Страница 59 из 115
Маку огорчало то, что она любит Бичико не так, как хотела бы любить. Там, у себя, на расстоянии она этого не чувствовала и, соскучившись по брату, уверяла себя, что все простит ему и, когда они встретятся, будет с ним нежна и ласкова, не станет расспрашивать о делах и учебе — все равно Бичико ничего вразумительного не ответит. Мака даже пыталась оправдать его: ничего, мол, бывают и хуже, он тоже остепенится, найдет свое место в жизни. Но при встрече Бичико каждый раз откалывал что-нибудь такое, что его присутствие начинало раздражать Маку, особенно если рядом находился Гено.
Гено в отношениях с шурином был сдержан и слегка ироничен. Своей сдержанностью он как бы выражал сочувствие Маке, что тоже ей не нравилось, ибо — так ей казалось — принижало ее в глазах мужа. Она забывала, что Бичико непослушен и своенравен не только с ней, но и со всеми на свете, и от сестры, как и от всех остальных, он ждет уступок, а не понуканий.
Гено не понимал своего шурина, да и не стремился понять. Выходки Бичико не трогали его, и всем своим видом он как бы говорил — мне нет до них дела. Его незлая ирония в адрес Бичико не достигала цели, зато чувствительно ранила Маку.
Машина остановилась. Мака оглянулась. Что случилось?! Они еще даже не выехали из городка. Бичико почему-то пересел вправо. К машине кто-то подошел. Мака увидела белоснежную рубашку и небесного цвета галстук под синим пиджаком. Она отвернулась и, глядя в противоположную сторону, подумала: небось и этот вроде моего брата — без царя в голове…
Мужчина в синем костюме неспешно уселся за руль, поздоровался. Маке почему-то показалось, что, говоря «здравствуйте», он изменил голос. «Наверное, мой брат с такой же деланной вежливостью здоровается с посторонними», — подумала она и не ответила на приветствие.
Бичико, не глядя, ткнул через плечо большим пальцем:
— Мака и мой зять!
Машина мягко взяла с места.
«А братец даже машину водить не умеет! Из него и шофера-то приличного не получится. Бедные мои старики! Каково с ним больному отцу?..»
Они выбрались из городка, переехали через дощатый мост и покатили дальше, мимо белых гусей в овраге, извивающемся перед тенистыми дворами. «Пока есть этот овраг, тут всегда будут гуси…»
Все молчали. Маке опять показалось, что брат что-то скрывает от нее. Она выпрямилась и, глядя на Бичико, попробовала представить себе, о чем он думает в эту минуту.
Бичико, выставив руку в окно, барабанил пальцами по дверной раме. В другой руке он держал папиросу и курил, жадно и слышно затягиваясь. Переведя взгляд на сидящего рядом с братом, Мака вдруг напоролась в зеркальце над ветровым стеклом на слегка прищуренный, внимательный и зоркий глаз, смотрящий на нее. Она поспешно отвернулась. Ей показалось, что мужчина за рулем одним глазом все время смотрел на дорогу, в то время как другого не отрывал от нее.
«Косой он, что ли?» Ей захотелось проверить это, но она сдержалась. Таящийся в засаде глаз смотрел настороженно, настойчиво и упрямо.
«Наверное, Гено не видит этого, иначе он бы не посмел… Господи, в чьей мы машине?» Она выглянула в окно. В овраге, у ручья, вытянув к дороге длинную шею, стоял большой гусак…
«Ехал бы уж побыстрей! — с досадой подумала Мака. — Да куда ему — глаза в разные стороны глядят…»
— Гено! — Она осторожно обернулась к мужу. — Ты сегодня же должен вернуться? — Гено не любил задерживаться у ее родных.
— Там видно будет! — не глядя на нее, ответил Гено.
— Да… смотря… как отец.
— Сейчас не время говорить о возвращении, мы еще не приехали.
— И то верно, — вздохнула Мака, по молчание брата и сидящего за рулем мужчины, — когда ни тот, ни другой явно не были созданы для молчания, покоя и тишины, — опять заставило ее заговорить. — Знаешь, почему я спросила?
Гено покачал головой.
— Боюсь, как бы Гоча не раскапризничался.
