Клинок без ржавчины

…Однажды Чохели вышел из дому чуть свет, не успел позавтракать. Весь день он мотался по полям, а к вечеру от голода и усталости едва держался на ногах. Он зашел в ближайшую ферму и попросил у заведующего хлеба и мацони. Заведующий фермой Малхаз Беручев пулей вылетел из комнаты. Минуты не прошло, как на заднем дворе завизжал поросенок. Чохели поморщился и, не сказав никому ни слова, ушел с фермы. Ничего не понимая, Беручев побежал следом. Поросенка он уже зарезал и все еще держал в руках длинный узкий нож с черной рукояткой. «Напрасно ты за мной гонишься, — сказал Чохели, — пока я не дошел до райкома, внеси в кассу стоимость поросенка, а то поздно будет…»

— Нет, Тадиа, я не дезертир и не собираюсь бежать с поля боя, — сказал Чохели. — Помнишь наши комсомольские походы в горы. Как мы уговаривали хевсуров переселиться в Шираки. Какими только словами не рисовали перед ними будущее нашей степи. Как приведем сюда воды Алазани, как построим новые деревни. Я этой мечтой живу и сейчас, потому и взвалил на себя такую ношу. Думаешь, мне легко было бросить свою научную работу и сразу с головой окунуться в секретарские дела? Да вот ошибся я… Горько в этом признаваться, но ошибся. Какой из меня секретарь! Но как теперь исправить ошибку? Хочу уйти, да разве Кипиани отпустит.

— Поговори с ним еще раз, объясни!

— С ним поговоришь! Только вхожу к нему в кабинет, а он идет мне навстречу, улыбается и спрашивает: «Ну, чем порадуешь, Чохели? Когда будем вручать тебе переходящее знамя?» Как услышу эти слова, душа на все замки закрывается. И, конечно, ни слова о своих сомнениях. Волей-неволей поддаюсь его настроению, и уже как-то неудобно огорчать человека своими тревогами и неудачами. Так и ухожу ни с чем.

— Вот как! Боишься начальству праздник испортить, — с неожиданной грустью сказал Тадиа Раинаули.

— Думаешь, он один такой? Все мы любим праздники. На днях в Земо-Кеди один пастух меня прямо до слез рассмешил. Заведующий фермой наградил его, уже не помню за что, новыми кирзовыми сапогами. Распишись и носи на здоровье. Так нет — сапоги не взял и скандал поднял. Разве так, мол, награды вручают? А я спрашиваю: «Как по-твоему, вручают, парень?» — «Наградили, соберите народ, речь скажите, и чтобы президиум был. Все, как полагается». Я сначала смеялся, а потом, поверишь, Тадиа, не до смеха мне стало: даже кирзовые сапоги нельзя без шумихи и парада подарить человеку.

Тадиа вдруг рассмеялся и обнял Симона за плечи:

— Ну, слава богу. Раз ты все видишь, значит, еще не сдался. Не горюй. Ты еще выпрямишь свою борозду.

— Давай пройдемся немного пешком. Ноги у меня что-то затекли, — сказал Чохели и, не ожидая согласия Раинаули, свернул в тесный проулок между двумя плетнями.

Чохели шагал быстро, опустив голову, казалось, он полностью погружен в свои невеселые думы, но Раинаули знал, что секретарь сейчас исподлобья поглядывает на крестьянские дворы: не пашет ли еще кто-нибудь приусадебный участок. Да и, пожалуй, он всю эту разминку только для того и придумал, чтобы пройтись по деревне. И Раинаули, молча следуя за другом, в душе молил господа бога, чтобы ни один «огородник» не попался на глаза секретарю. Сегодня они должны провернуть большое дело, а настроение у Чохели и без того испорчено.

К счастью, в приусадебных садах и огородах никого в этот час не было, и Чохели постепенно замедлил шаг. Он даже обернулся и помахал шоферу рукой. «Успокаивается», — подумал Раинаули.

Они дошли до конца проулка и уже собирались повернуть обратно, как перед ними открылась калитка и со двора выбежала рыжеволосая девочка-подросток, одетая, как и все молодые хевсурки, в нарядное, обшитое яркой тесьмой домотканое платье. Она, видимо, не ожидала, что увидит здесь незнакомых людей, и, смущенно улыбнувшись, попятилась к калитке.

— Ты чего? — спросил Чохели.

— Простите… обозналась, — сказала девочка.

— А ты уже на свидания бегаешь? — рассмеялся Чохели.

