Угонщик

Я аккуратно выписал номер КУСП из ориентировки — не знаю еще как, но ситуацию с Костей надо держать на контроле. Если местный РОВД с администрацией колонии сработали правильно, то привязать Костю к недоброшенной «посылке» можно, и количества наркотиков там вполне достаточно для уголовного дела по статье два -два -четыре. А если государство не докажет Косте, что он перевозил и хранил наркотические вещества, то у его стальнозубого наставника и его друзей к Косте обязательно должны появиться вопросы. Если проанализировать вчерашние события, по прибытию на место Костя наверняка дал какой-то сигнал, ведь шнырь в черной зоновской униформе появился в ту же секунду, как синяя коробка отправилась в полет. Если бы все было удачно, и посылка перелетела бы «запретку», то шустрик в черном рабочем костюме, не снижая скорости, подхватил бы на ходу коробку и, через несколько секунд, скрылся бы среди многочисленных построек колонии. Но, не срослось. Зато все заинтересованные лица видели, как посылка раскрылась в полете, и все, собранное «обществом» на «грев» узников, начало сыпаться из коробки еще в полете. Первое объяснение случившемуся — небрежная упаковка посылки. И кто виноват — Костя виноват. А когда станет известна пропажа денег, лежащих в моем конверте… меня передернуло — Косте я откровенно не завидовал. Кстати, я тоже понес потери. В конверте отсутствовало триста рублей, наверное, Костя или стальнозубый отстегнули за свои труды от моих трех тысяч. Не знаю, кто взял деньги, но было неприятно.

Я так погрузился в свои мысли, что не сразу понял, что меня уже несколько раз окликнул начальник розыска.

— Громов⁈

— Я, товарищ майор. Извините, задумался.

— Ты давай, не задумывайся, на развод не ходи, сразу бери папку и езжай на вызов. Сегодня отдежуришь, а то у нас Николай Михайлович заболел.

Николай Михайлович Зуев был старшим опером по розыску без вести пропавших и преступников. Сорокапятилетний майор, дорабатывающий последний год был хорошим специалистом по своей, очень специфической линии работы, но в последнее время язва выбивала его из строя все чаще и чаще.

Ну, что сказать? Дежурить я не люблю, тем более так внезапно, но деваться было некуда. Я спустился в кабинет, не торопясь, выпил стакан чая, проверил наличие в старой кожаной папке запаса всевозможных бланков и листов чистой бумаги, запихнул в специальный держатель две авторучки и карандаш. Как я и предполагал, никакой необходимости куда-то мчаться не было, хотя заявки, традиционно сыпались градом — граждане выходили из дома или приходили на работу, и обнаруживали, что за ночь…

— Машина минут через двадцать будет, на заправку поехала — дежурный протянул мне лист бумаги — два сообщения из больницы и потеряшка. Только вам надо будет сначала с дежуркой в аэропорт съездить, там нашего малолетку «линейщики» задержали, он пытался на рейс до Москвы проникнуть.

— Не, Михайлыч, я в аэропорт не поеду, на хрен надо четыре часа туда –сюда тащится. Я на своей метнусь по заявкам, но ты мне должен будешь.

— Павел Николаевич! Павел Николаевич! — я сначала не понял, что это ко мне относится. Но дорогу мне загородил малознакомый парень, примерно моего возраста, невольно пришлось остановится. Когда он обратился ко мне в третий раз, я вспомнил, что Павел Николаевич — это, вероятно, я и есть.

— Здравствуйте. Чем могу помочь?

— Павел Николаевич, Александр Александрович сказал, чтобы я с вами поехал.

— Поехал со мной в качестве кого?

— Мне стажироваться надо. Я у Зуева работаю, три дня как из роты перевели. Сегодня должен был с Николаем Михайловичем дежурить до двенадцати ночи, но он заболел и мне сказали с вами ездить и поддежуривать.

Теперь я вспомнил этого парня — видел его несколько раз в форме, на Привокзальной площади, и один раз на утреннем разводе в уголовном розыске.

— Отлично! — я сунул парню увесистую папку с бумагами: — Стажироваться будешь в режиме «интенсив». Как у тебя с почерком?

— Ну так. — парень неуверенно пожал плечами.

