Клинок без ржавчины

Всего натерпелась она в замужестве, а бывало, Бакури и рукам волю давал… Но удивительное дело: соберутся вечером соседки на посиделки — прядут шерсть и судачат о своих женских делах. А Сабедо ни разу не помянула худым словом своего Бакури. Однажды она сказала женщинам: «А я не люблю носить украшения. Держу в сундуке — пусть лежат. Мне покойный Бакури каждый год дарил что-нибудь — то ожерелье, то браслет… Ни разу с ярмарки с пустыми руками не вернулся. Помню — это когда Бердиа родился… Привез мне Бакури из Телави серебряный перстень с бирюзой. Я ему говорю: «Ты зачем на меня тратишься, купил бы себе новые сапоги». А он, знаете, что сказал? «Мужчина может и в старых сапогах ходить, а женщине без украшений нельзя».

Бедная Сабедо! Никаких украшений у нее в сундуке не было. Никакого перстня с бирюзой Бакури ей не привозил.

В другой вечер она сказала женщинам: «А какой он внимательный был… Собрались мы как-то на праздник в Коби. Вдруг у меня голова разболелась. Говорю ему: «Иди без меня», а он ни в какую. «Как я тебя больную оставлю. И вообще какой мне праздник без тебя». И представьте себе — не пошел.

Бедная Сабедо! И это она придумала, бог знает для чего.

Не таким был Бакури: заболей овца, он непременно остался бы дома. А ради жены — никогда. Но память, память, ничего другого не хотела она хранить о Бакури. И все нежные слова, сказанные другими мужчинами своим женам, и все ласки, выпавшие на долю других женщин, Сабедо приписывала себе и Бакури.

Так она по-своему оплакивала свое несбывшееся женское счастье.

А сватов все не было. Но, может, это к лучшему. На отказ много времени не требуется. Может, сидят сейчас сваты за столом у старосты и пьют за счастье жениха и невесты.

Как хотелось матери верить, что у того, кто вершит судьбы людей, тоже есть совесть. Слишком много невзгод выпало на долю семьи Цискарашвили. Хватит.

«Не всегда дурной сон сбывается», — подумала Сабедо. Прошлой ночью ей снилось, что корова принесла мертвого теленка. Сабедо испугалась. После такого сна как пошлешь сватов? Но Цоги сказал: «Не тяни, мать. Хуже не будет».

Внизу, в ущелье, по узкой каменистой дороге проскакали на низкорослых тушинских конях молодые парни. Они как сумасшедшие орали, размахивая плетками. «Скоро чатара, — вспомнила Сабедо. — Все готовятся… А мой Цоги будет только смотреть на игры сверстников».

Чатара — самая любимая игра горской молодежи. Заключается она вот в чем: невдалеке от деревни на поляне выстраиваются в ряд девушки с длинными гибкими прутьями в руках. А в полуверсте от них горячат коней молодые горцы.

Раздается сигнальный выстрел, и всадники на бешеном галопе мчатся к поляне, чтобы прорвать кордон девушек и войти в деревню. Но девушки смело преграждают дорогу этой грозной лавине. Они хлещут коней прутьями, хватаются руками за поводья, за стремена, виснут на гривах, чтобы удержать и погнать всадников обратно.

Если всадник сумеет проскочить девичий кордон, он подхватывает на седло избранницу своего сердца и победно врывается в деревню.

Горячая и не совсем безопасная игра.

В горах и по сей день рассказывают легенды о ее происхождении. Будто однажды, в давние времена, несколько орбельских всадников убежали с поля битвы. Но когда они приблизились к своей деревне, дорогу им преградили невесты и жены. Они заставили беглецов повернуться лицом к врагу.

…Где-то поблизости заржала лошадь. Сабедо встрепенулась и, в который уже раз за сегодняшний день, выбежала на улицу.

Нет, это не сваты!

Какие-то люди, ведя на поводу лошадей, медленно поднимались из ущелья. Незнакомые люди. Не наши. Вот и открылась дорога…

Впереди каравана устало шагал немолодой человек в желтой кожаной куртке. Странного вида шапку с двумя козырьками он держал в левой руке. Двое других в брезентовых плащах и казенных фуражках поддерживали сползающие тюки, которыми был навьючен взмокший на подъеме мул. За мулом брели две лошади под седлами. Караван замыкал всадник в черной черкеске. За спиной у него, дулом вниз, висел карабин.

Поравнявшись с домом Сабедо, человек в желтой куртке остановился.

— Добрый день, хозяйка, — сказал он.