Девочка густо покраснела.

— Что вы, дяденька, — поспешно ответила она. — Я думала, наши соседи идут. Отец в поле, а мы лампу не можем повесить. Мама говорит, позови мальчишек.

— А мы что, не мальчишки? — Чохели озорно подмигнул товарищу. — Ты как думаешь, Тадиа, сумеем мы лампу повесить?

— Попробуем, — сказал Тадиа.

— Тогда веди нас, барышня, — сказал Чохели и, пригнув голову, вошел в калитку.

Посреди маленького чистого двора стоял красивый, еще пахнущий только что оструганным лесом домик. Он сверкал своей застекленной галереей и дождевыми трубами из белого цинка, как новенький серебряный гривенник. Такие дома по всему Шираки строили для переселенцев хевсуров.

— Мама, мама! — закричала девочка и стремглав взбежала по невысокой каменной лестнице.

Они вошли в просторную комнату. На овальном столе с откинутой скатертью стояла табуретка.

— Извините, — сказала женщина. Она держала в руках тяжелую лампу с большим матовым шаром и растерянно улыбалась незнакомым людям.

— А мы к вам на помощь пришли, — сказал Чохели.

— Господи, ну и дуреха девчонка, зачем она вас побеспокоила!..

— Ничего, ничего, — сказал Чохели. — Давайте сюда ваш светильный агрегат.

— Мой хозяин в поле, уже неделю домой не заглядывает, а сегодня старший сын приезжает из Тбилиси, студент. Вот хочу успеть повесить лампу, — сказала женщина.

— А ну-ка, Тадиа, подержи табуретку, — Чохели легко, немного рисуясь этой своей легкостью, вскочил на стол.

Не прошло и десяти минут, как лампа тяжело покачивалась над столом, поскрипывая всеми своими старыми железными суставами.

— Красота! — сказал Чохели. — Приданое?

— Приданое, — счастливо улыбнулась женщина. — Два дня чистили и скребли ее кирпичом и мелом. Видите, как блестит. А ведь двадцать три года пролежала в кладовке.

И женщина торопливо рассказала историю старомодной лампы.

Она была, пожалуй, самой ценной вещью в небогатом приданом, которое женщина принесла в дом своего мужа почти четверть века тому назад. Но зажечь лампу ни тогда, ни позже им не довелось. Жили они в полуземлянке — четыре неровные стены сухой кладки и низкий потолок. Не то что лампу подвесить, а спину боишься разогнуть.

— И вот дожили… Новый дом… Нашла наконец наша семейная лампа свой высокий потолок, — сказала женщина.

Она расстелила скатерть, достала из стенного шкафа зеленоватые стопки и графин с водкой, но Чохели прикрыл дверцу шкафа и взял женщину за руку.

— Мы торопимся, хозяйка.

— Хоть рюмку выпейте, благословите наш дом, — сказала женщина.

— Одной рюмочкой думаешь отделаться от нас, хозяюшка? Мы вечером зайдем, когда ваш студент приедет.

— Зачем ты обманул женщину, — сказал Раинаули, когда они вышли на улицу. — Ты же не придешь.

— Непременно приду. И знаешь, Тадиа, никуда я из Шираки не уеду! Гнать будут, не уеду!

Он немного помолчал и вдруг рассмеялся так молодо и радостно, как давно уже не смеялся.

— Нашла все-таки лампа свой высокий потолок. Нашла!

Симон Чохели попросил второго секретаря Гурама Глонти продолжать заседание бюро — на повестке дня стоял еще один нерешенный вопрос, — а сам поехал в Нариани. Там сегодня новые комбайны выйдут на ночную уборку хлеба.

В машине Симон достал из кармана пыльника холодные котлеты и хлеб, завернутые в пергаментную бумагу. Поставив машину у обочины, Симон и шофер Нодар наскоро перекусили и помчались дальше.

Солнце садилось, когда вездеходик проскочил под деревянной ярко раскрашенной аркой. Ее поставили тут, у въезда в Калотубани, в прошлом году, когда встречали колхозников из Подмосковья.

Чохели и на этот раз не изменил своей привычке. За аркой он остановил машину и пошел по калотубанским улицам пешком. Он любил эту степную деревню, и даже самое дурное настроение сразу покидало его, когда он приезжал в Калотубани.

Улица привела Симона на небольшую площадь. Он обвел взглядом новое здание правления колхоза, клуб, среднюю школу. За школьным садом виднелся белый домик лаборатории по проверке семян.