Страница 61 из 115
Хотя какое это теперь имеет значение! Что было, быльем поросло. Ушло навсегда, и не стоит вспоминать. Даже от нечего делать. Напротив, нужно было сегодня поприветливее встретить его, он так добр к ее брату, а ведь неизвестно, с какими бездельниками и подонками связался бы Бичико, если б Джумбер не устроил его на завод. Возможно, и в самом деле он поможет парню найти себя… Один брат у Маки, и тот непутевый. Разумеется, ей никто не посмеет сказать этого в лицо, но как бы ей хотелось гордиться своим братом!.. Как бы хотелось при случае сказать людям: так считает мой брат!
Вечерело, когда сели обедать.
Перед кроватью больного поставили маленький низкий столик. Мака, обложив отца подушками, помогла ему устроиться на постели. Потом предложила выбрать Гено тамадой: ему, как зятю, почет и уважение, а глава дома — вот он, перед нами…[9]
Симон растрогался до слез.
— Отец! — воскликнула Мака и взглянула на мать, готовую опять запричитать.
Симон вытер глаза, виновато вздохнул и больше за обедом ни разу не прослезился.
— А что, Бичико всегда так опаздывает? — спросила Мака, ни к кому не обращаясь. Ей просто хотелось, чтобы заговорили о брате, пусть с укором, пусть осуждая. Только пусть не молчат о нем, словно его не было вовсе.
— Опаздывает… — отозвалась мать.
Отец уперся локтями в подушки и, обводя всех испуганным взглядом тяжелобольного, простонал:
— В кого он такой уродился?
— Ну почему же, отец?..
— Ладно, дочка, ладно. Ешьте, обедайте. Я молчу…
— Нет, ты не прав. Вон если даже из Джумбера Тхавадзе толк вышел, что за чудовище наш Бичи…
— И-и, да что вы заладили? — Мать прислонила кусок кукурузной лепешки к тарелке, высвободила руки и стала загибать пальцы: — Он у меня не хромой, не слепой, и ростом хорош, и с лица пригож, я его в детстве не роняла, не зашибала и кипятком не ошпаривала…
— Никто тебя не винит, мама.
— Не ошпаривала! — повторил Симон и вздохнул. — Благодари за это мою мать, царство ей небесное!
— Ох, бабушка, бабушка… — вздохнула за ним Мака.
Гено, не вмешиваясь в перепалку, наполнил стаканы красным вином из кувшина, обернулся к тестю и сказал очередной тост. Мака примолкла, не зная, продолжить разговор о Бичико или нет. Гено поднес стакан к губам и, глядя на жену, подумал: «Если этот Тхавадзе, или как его там, не учился вместе с нею, не слишком ли она хорошо знает его прошлое? Хотя, видит бог, незавидное прошлое…»
После обеда потолковали о делах. Больного не следовало держать дома. С приездом дочери Симон и сам осмелел: коли мне суждено умереть под ножом, так и быть, отвези меня в больницу.
— Это не тот нож, от которого умирают.
— Знаю, Мака, знаю, но перенесу ли я? Кровь у меня слабая стала, да и сердце не то.
— Вы же бывалый фронтовик, — сказал Гено, подходя к окну и закуривая сигарету.
— На фронт, мой дорогой, берут не умирающих стариков. Когда я шел на фронт, тогда мне и десять операций были нипочем. А теперь!..
Мака начала убирать со стола не спеша, надеялась, что появится Бичико. Она все сделает сама — и отвезет отца в больницу, и сиделкой ему будет, но лучше, если вместе с братом, так и отцу будет приятнее.
— Ольга! — позвал больной.
— Мама! Отец зовет! — Мака сложила скатерть, собираясь вынести ее.
— Ну, что тебе, что?.. — появилась в дверях мать. — Придет, никуда он не денется. Не бесись…
Больной сокрушенно покачал головой и обернулся к Маке:
— Скажи ей, пусть сходит к врачу, возьмет направление.
— Хорошо. В самом деле, сходи, мама. Я бы сама пошла, только меня здесь теперь никто не помнит. Верно, с десяток врачей сменилось после моего отъезда.
— Сюда не приводить, что ли, его? — спросила мать.
— Не хочу! — сказал больной, глядя на Маку. — Зачем он мне здесь? Пусть сходит и принесет бумагу.
