Страница 4 из 83
— Нет, нет, Бежан! Плохи дела у нашего хромого! Не надо было ему связываться с этим поганым гвардейцем.
— Глупости говоришь! Что значит не нужно было связываться. Позавчера моя теща полдеревни обегала из-за кусочка сахара. Младшая дочка у меня заболела, сладкого чая не могли ей дать. С сахаром не шути, братец, он на дороге не валяется.
— Знаешь, что я тебе скажу — этот Уриэль-Акоста совсем не ангел. Станет он в такую темную ночку сидеть под кустом с твоим бедным аробщиком и делить с ним сахар: один кусочек тебе — два мне… Два мне… один тебе. И не думай… всадит в него пулю — вот и вся тебе дележка. Ночь ни языка, ни глаз не имеет. Кто узнает, как и зачем погиб человек.
— Ты думаешь — убьет? Не пожалеет несчастного?
— Такие бандиты свидетелей в живых не оставляют… чтобы потом всю жизнь дрожать?! Не такой он простак, этот Уриэль-Акоста.
— Да, по всему видать, не простак. Что ж, значит, самое время молиться за упокой невинной души.
— Сообразил, наконец? — сказал Кокита и сердито плюнул на тлеющие в очаге угли.
«Ну и люди, — подумал я, засыпая: — пожалели для бедного человека мешок сахару… Вынудили гвардейца убрать сообщника с дороги, не пощадили своего же брата аробщика…»
Я заснул, но все участники этого ночного происшествия тотчас же вошли в мой сон. Мне приснилось, что Уриэль-Акоста и хромой аробщик никак не могут поделить добычу. Сначала они только ругались, но когда исчерпали весь запас бранных слов, Уриэль-Акоста схватился за маузер и убил… кого, вы думаете, убил? Не хромого аробщика, нет, а оглушительно выстрелил в ни в чем неповинного Кокиту, безмятежно спавшего рядом со мной у потухшего очага.
Выстрел разбудил меня.
Кокита стоял у огня и выбивал ладонью окурок из длинного мундштука.
— Вставай, парень, пора ехать, — сказал живой и невредимый Кокита.
Вчера в Кутаиси мне сказали, что берут нашу арбу только на одну поездку. Но старший конвоир не выполнил обещания и, когда мы вернулись в Кутаиси, велел отвезти семью какого-то офицера в селение Варцихс.
На Гегутской улице мы завалили арбу коврами, перинами, узлами, чемоданами, баулами, поверх всего этого барахла посадили двух детей — мальчика и девочку и двух женщин — одну пожилую, другую помоложе. Обе они были в трауре. Чтобы укрыть наших пассажиров от непогоды, мы натянули на копыла арбы старый палас. Крыша получилась ничего себе, ехать можно, и мы по-гнали быков. Женщины всю дорогу негромко причитали, оплакивая какого-то Датико, и только за Сагорийским лесом пожилая женщина попросила меня остановить арбу и опустила на землю мальчика по малой нужде. Из уважения к горю этих женщин ни я, ни мой брат, несмотря на великую усталость, ни разу не присели на арбу, только иногда держались за копыла.
У аджаметского парома собралось не менее десяти повозок. Однако мы недолго стояли в очереди — пожилая женщина подозвала к себе паромщика и что-то ему сказала. Паромщик почтительно склонил голову, потом повернулся ко мне, угостил подзатыльником и сказал, чтобы я вывел свою арбу вперед. По всему этому я понял, что наши пассажирки знатные особы.
Вечером мы достигли Варцихе. Нас хорошо накорми ли, мы отоспались в тепле, а утром пожилая женщина подарила мне пропахшую нафталином гимназическую блузу, моему брату поношенные штаны, а в сумку положила два куска холодной мамалыги, немного сыру и разрешила вернуться домой.
С какой бы дали ты ни возвращался домой — быки и кони это всегда безошибочно чуют, и даже самая плохая, разбитая, затопленная грязью дорога им в таких случаях нипочем. Наши старые быки побежали в сторону Кутаиси, как и в молодости, пожалуй, не бегали. Без особых происшествий через несколько часов мы подъехали к городу. У железнодорожного переезда я соскочил с арбы и повел упряжку за собой. Миновали шлагбаум. В это время из духана «Зайди на часок» вышел какой-то человек с ружьем и приказал остановить арбу. Остановились. Я с удивлением глядел на его длинную шинель — она почти касалась земли. И шапка на человеке была невиданная в наших краях: островерхая, с большой красной звездой… Он спросил, кто мы и откуда едем. Я не без гордости, громко сказал, что мы отвозили в деревню семью погибшего на войне офицера.
