Страница 22 из 27
— Кто лежит? Ломгула?
— Нет, Ломгула над ним.
— Живой?
— Живой, подбежал ко мне, но потом назад к тому вернулся.
— К кому?
— Кто там среди бочек валяется.
Подобрали мы свои рюкзаки и пошли. Свернули с дороги. Приблизились к бочкам, наставленным друг на друга.
А там и впрямь среди бочек человек лежит. Живой. Дышит, ворочается. Даже иногда вроде пытается встать. Мы побоялись подойти к нему. Ломгула заметил нас, кинулся, затявкал. Но на полпути остановился, повернул назад и стал ласкаться к лежащему на земле.
Я кликнул свою собаку. Признаться, меня немного задело то, с какой лёгкостью она променяла своего хозяина на кого-то спящего среди бочек.
Ломгула подбежал ко мне, облизал, облаял радостно. И снова убежал.
— Что такое? Я из-за него чуть с ума не спятил, с машины в реку хотел кинуться, готов был разреветься, а он видишь, что вытворяет? Не ожидал я от него такой неверности…
Джимшер внимательно так на собаку смотрит и говорит мне:
— Погоди, Каха…
— Чего мне «годить»? Я сейчас всыплю этому щепку…
— Тут что-то пе так… — многозначительно кивает мне Джимшер и бежит за собакой к лежащему на земле мужчине.
— И ты туда же?! — крикнул я ему вслед и в сердцах махнул рукой — Ну и уходите оба! Видно, такая уж моя судьба: не видать мне верных друзей как своих ушей.
Через минуту Джимшер опять появляется:
— Каха!
— Ну, что ещё?
— Знаешь, кто там лежит?
— Какое мне дело!
— Ило… Илико там спит, понял?
— Какой ещё Илико?
— Илико… Отчим твой.
— Погоди… Мой… мой отчим? — У меня чуть ноги не подкосились.
— Да ты не бойся. Он не видел нас, он спит.
— А пусть видит! Что он может мне сделать? Ох, чтоб ему!.. — Я чуть не разревелся.
Тут опять Ломгула подбегает, хвостом радостно виляет.
Обнял я его, сразу всю обиду свою забыл и прижал к груди. Прижал так, что чуть не задушил. Забился он у меня в руках, заскулил.
— Ты что с собакой делаешь? Отпусти! — бросился ко мне Джимшер.
— Он узнал… понял? Отчима моего узнал… А я-то думал!..
— Что нам делать? Если он нас тут увидит…
— Пока он увидит, я на него погляжу, — сказал я и направился к тому месту, где лежал мой отчим.
Подошёл. Присмотрелся. И правда он: над правой бровью родинка темнеет размером с двугривенный.
На цыпочках вернулся я назад.
Потом втроём спустились мы в овраг, сели и стали думать: что бы это всё значило?
— Нас ищут! — сказал Джимшер. — Наверное, мой отец в другую сторону направился. А всё наши дружки виноваты.
— Не знаю, как твой отец, Джимшер, но Илико до нас дела нету. Это ясно как день. Похоже, что он не первый раз в этих краях.
— И что?
— Спит себе. Я вернусь к нему: мало ли что со спящим человеком может приключиться…
— А если увидит?
— Я спрячусь неподалёку, покараулю. Пусть выспится.
Оставив Джимшера и Ломгулу в овраге, я вернулся к столовой, где на задворках спал Илико.
Из столовой доносились звуки песен.
Потом стемнело.
Я подобрался поближе к Илико и притаился между бочками.
Дул прохладный ветерок. Небо было усеяно звёздами. Я легко отыскал на небе Большую и Малую Медведицы и принялся искать Полярную звезду…
Что может быть лучше, чем лежать и любоваться звёздным небом!..
Дверь столовой открылась, и кто-то спустился по невысокой лестнице. Видно, это был буфетчик, потому что на нём был белый халат и сам он толстенький, круглый. Он направился в нашу сторону. Сперва я думал, что он идёт за вином, и испугался, как бы он не наступил на меня впотьмах — раздавит, как каток асфальтовый. Но, не доходя до винных бочек, он остановился над моим отчимом.
— Илико! — позвал он. — Вставай, бедняга! Сколько можно спать!
Илико шевельнулся, вздохнул, засопел. Буфетчик не отставал от него, встряхнул хорошенько и, приподняв за плечи, посадил. Илико бессмысленно уставился на него.
— Что же это ты, а, парень? — спросил он.
Я усмехнулся, услышав, что Илико называют парнем.
Илико молчал.
