Страница 19 из 149
Давай слушай по буквам: Тимофей, Анна, Леонид, еще Анна. .
Глядя на эту картину, я подумал: неужели такие дети тоже должны воевать?
Живучи предвзятые мнения. Одно из них — правда, далеко еще не самое
зловредное — наше представление о внешнем облике героического персонажа: косая сажень в плечах, массивный волевой подбородок, острый взгляд серых
глаз. . О том, что в действительности чаще всего бывает не так, сказано и
написано немало. В одном из своих рассказов Лев Славин с точной
афористичностью заметил: «Хрупкость и храбрость не спорят друг с другом».
Сказано будто специально про Талалихина! А между тем в скульптурах, на
картинах (посетите любую выставку), плакатах (посмотрите на стены домов) —
словом, повсюду летчик — как, впрочем, и моряк, и геолог, и космонавт, и
представитель любой иной профессии, признанной мужественной, —
обязательно выглядит этаким чудо-богатырем. Почему? Не знаю! Может быть, из
опасения художников и скульпторов впасть в пресловутую дегероизацию?.
Но меня смутила, конечно, не комплекция Талалихина, — успев
насмотреться на летчиков различного роста, полноты фигуры, густоты шевелюры
и пронзительности взора, я этим вещам значения уже давно не придавал.
Обращало на себя внимание другое: чрезвычайная молодость нашего гостя — он
казался совсем, совсем мальчиком.
Однако от этого первого впечатления пришлось быстро отказаться: когда мы
разговорились с Талалихиным, выяснилось, что хотя по возрасту он
действительно очень молод — ему не было и полных двадцати трех лет, — но как
воздушный боец имеет все основания смотреть, скажем, на меня сверху вниз. На
гимнастерке под комбинезоном у него оказался орден Красной Звезды, в те
времена бесспорно свидетельствовавший о военных — и никаких иных —
заслугах своего владельца. Оказалось, что Талалихин и вправду уже успел
повоевать.
Главное же, что запомнилось из беседы с этим спокойным, вежливым, серьезным пареньком, был, конечно, не его орден, а какая-то острая внутренняя
нацеленность на то тяжелое дело, которое предстояло
69
делать всем нам, — да войну. Разумеется, в нашем разговоре не фигурировали
какие-либо торжественные декларации или пышные слова. Это выяснилось с
первых же дней войны: лучше всего воюет не обязательно тот, кто в мирное
время громче всех декларировал свою воинственность и жажду подвигов. . Нет, речь шла о предметах вполне прозаических: о том, что маловат калибр пулеметов
на «И-шестнадцатом», и о том, что надо бы поскорее вводить наведение на
противника с земли по радио, и о том, какие молодцы наши прожектористы, а
зенитчики, черт бы их взял, очень уж горячие ребята: рубят по всем, кто над
ними летит,— свой ли, чужой ли, им все равно..
Словом, разговор был обычный — летчицкий. И ничем особенным он не
блистал.. Но когда ночью седьмого августа Талалихин, истратив безрезультатно
весь боекомплект («маловат калибр пулеметов. .»), таранил тяжелый
бомбардировщик «Хейнкель-111», никто из нас как-то не удивился. Такой парень
иначе и не мог поступить, оставшись безоружным перед врагом. .
До этого в истории авиации было зафиксировано, насколько мне известно, только два ночных воздушных тарана: Героя Советского Союза Е. Н. Степанова в
Испании и командира эскадрильи 27-го истребительного полка нашего
авиакорпуса П. В. Еремеева дней за десять до Талалихина.
Но таран Талалихина получил наиболее широкую огласку. А мне особенно
запал в память, наверное, еще и после личного знакомства с его исполнителем. И
по сей день, когда кто-нибудь при мне говорит о том, что принято называть
политико-моральным состоянием воздушного (как, впрочем, и любого иного) бойца, перед глазами у меня неизменно возникает невысокий, хрупкий мальчик
со спокойными глазами и душой настоящего воина — Виктор Талалихин.
. .Многих наших соседей и товарищей по оружию мы не видели ни разу в
лицо — и все-таки хорошо знали их. С первых же дней вступления 6-го
авиакорпуса в боевые действия в сводках, а главное, конечно, в изустной молве
стали систематически повторяться имена летчиков, воевавших особенно — нет, не лихо, это слово с началом настоящей войны как-то сразу утеряло окружавший
его еще недавно ореол,— воевавших особенно результативно.
70
Я уже рассказывал и о нехватке самолетов новых, достаточно современных
типов, и об их неосвоенности летным составом многих частей, даже успевших
получить эти машины. Все это так и было. Но существовали — пусть, к
сожалению, немногие — и такие полки, которые успели подготовить своих
летчиков на новой материальной части. Вспоминая, как здорово действовали они
в бою, невольно лишний раз подумаешь: эх, если бы вся наша авиация, вся наша
армия могла бы так начать войну!
Отлично освоили свои новенькие, недавно пришедшие с завода самолеты Як-
1 летчики входившего в 6-й авиакорпус 11-го истребительного авиационного
полка во главе с бесспорным лидером — незаурядным летчиком капитаном
Константином Николаевичем Титенковым. Передо мной лежит документ более
чем тридцатилетней давности — представление к орденам участников отражения
первого налета на Москву. Там относительно Титенкова специально
подчеркивалось: «Летает на новых типах самолетов днем и ночью». Это было
тогда центральной задачей! И Титенков не просто летал па своем Яке днем и
ночью — с первой же встречи с противником боевой успех сопутствовал этому
смелому и умелому летчику. Двадцать второго июля он сбивает тяжелый
«Хейнкель-111» с немецким полковником и важными документами на борту.
Через два дня — двадцать четвертого — одерживает победу над «Юнкерсом-88»
(на представлении к награде об этом сделана карандашная пометка рукой
командира корпуса Климова — пока готовили наградной материал за первую
победу в бою, Титенков увеличил свой счет). Двадцать девятого июля Титенков с
товарищами в групповом бою заваливают еще один «хейнкель». Отлично
начиналась боевая биография этого настоящего аса!
Не раз фигурировали в боевых донесениях и оперативных сводках фамилии
летчиков Лапочкина, Бокача, Гошко, Горелика, Кухаренко — всех не
перечислишь.
Ночью седьмого августа таранит своего «хейнкеля» Талалихин. Можно, конечно, спорить о степени целесообразности тарана как приема воздушного боя, особенно в условиях количественного превосходства авиации противника, когда
потеря по одному самолету с каждой стороны для нас была относительно гораздо
71
более чувствительна, чем для врага. Бесспорно и то, что, в общем, не от хорошей
жизни шли наши летчики на таран — конечно же это отражало слабость
вооружения советских истребителей, особенно старых типов.
Характерно, что по мере насыщения нашей авиации истребителями новых
типов, совершенствования оружия и, может быть, главное — роста боевого
мастерства наших летчиков число таранов резко пошло па убыль. Так, в первое
полугодие 1944 года, несмотря на общее увеличение масштабов боевых действии
в воздухе, таранов зафиксировано в восемь раз меньше, чем в первые, самые
трудные шесть месяцев войны.
Изменился и взгляд на таран наших самых опытных и авторитетных
летчиков.
Трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин, сбивший
за годы войны пятьдесят девять самолетов противника и, кстати, сам никогда к
таранному удару не прибегавший, вспоминал в связи с этим поучительный
эпизод, случившийся с прекрасным, но в то время еще молодым и неопытным
летчиком Славой Березкиным:
«В боях на Украине он получил приказ сбить фашистского корректировщика
— знаменитую «раму». И вот в воздушном поединке, когда его ведущий связал