Страница 36 из 83
После этого в лагерь под Варшавой зачастили какие-то грузины в штатском, они говорили с пленными, показывали письма, фотографии, документы, подтверждающие, что тот указ неумолимо приводится в исполнение.
И все же, когда в начале августа немцы начали формировать из пленных грузин «Георгише легион», в него записалось всего несколько человек. Мераб и его товарищи по грузинскому полку отвергли предложение немцев, за что были переведены в зону строгого режима.
Прошло еще полмесяца, и вдруг пленные грузины один за другим стали записываться в «Георгише легион». Немцы обрадовались, уверенные, что выиграли бой за души этих людей, не подозревая, что пленные действуют сейчас по решению своего подпольного комитета. Комитет, во главе которого стоял старший лейтенант Красной Армии Автандил Мурманидзе, предложил пленным грузинам вступить в легион, получить оружие и при первом же соприкосновении с частями Красной Армии всем соединением перейти на сторону своих. Но у немцев, видимо, были другие планы в отношении легиона. Его долгое время держали в глубоком тылу, и только когда начались бои в предгорьях Кавказа, «Георгише легион» был ускоренным маршем переброшен в эту кубанскую станицу. Не сегодня-завтра его выдвинут на передовую.
— Слава богу, что ты меня сонного не прихлопнул, — усмехаясь, сказал Мераб. — Мы у себя в комитете головы ломали, как связаться с вашим командованием. Ты как раз вовремя появился, сержант.
— Вовремя! — сказал старик.
Я видел, что рассказ Какабадзе глубоко взволновал старого рыбака. То, что Василий Андреевич без колебаний поверил ему, почти рассеяло мои сомнения. И когда старик посмотрел на меня, я молча кивнул головой.
Василий Андреевич подошел к легионеру, развязал ему руки. Мераб потер затекшие запястья, достал из кармана брюк пакетик с какими-то таблетками и, заметив мой настороженный взгляд, быстро проговорил:
— Немецкая сода. Замучила меня изжога, не привык я к здешней самогонке.
— Да, пить ты не умеешь, — сказал я.
Он слабо улыбнулся.
— Давно не пил… И вот с одного стакана свалился. На улице прогрохотала телега.
— Светает, — сказал старик. — Из пекарни хлеб повезли.
Он потушил лампу и свернул шторки на окнах. Но в комнате от этого не стало светлей. Начиналось серое осеннее утро.
— Может, чаек поставить? — предложил старик.
— Там на полке еще консервы лежат, — сказал Мераб.
Старик вышел на кухню. Мы с Мерабом присели на тахту и стали обсуждать, что нам делать дальше. Мераб сказал, что гораздо проще было бы ему или другому члену комитета пойти со мной и лично переговорить с генералом Леселидзе. Но это, пожалуй, не самое лучшее решение. Немцы все время держат легион на прицеле: может, что-то пронюхали или просто мало доверяют. Внезапное исчезновение легионера всполошит немцев — начнется следствие, пойдут допросы, и, возможно, где-то нитка порвется… А там, гляди, угонят легион в другое место.
Я согласился с Мерабом, и он тут же сообщил мне все сведения о вооружении и численности легиона, а главное, где и когда немцы намерены выдвинуть легион на линию огня. Подпольный комитет просил советское командование без боя пропустить легион через свой передний край и, в случае надобности, поддержать его огнем.
Мы условились, что в самое ближайшее время я вернусь сюда с ответом нашего штаба.
— Кончили разговор? — спросил старик, заглянув в горницу.
— Да, Василий Андреевич. Хорошо, что мы с тобой встретились… А вот прогоним немцев с нашей земли, пригласим тебя в Грузию и всем народом спасибо скажем… Крепко ты нам помог.
Старик сидел на сундуке, положив руки на колени, и как будто не слушал меня. Может, ему что не понравилось в моих словах?
Он поднял голову и неожиданно сказал:
— Я тогда мальчонкой был. Самый младший в семье, как говорят, мизинец. Баловали меня поэтому. Отец мой объездчиком на кордоне служил, так он, бывало, из леса никогда с пустыми руками не возвращался. То белку мне принесет, то птаху какую, а то и просто сучок фигуристый. А однажды волчонка принес, сосунка еще, незрячего.
