Страница 2 из 115
— Мы начинаем, мы начинаем! — обрадовался Буду. — Становитесь, становитесь, только назад, подальше! Эй, Тухия, гляди! Подальше, подальше отходите! Гогита, не становись на черту!
Он вертел в руках белый чиж, замахивался битой, кричал, чтобы мы отошли, снова готовился бить, но, опасаясь, что мы перехватим чижа, опять заставлял нас отступать. Несколько минут топтался он на плешивом пятачке, с которого всегда начиналась игра — потому-то там ни летом, ни зимой не росла трава.
— Да бей ты, размазня! Долго нам тут стоять!
— Пробью, пробью, не торопите под руку! Тухия, а может, ты первый пробьешь?
Тухия с безразличным видом держал за ухо собаку. Буду наконец повернулся к нам и ударил по чижу.
Я вскинул обе руки и подпрыгнул, но чиж упал, проскользнув у меня между пальцев.
Гоча измерил на глаз расстояние от Буду до чижа и сказал:
— Пусть кидает биту.
— Может, допрыгнем? — предложил я. Очень уж близко лежал чиж.
— Пусть кидает, все равно промажет.
— Посмотрим, кто промажет, — замахиваясь битой, кипятился Буду, — посмотрим…
Неловко брошенная бита перевернулась в воздухе, ткнулась одним концом в землю и, не задев чижа, легла рядом.
— Что я говорил! — заметил Гоча.
— Ну, Тухия, теперь ты попробуй! — сказал я и бросил Тухии биту и чижа.
— Этот такой же мазила, — махнул рукой Гоча. — Два сапога…
Тухия подобрал биту; чижа, отлетевшего подальше, ему принесла собака: Толия знала, что, если бита в руках у хозяина, значит, и чижа нужно нести ему. После этого она садилась рядом и следила за каждым его движением. Только Тухия пошлет чижа в воздух, как собака уже смотрит на наши руки: как бы мы не поймали его. Когда же Тухия, отмерив шаги, старался подбросить чижа в воздух, собака уже неслась вдоль по лугу.
Пришла очередь Буду подбадривать Тухию. Он прыгал и кричал:
— Бей, Тухия! Ну-ка, дай им!
Но Гоча на лету перехватил чижа, и Тухия с Буду побрели за черту.
— Чур, я первый бью, — сказал Гоча и стал на вытоптанный пятачок.
Собака тихо отошла подальше от играющих и легла в траве.
— Толия не в духе! — заметил я.
— Знает, как туго придется сейчас хозяину.
— Ничего у вас не выйдет! — буркнул Буду, но не успел он и глазом моргнуть, как чиж промелькнул у него над головой и улетел далеко от плешивой площадки. Не то что в три, а и во все шесть прыжков Буду не допрыгнул бы до него.
— Бросать биту? — спросил Гоча, зная, что, если он не кинет сразу, Буду начнет канючить.
— Бросай! — согласился Тухия.
Буду в сомнении покачал головой.
Гоча умело бросил биту. Как бы скользя по воздуху, она долетела до чижа, плашмя упала на него, подпрыгнула и перевернулась.
— Хорош! — похвалил я.
Гоча подобрал биту и измерил расстояние до чижа.
— Раз, два, — считал Буду, шагая след в след за Гочей, — три, четыре, пять, шесть, семь… и все… восьми нет, восьмой неполный.
— Ладно, пусть будет семь.
Гоча опустился на одно колено. Бита свистнула. Чиж остался на месте, но от сильного удара слетела чашечка лютика.
Гоча еще раз прицелился. Чиж подскочил в воздух, и, когда он стал опускаться, Гоча резким щелчком биты далеко отбросил его.
Мы с криком заложились туда, где он опустился. Буду трусил следом. Даже Тухия не устоял и пошел за нами. За ним озабоченно семенила Толия.
Гоча еще раз ударил по чижу. Чиж прочертил в воздухе широкую дугу, упал на скатившийся с горы замшелый валун на краю поляны и, отскочив, зарылся под ним в траву.
Мы помчались туда.
Гоча прикидывал, как лучше ударить. Выступ камня не давал замахнуться.
— Нужно подправить, — сказал Гоча.
— Нет уж, бей так. Сейчас увидим, какой ты молодец!
— Ба-алда! — Гоча присел, выбирая удобное положение для удара.
И тут с другого конца поляны донесся пронзительно звенящий крик Гогоны.
— Гоча-а-а!
