Страница 101 из 115
К калитке со счастливой улыбкой, с распростертыми объятиями бежала Марго.
«Ох, Марго, Марго… Как я тебе завидую… Если б ты только знала…»
На балконе несколько мужчин играли в нарды, но Тхавадзе среди них не было. Пока Марго добежала до калитки, из дому вышла Мери, тоже бесконечно счастливая и радостная.
«И она счастлива, — думала Мака, входя во двор. — Нет на свете человека несчастнее меня… Нет на свете такого человека…»
Среди гостей Тхавадзе не оказалось. Это в первый раз заставило задуматься о его благородстве. Она даже повеселела ненадолго от того, что хотя бы в эту ночь избежала невыносимой лжи и отвращения к себе. «Тхавадзе не только страстная машина», — подумала она, и ей стало чуточку легче.
Марго и Мери наперебой старались сделать Маке приятное. Больная свекровь Марго, укачав неспокойных близнецов, выходила из комнаты, шаркая шлепанцами, отыскивала среди гостей Маку, брала ее руки в свои опухшие ладони и с удивительной для отечных пальцев нежностью ласкала их. Это была благодарность за то, что видела в своем доме веселых гостей и счастливые лица Марго и Мери.
— Поможет тебе бог, дочка, поможет бог… — тихо нашептывала она.
Джаба Хибрадзе попросил у тамады разрешения на особый, отдельный тост, взял в одну руку стакан с вином, другую сжал в кулак и сказал:
— Мака Лежава, знай, что Джаба — твой брат! — Почему-то он придал особое значение этому слову, строго оглядел сидящих за столом и добавил: — Я очень уважаю тебя!
Мака поняла, что это он говорил для Бичико: мол, благодари сестру за то, что все так хорошо обошлось. Бичико было взъерепенился и засопел, раздувая ноздри, но потом унялся и сдержанно и даже с определенным достоинством произнес свой тост.
«Это влияние Мери, — подумала Мака. — У нее получается само собой, от доброты и любви». Тут она столкнулась глазами с мужем. «Ты не заслужила все эти слова?» — спрашивал его взгляд, и он отравил ей весь вечер.
Вскоре она сказалась уставшей, вышла из-за стола в комнату, где спали близнецы, и, не раздеваясь, прилегла на кровать.
«Я нагло плюю им всем в лицо. Никто не знает, что я изменяю мужу… Я обманываю не только их, но и себя. Я любовница человека, которого ненавижу… и я не пожалею теперь, если возненавижу мужа. Я тяжела земле…»
Ветер на дворе посвежел, и вскоре под окнами вокруг дома захлюпал дождик. Странная и страшная мысль пришла Маке в голову: что, если размякшая земля не удержит и поглотит ее.
На минуту оторвавшись от дел, вбежала встревоженная Марго:
— Родная моя, что случилось, не заболела ли ты? — Ее искренняя взволнованность на этот раз показалась Маке чрезмерной, даже наигранной, и довольно грубо она попросила оставить ее одну.
Марго ушла, скрывая обиду.
— Как бы девчонки мои не проснулись — не дадут тебе покоя, — сказала она, выходя из комнаты.
Не прошло и пяти минут, как появилась Мери. Неслышно, на цыпочках подошла она к Маке, присела на кровать и положила руку на ее ладонь.
— Дождь пошел, — шепотом сказала она.
«Тхавадзе одолжил свою машину Бичико, чтобы я увидела ее и подумала: он мог приехать, но не сделал этого, не поставил меня в дурацкое положение. Если ночью будет дождь, завтра ему не удастся увидеть меня. Хоть один день я смогу идти по улице, не озираясь по сторонам и не дрожа».
— Отец очень огорчен: неужели Мака не может выкроить время и приехать, — сказала Мери с виноватой улыбкой, словно спрашивающей: может быть, тебе не до меня?
«Отец… — вспомнила Мака. — Как я переволновалась из-за него, а теперь даже не вспоминаю…»
— Бедный отец! — проговорила она и почувствовала слезы на глазах. «Я все время плачу, как ребенок!»
— Может быть, когда начнутся каникулы…
— Мери, погаси, пожалуйста, свет, не хочу, чтобы вошел кто-нибудь.
— Хорошо, — Мери повернула выключатель и вернулась на прежнее место.
— Как он сейчас?
