русские поселения носят в названиях своих эту черту русского характера; мы то и дело встречаем: Габ-наволок, Лоб-наволок, Пергуба, Сенная губа, Лижма губа, Остречье, Выг-река, Святозеро, Выгозеро, Котошозеро, Машозеро и бесчисленное количество таких наименований местности, и можем быть вполне уверены, что все поселения с такими названиями совершенно русские. Наоборот, финн не любил воды, видно потому, что по воде к нему чаще всего мог подобраться враг его, русский поселенец; финн вечно заберется с своим поселком на горушку и именует свои поселения Мянсельгою, Масельгою, Кяппесельгою; а то, так вздумает убраться на возвышенный остров посреди озера и тогда называет свой поселок Воцемасари, Кюлосари и т. п. прозвищами. Правда, встречаются финские поселения и на озерах, у берегов их, но, видно, давно уже изгнаны отсюда финны и только одно название осталось в воспоминание того, что когда-то жили здесь финны. Вожмосалма уже при Петре была сплошь заселена русскими. Многие любители обретать то, чего на самом деле нет, ужасно обрадовались, что в названиях некоторых местностей Повенецкого уезда они нашли намек на проживание здесь остатков бывших хозяев здешних мест — лопарей, но в том-то и дело, что все эти названия крайне сомнительного происхождения и вряд ли намекают на прежних обитателей. Дело в том, что народ в Повенецком уезде отлично выговаривает, и потому каждому невольно бросается в глаза та буква, которую он употребляет в названиях: Лобский песок, Лобнаволок, деревня Лобская, озеро Лобское и т. п. Дело в том, что до сих пор еще говорят в Повенецком уезде про болото, которое начинает порастать порослью, мелким ельничком и березничком, что болото «залобилось». Залобился и песок на берегу Повенецкой губы Онежского озера, а отсюда быть может и назвали местность Лобским песком. Не станем уверять, что оно именно так и есть, но скажем лишь, что народ о лопарях давно здесь и думать забыл, а названия всех вышеприведенных местностей отнюдь не исходят из многомудрой главы землемера или помещика, как это случается в центральной и южной России, а прямо выходят из народа, который решительно ничего не помнит о лопарях, обитавших когда-то по берегам Онежского озера.
Охота прозывать свое сельбище по имени речки или озера или приурочивать название местности к какой нибудь особенности в ее конфигурации, или к какому нибудь случившемуся здесь, иногда самому простому факту не в новину русскому человеку; всегда и везде поступал он так и в иных местах сохранились даже прекурьезные предания о происхождении того или другого прозвания местности; так и здесь русский человек или по памяти передает из рода в род или же приписывает действительно существовавшему лицу свои собственные измышления; следует заметить, что Заонежье описывал в 1628 году писец Никита Панин, да «для помощи ему придан подьячий Семен Копылов»; народ помнит Панина и уверяет, что он никогда не затруднялся давать местности прозвание — очень находчив был. То и дело слышишь из уст народа рассказы о том, как Панин «деревням имена давал» и иногда в рассказе слышится уже позднейшая сатира на жителей, остроумно приуроченная к имени Панина. Против Козыревского селения есть остров, длиною в 2 версты и шириною в 150 сажень; испокон веку владели этим островом крестьяне Мальковы, владели бесспорно на займищном праве: пришли, сделали пал и на огнище стали сеяться и кормиться. В старину старые люди толкуют много было здесь гадов всякого рода, словно их несли над этим местом в кузове, да ненароком вывалили; но вот является в этих местах писец Панин, охотник не малый до земляники, увидал на острову землянику, вышел на берег и стал было брать ее; потянулся он к одной ягодине, — глядь, а к его руке змиюга тянется. «Вон, проклятый, с этого острова!» закричал Панин и с тех пор не стало здесь ни одного гада. Панин ездил здесь, видимо осматривал, вникал, расспрашивал и вот фантазия народная придала ему волшебную какую-то силу. Ездил, говорят старые Обонежские люди, писец Панин от самого царя давал имена и прозвища на села, деревни, реки, озера и наволоки. «На Кижском подголовке был он во время лета. Приехал в одну губу и увидал человека, мужчину, с женою сено кучат: «быть этой волости, сказал он, Сенная губа». Поехал