Страница 11 из 149
себе что-нибудь подобное? В нас прочно, как нечто само собой разумеющееся, успело впитаться представление о будущей войне: только «малой кровью» и
только «на чужой территории»...,
Вскоре мы узнали, что любая паршивая зажигательная бомба—«зажигалка»,
— особенно на фоне окружающего затемнения, дает такое зарево, будто горит по
крайней мере целый квартал. Внешний эффект от ночного пожара, к счастью, несравненно больше, чем реальный вред от него.
В ночь первого налета гитлеровской авиации на Москву, как нам через день
рассказали представители штаба ПВО, во всем городе возникло всего четыре по-настоящему серьезных пожара. А тысячи сброшенных противником «зажигалок»
были своевременно потушены москвичами, дежурившими на крышах и во дворах
своих домов. Выяснилось, что домовый актив способен не только на то, чтобы
придираться к соседу, закурившему папиросу или вышедшему на улицу в белой
рубашке.
Правда, мне так и осталось не совсем ясно, кто же главным образом тушил
зажигательные бомбы: те, кто делал замечания за нарушения режима
светомаскировки, или те, кому эти замечания адресовались.
Скорее всего — и те и другие вместе! Многое, очень многое во
взаимоотношениях и жизненных позициях людей было решительно сдвинуто
войной (хотя, что еще более удивительно, очень скоро вернулось на исходные
позиции, когда война осталась позади).
Но, подходя в ту памятную ночь к Москве, я ничего
40
о том, как выглядят горящие «зажигалки», еще не знал. Я видел множество ярких
огненных точек, сливающихся в отсвет сплошного зарева. В голове мелькнули
ассоциации с той, первой Отечественной войной 1812 года, когда тоже
разгорелся пожар московский. Но то был другой пожар — и другая Москва!
Вид горящей столицы мгновенно привел меня в то душевное состояние, с
которым люди идут на таран.
То же самое — и притом в очень сходных выражениях — говорили потом
мои товарищи, совершившие боевые вылеты в ту ночь: Байкалов, Якимов, Шевченко, Федоров. Повторяю: трудно назвать другое время, когда помыслы, устремления, восприятие окружающего у самых разных людей совпадали бы так
точно, как во время войны.
Приблизившись к городу, я обратил внимание, что хотя большинство
прожекторов продолжали беспорядочно (вернее, мне казалось, что беспорядочно) шарить по черному небу, некоторые из них, сгруппировавшись по три или по
четыре, построились в четкие пирамиды. Они держали в скрещении своих лучей
самолеты противника.
Он очень нахально — не подберу другого слова — летал в эту ночь, наш
противник! Гитлеровские бомбардировщики ходили на малых высотах — два, три, от силы четыре километра, — будто и мысли не допускали о возможности
активного сопротивления с нашей стороны. Через несколько дней выяснилось, что так оно, в сущности, и было. Пленные летчики со сбитых немецких
самолетов рассказывали, что, по данным их разведки, с которыми их ознакомили
перед вылетом, сколько-нибудь серьезную систему ПВО и, в частности, организованную ночную истребительную авиацию они над Москвой встретить
были не должны. Как мы знаем, немецкая разведка — фирма достаточно
солидная, да и в данном случае тоже нельзя сказать, чтобы она полностью
ошиблась. Всего несколькими неделями раньше ее сведения мало отличались от
действительности. Но чего она не учла — это напряжения, с которым наша
авиация, армия, вся страна на ходу училась воевать, собиралась с силами, исправляла ошибки и упущения предвоенного периода, большим потом и
большой кровью закладывая основу для будущего перелома от неудач и
поражений к победе.
Вот этого-то не мог ни ожидать, ни даже впослед-
41
ствии объяснить себе наш противник! Впрочем, многие наши союзники и
доброжелатели тоже. . Факты показали, что месяц отсрочки, который история
подарила воинам и командованию Московской зоны ПВО, был использован с
толком. Враг встретил под Москвой пусть еще не вполне совершенную и
безукоризненно действующую, но уже безусловно боеспособную, активную
систему ПВО.