— Посмотрим… — повторил Гено, тем самым давая понять, что незачем при посторонних говорить о подобных чувствах. Но Мака и сама сознавала это. Больше того: она заговорила о доме и о сыне именно потому, что сейчас было не время и не место, и она хотела, чтобы Гено понял ее, и Гено понял, но, не пожелав ронять своего «мужского достоинства», оставил жену наедине с подозрительным молчанием ветреного брата и мужчины, упрямо и нагло глядящего на нее в зеркальце автомобиля.
— Ты забываешь, что сегодня я в первый раз оставила его одного, — сказала она громко, назло брату и тому, второму, сидящему за рулем.
— Надо же когда-то и в первый раз! — на этот раз мягко отозвался Гено.
Мака глянула вперед, на дорогу, потом в упор посмотрела в зеркальце над водителем. Она ожидала увидеть его пустым, но, словно ничего не произошло, словно не было сказано ни слова, — незнакомец по-прежнему смотрел на нее. Наверное, оттого, что в зеркальце умещался только один глаз, взгляд его казался таким наглым.
Как только машина стала, Мака вышла и направилась к калитке. Даже не поблагодарила, даже не спросила, выходят остальные или нет.
— Нам надо вернуться на работу! — услышала она голос брата.
— Валяй! — отозвался Гено.
Мака отворила калитку и, не оглядываясь, вошла во двор. Густая трава вымахала высоко, до колен, только тропинка к дому неровно белела в ней. Живая изгородь из кустов боярышника разрослась буйно, безалаберно, а калитка покосилась и, открываясь с натугой, скребла по земле.
«Как заметно, что отец слег!..»
Голубая краска, которой некогда была выкрашена веранда дома, давно потрескалась, пооблупилась, и теперь веранда казалась грязно-белой. Железный скребок для сапог, закрепленный возле лестницы, соскочил с подпорки и на треть ушел в землю.
— Мака, доченька!
Из нижней подсобной комнаты вышла мать. Она торопливо обняла Маку и поспешила навстречу зятю, на ходу вытирая под мышками мокрые ладони. — Гено! Приехали, значит?
— Как живете? — Гено взял ее под руку.
— Врагу своему не пожелаю…
Маке опять показалось, что что-то стряслось, что отца нет дома, и, обрывая мужа, она спросила:
— Где отец, мама?
— Дома, доченька. Где ж ему еще быть?
— Что же вы все двери позаперли?
— Я вот только что вышла… Надо же обед сготовить. Куры лезут на балкон, никакого спасения от них. А я уже не та, что раньше. Не могу, сил не хватает… Болезнь отца…
Не дослушав ее, Мака взбежала по лестнице, распахнула застекленную дверь, кинула сумочку на тахту и быстрыми шагами прошла в комнату. С постели на нее жалкими глазами изведенного болезнью человека смотрел отец.
— Что с тобой? Что случилось? — Мака оттолкнула табурет, стоящий у постели, и прижалась к груди отца.
— Трудно нам, доченька, тяжело… Не приведи бог пережить такое… — донесся с веранды голос матери.
Мака подняла голову и строго глянула на появившуюся в дверях мать.
— О чем ты, мама?
— Как это о чем? Неужели сама не видишь, какое несчастье?
— Помираю… — простонал больной, и его глаза, устремленные на Маку, наполнились слезами.
— Отец! — Мака с укором обернулась и, кивая на вошедшего в комнату Гено, сказала: — Раньше ты не так встречал зятя!..
При виде Гено больной попытался приподняться.
— Пока хватало сил… Гено, дорогой… пока мог… — И он, не договорив, протянул зятю жилистую ладонь.
— Как вы себя чувствуете, Симон Парменович?
— Худо мне, Гено… — Больной остановил взгляд на плачущей старухе и недовольно заметил: — Даже стула человеку не подаст.
— Потерялась я совсем, ум за разум заходит… — попыталась оправдаться жена и, утирая кончиком платка слезы, вышла из комнаты.
— Вот стул, отец, — Мака подвинула Гено табурет, оказавшийся у изголовья кровати.
— Стул, я вам говорю, а не пень! — Ноздри у больного раздулись, и по желтым щекам пробежал румянец.
— Не беспокойтесь, я сам…
— Не хватает тебе из-за таких пустяков нервничать.
— Нервы у него совсем никуда стали, доченька! Истрепались вконец нервы.