он к Спасу Белому; подъезжает к деревушке и только было хотел скликать народ в суём, как видит — человек в кузнице кует косы: «а не надо, ребята, говорит он, беспокоить народу, собирать в один дом; пущай названье деревни — Кузнецы». Переехал дальше, полверсты места — другая деревушка, дворов семь; как назвать?» Вышел на берег царев писец, видит — ребята балуют — берестяна коробка в воду пихнута: «пусть же, сказал он, эта деревушка по названию — Корба». Отъехал полверсты вперед, увидал опять домы и куёк (гагара) в губе куёт (ныряет): «эка вас здесь понапихано, ну да пусть называются домы — Куйгуба». Вперед опять деревня; идет человек берегом; середкою — путем идет человек, заметил Панин; «пущай же деревня эта Середка». Вперед сызнова тронулся; смотрит — идет женщина берегом: «Как тебя звать голубушка? — «Таней». — «Ну пущай и деревня зовется — Потаневщиной». Пихнулся дале, полверсты места, до Святова Наволока; остановился тут писец Панин. «Што же называют Святым этот наволок, ребята?» спросил он. Во времена стародавние шел святой в этот наволок, — отвечают ему эти люди, — а на другой стороне, за сто сажен от Спасителя жил человек темный; вдруг святой переходит на берег и этот темный человек явился на другом берегу. «Смоль! — речет ему святой, — перевези меня!» — «Ну, святой, я тебя перевезу: твой сан выше меня, — ответил этот темный человек. И с той поры наволок — Свят-наволок, а другой — Смолев-наволок». Не всегда однако дело обходилось без собрания суёма, но и в этом случае Панин всегда давал названия сельбищам, основываясь на своих соображениях. Мы не станем перечислять здесь все подобные предания о Панине, но сообщим еще несколько из них, так они чрезвычайно комичны и в иных местах России нам никогда не приводилось встречаться с таким сильным желанием опричинить всякое прозвище. «Вперед через версту деревушка; видит Панин у крестьянина рыба на стене сохнет — язи: «пущай же, говорит, деревушка эта — Язнево». Вперед верста, стоит деревня 17 дворов. Приказал Панин собрать суём. Собрались крестьяне; смотрит Панин на сход крестьянский, и вот идет один молодец, убравши хорошо, в шапке с козырем: «пущай эта деревня — Козыревцы». Вперед три четверти версты, смотрят идет человек необыкновенный, плечами широк, а задом узок: «пущай, говорит Панин, названье этой деревне — Клиновы». Вперед тронувши немного, попадается на берегу колоколка: «пущай же это — Мальково». Дале двинулись сто сажен, деревня десять дворов, новорасселенная; в это время сгрубела погода, и думал Панин, как назвать эту деревню; вдруг раскинуло на небе, солнышком накрыло и Панин сказал: «пущай же это Жаренково». Вперед пихнулись четверть версты — около наволок; приезжают к берегу и видят ходят малые телята в старье: «пущай будет это место — Телятниково». «За полторы версты встречаются двух человек: оба толки, убравши хорошо, головы кверху: «пущай эта деревня зовется — Сычи». Дале поехал Панин до Толвуи. В проезде будучи путем-дорогою, он назвал первую деревню от Сычей — Сигово, а там Березки, да Вигово, да Тарасы, да Жеребцовская. А далее 10 верст к западу, к Миколаю угоднику — волость, где живут ловцы; приходит Панин в эту деревню и видит — у одного крестьянина много рыбы нажарено. Панин, видимо, не стеснялся по уверению народа тем, что не находил русского названия и часто брал подходящее Корельское, но это-то обстоятельство и указывает, что позднейшее желание опричинить всякое название местности, заставляло приурочивать сочинение этих названий к имени Панина, который по-карельски не знал. Так и в этом случае Панин сказал, увидавши жареную рыбу: «не для чего, ребята, сгонять народ; пущай же эта волость — Вегорукса». Вперед 6 верст, грунт земли низкий, в средине деревни ламба (лужа) и потому он назвал деревню Ламбой. Поехал потом Панин в Палеострову, к Варвары... В проезд он увидал на берегу кузов (видимо народ забыл корельское слово: куза — береза) и самую деревню назвал — Кузарандой. До Толвуи ехал берегом; подъезжая, видит — толкутся люди на улице: «пущай же это будет Толвуя». В Толвуе писец Панин пожил несколько времени и возвратился домой в Новгород». Г. Барсов собрал целую массу таких рассказов о Панине, мы же позаимствовали здесь лишь часть его богатого материала.