— Лучше, Мака…
«Все-таки она увидела или почувствовала, что я плачу; надо как-нибудь сдержаться», — подумала Мака, но в комнате было темно, и потому она не смогла удержать слез.
— Не знаю, Мери, не знаю, удастся ли…
— Если найдешь время…
— Не знаю.
В ту ночь дождь скоро прекратился.
Мака почему-то решила, что утром Джумбер явится за своей машиной, и поздно ночью, когда Марго, свернувшись калачиком, устраивалась у нее в ногах, она вдруг вскочила, — ей показалось, что приехал Тхавадзе.
Утром ни свет ни заря она отправилась в обратный путь и, вернувшись домой, не выходила целый день.
В понедельник пошла в школу, и тут же появился Джумбер. Из страха, что он увезет ее и не отпустит до ночи, она, вся дрожа и негодуя на себя, лишь сумела крикнуть: — Не сегодня, только не сегодня! — и машина уехала, не останавливаясь.
«Послушался, — говорила она себе, шагая по улице. — Наверное, когда я чего-нибудь очень хочу, он слушается… А может, я недостаточно хочу, чтобы он оставил меня в покое, и потому-то он и не отстает?»
Через два дня, приближаясь к школе, она ясно ощутила, что, когда прозвенит звонок с уроков, у нее закружится голова или она упадет в обморок, и вернулась назад.
Но, вернувшись и запершись в комнате, взбунтовалась против себя: «Что за выдумки! Никакого обморока с тобою бы не случилось! Просто, увидев его, ты махнула бы рукой: все равно он сильнее и добьется своего — и села бы в машину…»
До прихода Гено она не вставала с постели, а вечером попросила сводить ее к врачу. Врач равнодушно выслушал всю ее ложь — головные боли, сердцебиение, бессонница и прочее — и на длинном листке бумаги бегло накатал рецепт.
«Еще один обман. Интересно, до чего я докачусь так? — думала она, возвращаясь домой рядом с мужем. — Гено чувствует, что я лгу, но еще надеется на мою порядочность. Если можно простить, твоя совесть простит тебя… — вот что означает его молчание. Если можно простить, пусть простит твоя совесть, — повторяла она и, как в субботнюю ночь, твердила в горячке: «Я тяжела земле», — так на этот раз вцепилась в эти слова, словно в последнюю надежду: если можно простить, моя совесть простит меня».
В пятницу с утра она решила: вот съезжу повидать отца, там зайду к Нуце и выцарапаю ей глаза — как навязала мне его, пусть так и развязывает!
Так она словно обнадежила себя, смирилась на день, — сегодня встречи не избежать, — и, собираясь на работу, сказала свекрови: «У моей приятельницы Элико заболел грудной ребенок, она, бедняжка, неопытная, волнуется, так я после работы зайду к ней и, может быть, опоздаю».
После уроков она нарочно отделалась от всех попутчиков и попутчиц, и, когда машина Тхавадзе стремительно и юрко выбиралась из городка, Мака поняла, что раздвоилась, отделилась от себя и сделалась врагом себе. В ужасе она поверила, что кто-то в ней принял сторону Тхавадзе и отныне эта ее половина еще больше будет тяготить ее совесть, еще больше запутает пути-дороги и лишит последней надежды на спасение.
В этот вечер Тхавадзе поверил, что Мака окончательно покорилась ему.
Редактор предупредил машинистку, чтобы она никого не впускала без разрешения, закрыл дверь кабинета и быстрыми мелкими шагами направился к столу.
«Я не позволю ему говорить ни о чем, кроме служебных дел», — хмурясь, подумал Гено.
По пути редактор наткнулся на створки распахнутого окна, тут же повернулся и сел возле Гено на шаткий диван с расслабленными пружинами.
«Раз он вышел из-за стола, значит, хочет говорить неофициально, по душам… О чем? Что он может знать? Я не позволю ему говорить о моих личных делах…»
— Гено Порфирьич!
— Вы хотите что-нибудь сообщить мне?
— Нет, Гено, что нового я могу вам сообщить?
«Как его понимать? Что это уже не новость?..»
— Если разговор не касается моей работы…
— Сейчас я все скажу… Мой дорогой, ни для кого не секрет, что вы хороший, талантливый журналист… вообще способный человек… Я надеюсь, вы доверяете мне?