Решили так: утром Бичико будет дома, и все вместе отвезут отца в больницу, а теперь вечер и спешить не стоит. Хоть поспешить бы и следовало, но больному такое решение пришлось по душе.
— Может быть, мне не суждено больше вернуться в свой дом, — вздохнул он и согласился отложить до утра переезд в больницу.
Гено не стал ждать ночного поезда. Солнце еще не закатилось, когда он попрощался с Симоном, пожелал ему скорейшего выздоровления, пообещал еще раз навестить на днях и собрался в дорогу. Теща проводила его до калитки, жалуясь на судьбу — свою и сына: нелегко нам с таким больным, тяжелый он человек, и вернулась в дом.
В ожидании автобуса Мака и Гено остановились у небольшого мостика через овраг.
— Он нарочно не явился! — сказал Гено, глядя на дорогу. — Хорош гусь!
Маке что-то почудилось в этих словах: они были сказаны недобро, даже с угрозой. Ей сразу вспомнились какие-то разговоры, слухи о ее сослуживице Мери. Мери приходилась золовкой двоюродной сестры Гено — Марго, и Мака прекрасно ее знала.
— Если б он пришел, я непременно поговорил бы с ним, — продолжал Гено приглушенным голосом. — Но раз он избегает нас, значит, дело и вправду нечисто. Значит, он виноват больше, чем нам кажется.
— Что он мог сделать такого, Гено?
— Не знаю. Но ты знаешь меньше моего.
— Почему ты раньше ничего мне не сказал?
— Они молчат, ее родня. Они не знают… — Гено поморщился, не находя слов.
— Что за человек мой брат? — закончила вместо него Мака.
— Да.
— Чем же он так плох?
— Ладно, я-то вижу — не посторонний.
Мака услышала свои слова как бы со стороны, ей показалось, что это говорит не она, а мать, и она поправилась:
— Я спрашиваю, что он сделал плохого?
— Они знают нашу семью, знают тебя…
— При чем здесь я?
— Они думают, что мам все известно. Когда твой брат бывает у них, им кажется, что он ходит туда от нас.
— Бичи бывает у них?
— Давно… Ты вот не знаешь, что за муж у Марго — особого сорта герой, уникум. Мама сегодня сказала мне: если, говорит, больной не очень плох, пусть заберут девушку, чтобы не было беды и все по-честному…
— Ну разве так можно — прийти и забрать? Да и Бичи еще не до семьи, ветер в голове гуляет. Ты не согласен? С ним же любая женщина будет несчастлива.
— Тогда не надо было доводить до этого…
— Что ты говоришь, Гено? Неужели? Куда же они смотрели? Не видели, с кем связываются?
— Во внешности у Бичи недостатков не очень-то найдешь.
— Кому нужна его внешность! — воскликнула Мака, но ей тут же показалось, что она переборщила, и, замотав головой, она добавила: — Ты же знаешь Бичи. Ты же прекрасно его знаешь!
— Я-то знаю…
— Почему они ничего не сказали тебе? Не спросили, в конце концов!
— Это уж твоя вина, тебя уважали — брат Маки, если он девушке по душе, значит, всем хорош…
— А Бичи любит ее?
— Извини меня, но я не знаю, кого любит Бичи!
На дороге показался крытый брезентом грузовик. Гено поднял руку.
— До сих пор я молчал, думал, сегодня он сам скажет нам что-нибудь. А он нарочно встретил нас на вокзале — знал, что совсем не показаться на глаза будет чересчур, а потом пропал. Передай ему от меня, что из этого дела он не выпутается так легко, как из тбилисского.
— Он и там кого-нибудь обманул?
— Не знаю. Спроси у него.
— Боже мой!
— Позвони мне завтра, я буду на работе! — Гено повернулся, схватился за борт притормозившего грузовика и легко вскинул вверх жилистое тело. Машина покатила дальше. Гено ни разу не оглянулся.
Мака растерялась. Она чувствовала, что Гено о многом умолчал, многого не договорил.
Она вошла во двор и плотно прикрыла калитку, словно кто-то преследовал ее. Она взглянула на дом, на веранду с облупившейся голубой краской по стенам и чуть не расплакалась.
— Скоро отца не станет, и все здесь умрет, — проговорила с болью, сошла с тропинки на траву и, опустив голову, побрела к большой старой груше.
9
Тамадой, по грузинским обычаям, становится хозяин дома.