Издали этот человек показался Сабедо немолодым, бросалась в глаза густая проседь в его курчавых волосах, но когда он подошел к воротам, она увидела совсем еще молодое лицо, озаренное такой приветливой, располагающей улыбкой, что Сабедо не могла не улыбнуться ему в ответ.

— Добрый день, — ответила она.

— Еле добрались, хозяйка, — пожаловался он. — Высоко живете, до бога, наверное, рукой подать.

— Разве есть бог на свете, — вырвалось у Сабедо, и она тут же пожалела, что не смогла сдержать себя и выдала свое отчаяние совсем незнакомому человеку. А незнакомый человек рассмеялся и сказал:

— Это не по моей части, хозяйка. Я земными делами занимаюсь, дороги прокладываю… Водичкой холодной не угостите?

— Прошу в дом, отдохните.

Спасибо, мы спешим. Далеко тут старшина живет?

— Вы уже проехали его дом. Вон дуб, видите? Там и надо было свернуть. А воду я вам сейчас принесу.

Змеиным ядом, а не водой напоила бы Сабедо этого человека, знай она, в какую сторону повернет он судьбу семьи Цискарашвили. Но на счастье — или несчастье — не дано человеку знать, что его ждет впереди.

Глава десятая

Немало было на белом свете такого, что не любила Майя — не любила она, например, тяжелые, как сырая вата, осенние туманы. Иногда они с утра до вечера неподвижно висят в ущельях, в такие дни даже из дому не выйдешь, чтобы на полчаса забежать к Шуко — посплетничать, пошушукаться, и дома за вышивкой не посидишь, и даже в зеркало не посмотришься… Темно. Скучно. И резчики не работают. Где у Тома столько керосина, чтобы целый день горели большие висячие лампы. Противная штука осенний туман.

И еще не любит Майя проходить мимо духана Арсена — обязательно наткнется на какого-нибудь потерявшего человеческий облик пропойцу с бесстыжими глазами и поганым языком. Иногда от этих противных пьяниц такое услышишь, что готова полжизни отдать, лишь бы на одну-единственную минуту превратиться в мужчину. Уж тогда бы Майя этим охальникам показала…

Но больше всего не любит Майя возить сено с горных лугов. Какие умники наши мужчины — придумали еще до всемирного потопа, что махать косой ихнее дело, а наша забота — возить домой сено на этих трижды проклятых узких и длинных салазках. С ними управиться на отвесных скользких склонах труднее, чем с необъезженным конем… На каждом шагу они норовят свернуть не в ту сторону, поломать тебе руку или ногу, а свою ношу — полстога свежескошенного сена сбросить к черту на рога.

Но что поделаешь, родилась женщиной — терпи… Терпи, пока терпится.

…Майя накормила резчиков, прибрала в доме, и когда трава во дворе перестала блестеть — утренняя роса испарилась под лучами солнца, — она впряглась в свои салазки и отправилась в далекие луга.

Перейдя Кохорский овраг по узкому мостику, она увидела слева от себя на косогоре двух незнакомых молодых людей. «Тифлисские техники. Это про них говорила вчера Сабедо», — подумала Майя. Приезжие были в одинаковых синих куртках и в такого же цвета брюках, заправленных в сапоги. И на головах у них были одинаковые шапки с лакированными, сверкающими на солнце козырьками.

Различить незнакомцев с первого взгляда можно было только по усам: у одного они были рыжие, пышные, а у другого — черные, в тонкую ниточку, будто угольком нарисованные. Техники устанавливали среди камней какую-то треногу. Точно такую же треногу Майя уже видела на ярмарках у бродячих фотографов.

Чуть поодаль, у поворота тропы, стоял пожилой человек в черкеске и держал перед собой высокую белую рейку с черными полосками. Возле самой треноги на плоском камне сидел старый Антай, — казалось, будто он дремлет и ничего не видит и не слышит, но Майя хорошо знала хитрую повадку старика, ее не могли обмануть его закрытые глаза. Сейчас он поднимет голову и скажет: «Эй, девушка, неужто зеленых ниток не хватило? У тебя на левом рукаве два черных крестика. Никуда это не годится, дочка»! А ведь, правда, не хватило зеленых ниток вышивальщице. И, конечно, он сюда не дремать пришел, наш старый Антай. Значит, тут что-то очень интересное происходит. А что? Майе не понятно: на фотографов эти люди в казенных картузах не похожи. Ну, а раз Майе что-то непонятно и неизвестно, она уже не в силах пройти мимо.