. .Но вот Москва уже подо мной. Можно начинать действовать.
И я начал действовать.
К сожалению, действовать почти сплошь неправильно. Действовать
правильно я не умел.
Первый самолет противника, к которому я устремился, едва разглядев его в
скрещении лучей прожекторов, растаял в воздухе раньше, чем я успел с ним
сблизиться. Объяснялось это просто: он уже отбомбился и уходил на полной
скорости в западном направлении. Прожектора еще сопровождали его, но с
каждой секундой наклонная дальность от их рефлекторов до цели становилась все
больше, освещенность самолета резко падала, и через короткое время он исчез.
Все ясно: надо ловить не того, который на отходе, а того, который на
подходе, с бомбами. Это вдвойне целесообразно: можно и прицельное
бомбометание ему сорвать, и атаковать с большими шансами на успех, пока
прожектора его надежно держат. Вот он — боевой опыт, который в ту ночь у
новичков вроде меня формировался, можно сказать, даже не от часа к часу, а от
минуты к минуте!
Лихорадочно осмотревшись, я обнаружил еще одну яркую точку в скрещении
прожекторных лучей, образующих на этот раз не наклонную, а стройную, вытянутую вертикально вверх пирамиду. Скорее туда!. Раза два моя машина
попадала под слепящий световой удар прожектора. Это действительно
воспринималось как физический удар — с такой силой действовал на глаза свет, особенно по контрасту с тьмой, в которой самолет был всего секунду назад.
Рефлекторно каждый раз я прятался от луча, — чуть не стукаясь носом о ручку
управления, отвешивал энергичный поклон внутрь кабины. И эта инстинктивная
реакция оказалась вполне правильной (едва ли не первым правильным моим
действием в эту ночь, если не считать разве что взлета по звезде): вынырнув
через несколько секунд из кабины,
42
я неизменно обнаруживал, что снова нахожусь в темноте. Молодцы
прожектористы — мгновенно опознавали свой самолет и выпускали его из луча.
Свое дело они знали!
Кажется, ничто больше не мешает мне атаковать фашиста.
Но стоило этой мысли мелькнуть в моем сознании, как вокруг вспыхнуло
несколько огненных шаров. Машину резко тряхнуло. Погаснув, огненные
вспышки превращались в чернильно-черные, просматривающиеся даже на фоне
окружающей мглы облачка. Врезавшись в одно из них, я почувствовал резкий
пороховой запах («вот оно, откуда пошло выражение: понюхать пороха!»). . И
тут же рядом рванула новая порция сверкающих шаров.. Понятно: попал под
огонь своей зенитной артиллерии! Не знаю уж, как это получилось — то ли я
просто сам залез в заградительный огонь, то ли кто-то из артиллеристов, не более
опытный в ратном деле, чем я, принял МиГ-3 за самолет противника. Но
ощущение было — помню это до сих пор — чрезвычайно противное!.. Недолго
думая, я сунул ручку управления в одну сторону, ножную педаль — в другую, и
энергичным скольжением вывалился из зоны артогня.
Горячий пот заливал мне глаза под летными очками.
Как довольно скоро выяснилось, я был далеко не единственным летчиком, попавшим в подобный переплет. Во всяком случае, командование нашего
корпуса вынуждено было поставить перед командованием Московской зоны ПВО
вопрос о том, что зенитчики, недостаточно твердо зная силуэты советских
самолетов, нередко обстреливают их. Причем обстреливают не только «миги»,
«яки» и «лаги», появившиеся сравнительно недавно, но даже такие, казалось бы, хорошо известные машины, как тот же И-16. Обстреливают — а иногда и
сбивают.
Да, не сразу приходит умение воевать! Не сразу — и, кроме всего прочего, не
по всем компонентам, составляющим это умение, одновременно: осмотрительность приходит почти всегда позже, чем боевая активность.