Мы оглянулись. По зеленой траве к нам со всех ног неслась Гогона в ярко-желтом платье.
— Гоча! Гогита!
Она подбежала, задыхаясь, еле переводя дух.
— Гоча, Гогита! Тухия! Ребята!.. — Она переводила взгляд с одного на другого и никак не могла отдышаться.
— Что случилось, Гогона? — встревожились мы.
Собака тщательно обнюхивала желтое платье Гогоны.
— Ребята, ребя… — Гогона опять задохнулась, не в силах выговорить ни слова. Собака обнюхала ее платье и отошла: видно, ей не понравился запах вестей, принесенных Гогоной.
— Да говори ты, не то… — не выдержал Гоча. Он замахнулся битой и готов был ударить сестру по ногам.
— Война… Война началась… — выдохнула наконец Гогона.
— Война?..
— Война!..
Война… Что-то таинственное, жуткое и грозное слышалось в этом слове, что-то такое, чего никто из нас не знал, но чувствовали все — и я, и Буду, и Тухия, и Гоча. Долго стояли мы как вкопанные, не в силах ни сдвинуться с места, ни сказать что-либо. Наконец Гоча отбросил биту. Белая, свежеобструганная, она крест-накрест легла на чижа, под мшистый валун, у чашечки цветка лютика.
Глава вторая
ЗАЛИТЫЙ ОЧАГ
Запертые в хлеву быки и корова встретили меня мычанием. От ворот ко мне бросился шестилетний брат Заза.
Он заглянул мне в глаза, потом потупился и сказал:
— Ты знаешь, война началась!
— Ну и что ж, что война?
— Папку убьют.
Я вздрогнул и не нашелся, что ответить. Только тогда мне пришло в голову, что действительно ведь могут убить папу.
Братишка заметил мое смятение. Я, старший брат, который всегда все понимает и знает, вдруг растерялся.
— Убьют… — захныкал Заза.
— Перестань, глупый. — Я погладил брата по голове. — Как это так — убьют…
— Нет, убьют. — Растроганный моей лаской, он заплакал еще горше.
— Почему это его убьют? Нашего папу никто не одолеет.
— Из ружья убьют…
— Из ружья? А ему ведь тоже ружье дадут. Знаешь какое? С большим штыком. У наших у всех ружья будут со штыками. Пусть только попробуют подойти поближе!..
— Со штыком?
— Ну да, с длинным таким штыком… Так что ты не думай…
Я обнял брата за плечи, и мы пошли к дому.
Дверь была заперта. Из кухни, стоявшей в стороне от дома, валил дым и доносился надрывный детский плач. У порога кухни кудахтала наседка. Длиннорылая свинья, повизгивая, бродила вдоль изгороди и пыталась пролезть под ней.
Папа с мамой ушли на митинг в колхозную контору. Бабушка сидела у очага на чурбане. Облокотившись о колени и подперев ладонями голову, она не отрывала глаз от тлеющих угольев. В люльке надрывалась от плача моя маленькая сестренка Татия. Бабушка словно ничего не слышала. Я жестом показал брату, чтобы он покачал люльку. Он не любил возиться с сестренкой, но на этот раз покорно подошел к люльке и, расставив ноги, начал ее качать — осторожно, стараясь не опрокинуть на неровный земляной пол.
Над очагом курился паром чугунок, и нельзя было разобрать, что там варится. От головешек шел такой чад и белый дым, что перехватывало дыхание. Видно, вода закипела и залила очаг. Головешки шипели и дымились, и только несколько угольков еще тлело под золой.
А бабушка сидела словно оцепенев и, глядя на угасающий очаг, изредка тихо вздыхала: «Господи, господи!»
Заза продолжал качать люльку. Но Татия, наверное, хотела молока или просто чувствовала неопытную руку укачивающего ее брата и не унималась.
Я опустился на корточки перед очагом и стал сгребать в кучу жар.
Взлетевшая на самый порог наседка сзывала цыплят.
В загоне мычала некормленая скотина. Я решил сначала разжечь огонь, а потом отвести быков на луг. Правда, Гвиния, рыжий бык с заостренными рогами, бодается, — один раз он чуть не вскинул меня на рога, и после этого отец строго-настрого запретил мне даже близко подходить к быкам. Но сегодня отец наверняка придет поздно.
— Господи! — опять вздохнула бабушка.
Наседка все кудахтала. Свинья наконец подрылась под изгородь; кричали индюки, голодные быки требовали корма.