Я схватил волчонка и в сарай. Там у нас овчарка только недавно ощенилась. Четырех принесла, а я пятого подсунул. А волчонок, видать, сильно голодный был, сразу вцепился в сосок и, когда овчарка вскочила, то он, подлец, так и повис на ней… Отряхнула его овчарка, обнюхала, покачала головой, похоже, что рассердилась, и отошла к плетню. А щенки, те сразу приняли волчонка в свою компанию и давай его катать по соломе. Им что — он маленький, и они маленькие. Им бы только играть.
Отец позвал меня и говорит: «Ты им не мешай сейчас. У них само собой все сладится».
И верно: через час какой, гляжу — лежит овчарка на соломе и все пятеро присосались к ее брюху. Сопят, возятся, трудятся вовсю.
Когда щенки подросли и перешли на самостоятельное питание, отец трех отдал соседям, а самого лучшего кобелька Шайтана и моего волчонка оставил у нас на усадьбе. Так и росли они вместе и на чужой глаз казались родными братьями, хотя один был рожден волчицей, а другой — собакой. Но я-то замечал: волчонок быстрей как-то наливался силой и с каждым днем превращался во все большего неслуха — як нему с лаской, он огрызнется и в сторону. Очень мне хотелось его приручить, да вот не вышло. Однажды вечером ушел он со двора и не вернулся. Погоревал я, подосадовал, и Шайтан наш тоже в первое время места себе не находил, а потом, как водится, все позабылось.
Прошло года два. Как-то утром отец взял меня с собой в лес. Ну и, конечно, Шайтан за нами увязался.
Оставили мы на отцовском кордоне коня и пешком направились к лесной поляне, где стояли наши ульи. Только углубились в чащу, как тропу нам перебежал огромный волк. Шайтан с лаем бросился за ним. Мы тоже побежали. Шайтан был смелой собакой, но ему еще ни разу не приходилось брать волка. И мы боялись за него.
Вдруг лай оборвался.
— Пропал твой Шайтан! — кричит мне отец, — Задушит его, проклятый.
Я побежал еще быстрее. Задыхаюсь, падаю, но бегу. Все лицо себе ободрал.
Выскочил я на прогалину и вижу: бегут они рядышком, морда к морде, хвост к хвосту — мой Шайтан и огромный волк. Пробегут немного, остановятся и давай играть. И на траве поваляют друг дружку, и зубами один другого ласково куснет. По всем своим правилам играют. Потом вскочат и снова трусят рядком.
Я опустил ружье. Это же мой волчонок! Это молочные братья встретились, одной грудью, одним молоком вскормленные.
Вот как оно в жизни бывает, сержант. А немцы, видать, до лесного зверя не доросли… Они хотят, чтобы мир рухнул. Единокровных братьев друг на друга натравливают, мерзавцы.
Мы наскоро позавтракали, Мераб побежал на утреннюю перекличку, а я решил поспать часок перед дальней дорогой.
Не раздеваясь, я прилег на тахту, но заснуть мне не удалось — за дверью послышались голоса.
— Кто там? — спросил я.
— Господин квартальный староста на сходку созывает, — сказал Василий Андреевич, открывая дверь. — Входите, входите, Леонтий Сидорович.
В горницу вошел квартальный, рослый мужчина с желтым нездоровым лицом. За его широкими плечами я увидел двух немецких солдат.
— Непорядок, Жига, — сказал квартальный, окинув меня беглым взглядом. — У тебя человек живет, а на дверях не прописан.
— Так он же не живет у меня! Переночевал и дальше… Это адыгей — торговый человек, мой давний знакомец.
— Чем торгуешь? — спросил квартальный.
Я протянул ему свою бумажку. Он внимательно ее прочитал, вернул мне и сказал:
— Покажи твой табак.
Квартальный обнюхал пачку листового табака, по-заячьи дергая носом.
— Табачок у тебя неважнецкий. Значит, на рыбу меняешь?
— Да, на рыбу.
— После сходки зайдешь ко мне. У меня тарань золотая— насквозь просвечивается. А теперь — марш на майдан.
— Мне зачем идти? — удивился я.
— Приказано собрать всех, кого в домах застанем.
— А для чего собирают, не знаешь? — спросил Василий Андреевич.