— Чего ты убиваешься, скажи на милость? Не из- за чего!
— Оставь меня! — огрызнулся Илико.
Я уверен, что родинка над его бровью в эту минуту спряталась в складках на лбу.
— Ну как, не повидал?
— Оставь, говорю.
— Ночь уже, останешься, что ли?
— А куда мне идти? Куда?! — повысил голос Илико.
— Да успокойся ты, нельзя быть таким бешеным.
— Ты во всём виноват, Парнаоз. Ты.
— Ну вот ещё!.. Теперь я виноват. А что я тебе сделал плохого? Сперва работу подыскал. Потом и дом хороший, женщину порядочную, вдовую: может, думаю, возьмёшься за ум, не станешь от жизни отворачиваться. По-моему, ничего плохого я тебе не сделал.
— А ребёнок? Ребёнок?!
— Ребёнок… — растерянно повторил Парнаоз.
Я вздрогнул. О каком ребёнке идёт речь? Неужели обо мне?
— Что притих? Отвечай! Почему сказал, будто я бездетный?
— Я знал, что, если б я тогда сказал о ребёнке, тёща твоя…
— Ох уж эти тёщи! — Илико сплюнул.
— Я думал, что потом, когда поживёте, сойдётесь поближе, ты сам как-нибудь…
— А я что мог сделать? Почему ты сразу же не сказал? Знал ведь мой дурной характер… Уходи, оставь меня в покое! — зашумел Илико, колотя себя кулаком в грудь. — Уйди, Парнаоз!..
Потом он вскочил, нашёл проход между бочками и побрёл куда-то.
— Что мне с ним делать? — проговорил буфетчик. — Видит бог, я ему добра желал, а вон как всё обернулось… — Он взглянул на небо, потом посмотрел вслед уходящему Илико и медленно направился к столовой.
Илико, пошатываясь, брёл к дороге.
Я бросился к Джимшеру, сказал ему, чтобы он ждал меня и никуда не уходил, и побежал туда, где оставил Илико.
При свете фар проезжающего автомобиля я увидел, что дорога пуста.
Я пересек шоссе. Прислушался.
Поблизости в темноте лежал человек и тяжко вздыхал.
Я тоже лёг на землю и затаил дыхание.
Вот он встал, пошарил по карманам. Я услышал звук спичек. «Но ведь Илико не курит», — удивился я.
Он закашлялся, отбросил папиросу, встал и нетвёрдой рысью побежал в темноту.
Я за ним. Мы бежали в темноте довольно долго.
Вот он остановился, перевёл дух.
Я опустился на корточки и прижался к стволу дерева с отпиленными ветвями.
Он вздыхал, стонал и ругался
Столько неожиданностей окончательно сбили меня с толку. Я ничего не понимал и мог только смотреть и слушать. «Ничего, потом обдумаю и разберусь», — думал я.
Вот он пошёл дальше.
Я за ним.
Под ногами у меня хрустнула ветка. Я обмер.
Илико обернулся. Постоял и побрёл дальше.
Только я сделал несколько шагов за ним, как угодил ногой в какую-то яму и упал, но при этом не издал ни звука. Я лежал не шелохнувшись, смотрел и ждал: вот сейчас он встанет надо мной…
Никого.
В живот меня колючка колет.
Полежал я, полежал, а потом махнул на всё рукой, вскочил — и опять за Илико.
Одолел пригорок. Тишина. Ни звука. Побродил я, походил, потом подошёл к невысокой каменной ограде, заглянул за неё: среди огромных деревьев вроде стены дома белеют. Но… чу!.. Что это?
Кто-то плачет. Да, да, плачет.
Я приник к камням. Слушаю.
Неподалёку от меня кто-то всхлипывает, еле переводит дух. И так меня это поразило, что я на какое- то мгновение всё позабыл: и Илико, и Джимшера, и Ломгулу — и подумал: сколько чего происходит на свете! Вот мы вершину хотим покорить, в столовой кто-то поёт, Илико куда-то бредёт среди ночи, а здесь кто-то плачет.
— Саломе! — слышу вдруг я. — Я пришёл, Саломе…
Я обратился в слух, но ответа от Саломе не было.
— Саломе, погубительница моя! — Голос очень знакомый. — Ответь, Саломе! Что ты мне ответишь? — Это был Илико.
Когда вслед за словами послышались рыдания, я испугался.
«Неужели это Илико плачет?» Глаза у меня вылезли на лоб.
— Саломе!.. — плакал он.
У меня кожа покрылась пупырышками, как от холода.