— Будешь заполнять бланки, так быстрее все освоишь. Пошли за мной, у нас три заявки.

— А это уголовного розыска машина? — мой стажер с удивлением осматривал салон моей «Нивы».

— Машина моя личная, бензин тоже мой. «Дежурок» с самого утра уже нет, а когда они появятся, мы накопившиеся заявки будем до утра разгребать. Тебя, кстати, как зовут?

— Руслан, Руслан Конев.

— Меня Павлом зови, а то я не сразу понял, что ты ко мне обращаешься.

Мы обменялись рукопожатием, и я повернул ключ в замке зажигания.

Сообщения из больницы никаких неожиданностей не принесли, благо, что пришли из одного места — больницы скорой медицинской помощи номер два, расположенной за забором Осеннего колхозного рынка. Потерпевшие, грустно взирая на свет подбитыми, налившими синевой, глазами, скорбно шептали распухшими губами, что случившиеся с ними вчерашнее прискорбное событие произошло по их вине, является их личным делом и более органы внутренних дел по данному вопросу они просят не беспокоить, а то навязчивое внимание милиции мешает им быстро восстанавливать здоровье. Руслан, скрючившись на колченого табуретке своим мощным телом, старательно выводил под мою диктовку короткие тексты заявлений, неловко держа ручку толстыми пальцами. Дав бедолагам расписаться под коротким текстом заявления, мы, пожелав болящим здоровья и скорейшего выздоровления, покинули обветшалые больничные палаты.

— Ну что, поехали. Заявка как раз, по твоей специальности — по «безвестнице». — я пропустил летящую по «главной» дороге серую «зубилу» и вырулил с больничного дворика.

— Да мне бы эти «безвестницы»…уже жалею, что в розыск перевелся. — нервно дернулся Руслан, и полез за сигаретой.

— Извини брат, но в моей машине не курят. Если прижало, могу остановится, но курить только на улице. Ну что, останавливаемся?

— Нет, приедем, покурю. — Руслан сунул сине-белую пачку «Ту» обратно в карман.

— Чем тебе твоя линия не нравится? Зуев вообще на этом собаку съел, да и не все там так грустно.

— Я преступления хочу раскрывать, а не бомжей на стадии полураспада фотографировать и из морга не вылазить на свет Божий.

— Ну, это да, гнилые бомжи — это неприятно. Но, надо абстрагироваться, смотреть мимо. Привыкнешь.

— Не знаю. Мне кажется, что к этому привыкнуть невозможно.

— Привыкнешь. Давай, папку бери, мы приехали.

Многократно перекрашенную коричневой краской входную дверь в квартиру нам открыла заплаканная худенькая женщина без возраста.

— Добрый день, милицию вызывали? — я показал удостоверение и шагнув за порог.

— Проходите пожалуйста. — женщина отступила вглубь квартиры: — Не разувайтесь, полы все равно, грязные.

— Дочь не появлялась?

— Какой там. Как вчера, с утра, ушла из дома, так ни слуху, ни духу. — женщина отвернулась к окну.

— Раньше из дома не уходила?

— Нет не разу.

— Понятно. Паспорт пожалуйста ваш принесите и фотографию дочери.

История исчезновения блудной дочери была банальной и не вызывала пока особой тревоги.

Шестнадцатилетняя Яна воспитывалась мамой. Папа примерно через год после свадьбы начал пить, после чего, спустя десять лет уговоров и обещаний «завязать», глава семьи исчез, не давая о себе знать, и, уже несколько лет, мать воспитывает девочку одна. Так как особо ценной специальности мама Яны не имела, то она мыла полы, числясь на двух работах, особо много не зарабатывая и не уделяя дочери достаточного внимания. Последние полгода у Яны сорвало резьбу. Учеба резко упала, отношения с матерью ухудшились, и дочь, в своих спорах с мамой, стала называть родительницу жалкой неудачницей. Основные претензии дочери касались низкого уровня доходов. Вчера утром Яна ушла в школу, а в девять часов вечера, вернувшись с работы, мама обнаружила, что ребенок после шкоды не был дома. Около часу ночи мать поняла, что что-то случилось, побежала по окрестным дворам, а утром, в семь часов утра, позвонила в Дорожный отдел милиции.