Страница 11 из 141
истребителе. Эта предосторожность оказалась нелишней. В начале полета все
шло хорошо, и похожий в своем скафандре на марсианина Станкевич успешно
орудовал штурвалом, педалями и секторами газа. Время от времени он
поворачивал ко мне голову в массивном шлеме и из-за его стекол бодро
подмигивал правым глазом (повернуть голову так, чтобы я видел и его левый
глаз, не позволяла конструкция первенца нашего скафандростроения): все, мол, в
порядке!
Однако так продолжалось недолго. Внезапно в системе клапанов и
регуляторов скафандра что-то (не помню уж сейчас, что именно) вышло из строя: стекла шлема стали быстро запотевать, а шарнирные соединения в плечах и
локтях летчика надулись так, что почти полностью ограничили подвижность его
рук. Пришлось мне брать управление на себя и заканчивать полет
самостоятельно, С приятным удивлением и не
41
без примеси некоторой нездоровой гордыни я убедился, что это не вызвало у
меня никакой тревоги и что управляюсь я с массивным ТБ-3 вполне уверенно, Это был уже какой-то шаг к универсальности настоящего летчика-испытателя, который, по словам одного из старейших пилотов ЦАГИ, Сергея Александровича
Корзинщикова, «должен свободно летать на всем, что только может летать, и с
некоторым трудом на том, что, вообще говоря, летать не может».
* * *
Среди больших и малых открытий, сделанных мной во время полетов вторым
летчиком, были и довольно неожиданные. Так, например, осваивая выполнение
так называемых площадок, я не без удивления установил, что к числу
непременных добродетелей летчика-испытателя относится и столь, казалось бы, прозаическое свойство, как. . терпение. Впоследствии я убедился, что терпение в
широком смысле этого слова в нашем деле необходимо во многих случаях, в
частности для того, чтобы, не поддаваясь ни собственному азарту, ни каким-либо
уговорам и «привходящим соображениям», выжидать погоду, пригодную для
выполнения намеченного эксперимента. В этом случае летчик-испытатель
должен уметь ждать так же, как его собрат — полярный летчик. Но впервые
терпение как очередная — сколько их там еще есть?— обязательная сторона
характера летчика-испытателя Открылось мне именно на площадках.
Что такое площадка? Полное ее наименование — режим прямолинейного
горизонтального полета на установившейся скорости. Площадки встречаются в
испытательных полетах часто и, не научившись гонять их, работать летчиком-испытателем невозможно. Казалось бы, это самый простой из всех возможных
режимов: не петля, не вираж, не пикирование, а обыкновенный полет по прямой.
Но в действительности простота этого режима только кажущаяся. Все дело в том, что выполнять его нужно с исключительной точностью: самолет должен нестись
в небе, не шелохнувшись, не отклоняясь от прямолинейного курса, без малейших
колебаний высоты полета, без крена — должен буквально замереть, если только
это выражение применимо к многотонной массе металла, с огромной скоростью
перемещающейся в пространстве.
42
Во время площадка самолет постепенно разгоняется до установившейся
максимальной скорости. Разгон этот продолжается значительно дольше, чем
обычно думают: не менее пяти, а иногда, особенно вблизи потолка, восемь, десять, двенадцать и более минут. И каждая из этих минут наполнена большим
напряжением. Попробуйте прицелиться из винтовки в мишень и продержать, ни
на секунду не упуская, мушку под «яблочком» хотя бы в течение тридцати
секунд. А летчику-испытателю во время площадки приходится, образно говоря, прицеливаться из нескольких винтовок сразу: он должен следить одновременно и
за высотой, и за курсом, и за креном — словом, едва ли не за всеми элементами
полета.
Не мудрено, что соблазн поскорее закончить столь напряженный режим
весьма велик. И поддаться этому соблазну — одна из наиболее часто
встречающихся ошибок молодых летчиков-испытателей. А коварные соглядатаи
— спидограф, барограф и другие приборы, бесстрастно фиксирующие все, что
происходит с самолетом, запишут в этом случае, что площадка недодержана, постоянная скорость установиться не успела,
— Как же так? — вопрошает иной молодой летчик, сокрушенно взирая на
расшифрованные ленты самописцев. — Как же так? Вроде скорость
установилась, Стрелка больше не ползла, я ясно видел.
В этом месте обязательно кто-нибудь многоопытный из числа
присутствующих (ох как много лишних людей почему-то всегда присутствует, когда обнаруживается упущение молодого летчика!) ехидно указует перстом на
висящие на стене часы и ласковым, рассудительным голосом говорит:
— Эти стрелочки, если на глаз судить, тоже не ползут. Что же, значит, и
время «установилось»?
Да. Недаром опытные летчики привозят из полета такие барограммы, что
хоть под стеклом на стенку вешай: каждая площадка будто по линейке
прочерчена!
Летчик-испытатель может быть безукоризненно храбрым, исключительно
грамотным и неутомимо выносливым, но если ко всем этим обязательным
качеств вам не приложено еще и терпение, хороших барограмм от него не жди.
Да и не одних только хороших барограмм!
43
* * *
Сформировавшийся в моем юношеском сознании эталон достойного
представителя героической летно-испытательной профессии постепенно обрастал
прозаическими чертами. Осторожность, методичность, а теперь вот, оказывается, еще и терпение.
И самое удивительное — от подобной трансформации упомянутый светлый
облик не терял присущей ему романтичности. Больше чем когда-либо хотелось
стать настоящим летчиком-испытателем.
Но каков он, этот настоящий летчик-испытатель? Казалось бы, ответ на этот
вопрос легко было получить, применяя метод, так сказать, прямого наблюдения, благо в нашей святая святых — отделе летных испытаний ЦАГИ — был собран
едва ли не весь цвет этой профессии. Смотри на корифеев и учись!
Но действительность, увы, всегда сложнее схемы. Корифеи оказались.. очень
разными. Разными даже по внешнему виду. Так называемой атлетической
фигурой обладал только Громов; знаменитый Корзинщиков был невысок ростом
и щупловат; Рыбушкин отличался преждевременной тучностью, а голову
Кудрина — в полном противоречии с его фамилией — украшала уже в те годы
заметная лысина. Назовите мне произведение художественной литературы, в
котором фигурировал бы толстый или лысый летчик-испытатель!
Лица корифеев также не были отмечены печатью доблести, нечеловеческой
воли, отрешенности от всего земного или какой-нибудь иной, подходящей для
данного случая печатью. Это были обыкновенные лица обыкновенных людей, различной степени привлекательности и выразительности.
Да и не во внешности, разумеется, было дело. Важно было другое: внутренний облик летчика-испытателя, его подход к своей работе, приемы, которыми он кует себе удачу (мы уже понимали, что удачу надо ковать).
И в этом — самом важном — корифеи оказались еще более разными, чем по
внешности. Выбирать, «делать жизнь с кого», оказалось далеко не просто.
Имя одного из ведущих летчиков ЦАГИ, установившего несколько рекордов
в высотных полетах, не сходило с газетных полос и было хорошо известно иве
44
задолго до того, как я увидел этого человека собственными глазами.
Действительно, природные летные данные у него были отличные, и он почти
всегда летал очень хорошо.
К сожалению, почти.
По каким-то неуловимым причинам с этим летчиком периодически
случались казусы весьма рискованного характера. Так, один раз он, полетев на
большую высоту, забыл включить подачу кислорода. Естественно, что по мере
подъема его самочувствие стало резко ухудшаться, но он своевременно не придал