— Что, что? Чью семью, говоришь, отвозили?
— Офицерскую, — подтвердил я.
Я не ожидал, что его так рассердит мой ответ.
— Ах ты, сопляк несчастный! — заорал он. — Кончили мы твоих офицеров и гвардейцев… Все — крышка им.
Я со страху совсем онемел и не осмелился даже сказать, что они никакие не мои, все эти гвардейцы и офицеры. Солдат повернулся к духану и кого-то позвал:
— Бичоиа! Давай-ка обыщи эту арбу!
Только сейчас я увидел костер под навесом духана и несколько человек, сидящих вокруг него. Один из них обернулся на голос, нехотя поднялся и, зажав винтовку под мышкой, подошел к нам. Он как-то очень внимательно оглядел меня, улыбнулся и сказал:
— Здравствуй, Коция! Что не узнаешь?
Я глазам своим не поверил: передо мной стоял мой недавний школьный товарищ Бичоиа Пурцхванидзе.
— Бичоиа, Бичоиа! Брат мой, Бичоиа! — вскрикнул я, безмерно обрадованный этой нежданной встречей. — Да тебя и мать родная не узнает в этом наряде, — добавил я восхищенно.
И действительно, было чем восхититься: на нем была изумительная, отливающая праздничным глянцем, кожаная куртка. Она скрипела, как новенькое седло, при каждом его движении. Руку поднимет — скрипит, голову повернет — скрипит, вздохнет — тоже скрипит.
Эта черная поющая куртка так поразила мое воображение, что пока сам Бичоиа не подошел ко мне и не расцеловал, я стоял, как чурбан. Я и шагу не мог сделать ему навстречу, и руку забыл ему протянуть — уж больно величественным и недоступным казался он мне в своем поистине сказочном наряде.
Немного придя в себя, я спросил Бичоиа, что он здесь делает и кто его товарищи.
— Мы бойцы Красной Армии, — сказал Бичоиа и познакомил меня со своими друзьями.
Оказывается, вот что произошло в нашем городе, пока мы ездили в Варцихе: от меньшевиков и следа не осталось, Кутаиси перешел в руки ревкома, и этим четырем красноармейцам была поручена охрана железнодорожного переезда.
…Бичоиа Пурцхванидзе был на два года старше меня. Из-за болезни он дважды оставался в третьем классе, в котором я его и догнал. В третьем классе мы сидели на одной парте и были закадычными друзьями. К тому же Бичоиа был моим соседом по Горе. После уроков мы с ним на пару промышляли по чужим садам или купались в Риони. У него не было отца, мать работала прачкой в кутаисском военном госпитале. В позапрошлом, 1919 году Бичоиа внезапно бросил учиться в гимназии и куда-то исчез. Говорили, что он уехал к дяде в Сухуми и там работает на лесопилке.
Я искренне обрадовался, увидев сейчас моего друга, но через какую-то минуту к этой радости примешалась горечь: чересчур жалким, прямо-таки ничтожной козявкой казался я самому себе рядом с великолепным Бичоиа. Что я по сравнению с ним в этих полусгнивших обносках с чужого плеча? Уставший и запуганный батрак Ермиле Цкепладзе, я только и умел, что подобострастно заглядывать в хозяйские глаза и покорно бормотать: «Да, господин! Будет сделано, господин!» И какая польза мне, что в гимназии я учился лучше Бичоиа, что писал стихи и знал, что на свете существуют чудо-книги, над которыми люди навзрыд плачут в ночной тиши и мечтают о нездешних мирах… Все мое мнимое превосходство над Бичоиа исчезло в один миг, когда я увидел винтовку у него в руках и услышал упоительный скрип его кожаной куртки. Выглядел он сейчас таким независимым и бесстрашным, будто ему море по колено… Я сразу поверил: Бичоиа сейчас с любым врагом справится, с какой бы стороны он ни нагрянул. И тут я некстати вспомнил, с каким несчастным видом он шел, бывало, по классу, когда учитель математики вызывал его к доске. Будто на плаху шел человек. Я уже говорил, что Бичоиа часто болел, нанять домашнего учителя мать ему, конечно, не могла, и потому мы дружно, почти всем классом помогали ему. То у доски подскажем, то вместе до начала урока решаем задачи.