Страница 17 из 149
она, будто связанная, лихо крутила петли, бочки, перевороты, иммельманы.
Именно от нее пошла у нас та культура группового пилотажа, которым вот уже
более тридцати лет любуются зрители воздушных парадов. Но парад парадом.
Его не всегда воспринимают как серьезное дело (хотя, с моей точки зрения, чаще
всего напрасно). Однако о «красной пятерке» двух мнений быть не может: она
сыграла серьезнейшую роль в освоении нашей истребительной авиацией такой
этапной машины, какой был, при всех своих недостатках, самолет И-16.
Интересно, что в последние годы перед войной В. В. Шевченко неожиданно
выступил и в другом амплуа — как конструктор. Группа инженеров, объединенная им, спроектировала самолет, который взлетал как биплан, а в
полете убирал не только шасси, но и нижнее крыло, превращаясь, таким образом, в моноплан. По идее эта машина должна была сочетать высокие скоростные
качества моноплана и хорошие характеристики взлета, посадки и криволинейного
полета, присущие биплану. Таким нестандартным путем авторы проекта
стремились примирить две основные самолетные схемы истребительной авиации, особенно остро соперничавшие как раз в то время.
Машина была построена и успешно летала. Испытывал ее наш товарищ Г. М.
Шиянов.
Правда, попытка примирить моноплан с бипланом тогда не удалась: машина
в серию не пошла — помешали присущие ей, как, впрочем, любой новой
конструкции, «детские болезни». А развитию ее последующих модификаций
помешала война. И идея, казалось бы, совершенно заглохла. В самом деле, долгие
годы ничего похожего на эту машину в авиации не появлялось. Однако пришло
время — и идея воскресла. Конечно, в новом обличье, но тут уж ничего не
поделаешь: кажется, это единственно возможный в природе вариант воскрешения
— в новом обличье. Во всяком случае, я неизменно вспоминаю полеты Юры
Шиянова на самолете Шевченко каждый раз, когда вижу самолеты с
изменяющейся геометрией крыльев: на взлете и посадке передняя кромка крыла
располагается у них почти перпендикулярно набегающему на
62
нее встречному потоку воздуха, а в полете, когда нужно выйти на большие
сверхзвуковые скорости, отгибается стрелой назад. Конструктивные формы
новые, но идея. . Идея, пожалуй, весьма родственная той, которую пытались
реализовать В. В. Шевченко и его товарищи по КБ.
В ту первую ночь успешно слетали и А. П. Якимов, и М. Ф. Федоров, и
другие. В последующие налеты многие летчики нашей эскадрильи — В. Л.
Расторгуев, В. Н. Юганов, Г. М. Шиянов, В. П. Федоров, Е. Н. Гимпель —
находили в темном небе самолеты противника и решительно вступали с ними в
бой.Пусть не всем нашим товарищам посчастливилось сбить противника, но
чрезвычайно важно было отогнать его от Москвы или хотя бы не дать ему
спокойно произвести прицельное бомбометание. И действительно, прорывалась к
городу лишь весьма малая часть бомбардировщиков противника, брошенных на
нашу столицу.
Много лет спустя, когда все, о чем я сейчас рассказываю, стало историей, я
узнал из архивных документов, что в первом налете из участвовавших в нем 200
—220 фашистских самолетов побывало над городом и сбросило на него бомбы не
более сорока. А за полгода войны — со дня первого налета 22 июля до 20 декабря
1941 года — статистика еще более убедительная: 8278 самолето-вылетов на
Москву и всего 207 прорвавшихся к городу бомбардировщиков.
Недаром Москва — наименее пострадавшая из всех европейских столиц, подвергавшихся бомбардировкам во время второй мировой войны.
И таково не только мое мнение. В его подтверждение я могу привести хотя
бы компетентные свидетельства И. Г. Эренбурга и А. Н. Толстого, для которых
бомбардировка Москвы была не первой, пережитой ими. Алексей Толстой
выступил 29 июля — ровно через неделю после первого налета на Москву — в
газете «Красная звезда» со статьей «Несколько поправок к реляциям Геббельса».
Вот что пишет об обстоятельствах появления этой статьи в своей книге «Время
не властно» Д. И. Ортенберг, бывший в те годы главным редактором нашей
центральной военной газеты: «Во время июльских массированных налетов
немецких
63
бомбардировщиков на Москву Геббельс распространялся по радио: Москва
превращена в руины, Кремль стерт с лица земли, электростанция разрушена, в
городе прекратилось движение. . Об этом шумела и гитлеровская пресса, кричали
специальные немецкие листовки, сбрасываемые над нашими войсками. . Ответил
на это Алексей Толстой. Он сел в нашу редакционную машину и объездил улицы
столицы. Конечно, он увидел и обгорелые дома, и кое-где разрушенные здания. И
откровенно об этом написал. Побывал писатель и в Кремле и установил, что
Кремль. . как стоял, так и стоит. Стоит там же, где стояла, и Центральная
электростанция. Трамваи и троллейбусы ходят по всем маршрутам, и улицы
Москвы полны народу».
А Илья Эренбург в книге «Люди. Годы. Жизнь» дал свою лаконичную
оценку: «В конце июля начались бомбежки Москвы. После Мадрида и Барселоны
они мне казались слабыми — противовоздушная оборона работала хорошо» —
похвала тем более веская, что силы, брошенные несколькими годами раньше
фашистами с воздуха на Мадрид и Барселону, составляли ничтожно малую часть
от того, что они использовали при бомбардировках Москвы.
Кстати, надо заметить, что бомбардировка бомбардировке рознь. Гитлеровцы
стремились бомбить не как-нибудь, а прицельно. У их сбитых летчиков находили
подробные, с немецкой аккуратностью и высокой полиграфической культурой
выполненные карты Москвы, на которых были отмечены наиболее важные цели: железнодорожные вокзалы, аэродромы, крупные заводы, Кремль.
Но, например, на территорию Кремля за все время вражеских налетов упало
всего несколько бомб. Об этом в течение войны по понятным причинам — зачем
облегчать противнику анализ результатов своих бомбардировок? — не
сообщалось. (Менее объяснимо, почему это держалось в тайне еще без малого
сорок лет.)
В целом фактическое распределение упавших на город бомб носило явно
выраженный случайный характер: их бросали беспорядочно, видимо думая не
столько о том, куда, сколько о том, как бы поскорее.
Правда, некоторые фашистские экипажи старались, так сказать, и невинность
соблюсти, и капитал приобрести: и более или менее подходящий объект для
бомбометания подобрать (чтобы выглядело прилично
64
в боевом донесении), и в то же время сделать это, по возможности, подальше от
зон действия прожекторов, истребительной авиации и зенитной артиллерии —
словом, не в самой Москве, а в ее пригородах.
Поиски одного из таких экипажей увенчались шумным — не столько в
переносном, сколько в буквальном смысле слова — успехом. На затемненной
земле Подмосковья фашистские летчики высмотрели несколько параллельных
рядов вытянутых ровных блестящих полосок. Места для сомнений не оставалось: конечно же это не что иное, как остекление крыш цехов какого-то большого
промышленного предприятия! Бомбы были сброшены, легли точно и разнесли. .
Томилинскую птицефабрику, вольеры которой, на свою беду, имели такую
«промышленную» окраску крыш. Разнесли в пух и прах! Причем в пух даже в
большей степени, чем в прах: несколько дней обезумевшие от бомбежки куры, отчаянно кудахча (я же говорил, что успех был шумный), в полной панике
носились по окрестностям Томилина.
Редкие, очень редкие экипажи немецких бомбардировщиков проявляли такое
упорство, как, например, летчики того «Юнкерса-88», который в один из
октябрьских налетов прорвался в город и точно положил тяжелую
тысячекилограммовую бомбу у Ильинских ворот, в то самое здание Московского