Страница 149 из 154
«Готов!» — подумал Адам.
— Дайте мне точку опоры! — провозгласил Мамия.
— Мамия, — потянул его за рукав Адам.
— Оставь!
Но Мамию никто не слушал. За столом уже образовалось несколько групп, одни разговаривали между собой, другие пели и никого не слушали, а на тамаду и вовсе внимания не обращали. Андро это мало тревожило. Обняв Торнике за плечи, он что-то горячо доказывал ему. Торнике пытался как-нибудь отстранить руку Андро. Ему уже все порядком надоело и хотелось в гостиницу, спать.
— Я знаю, все вы смеетесь надо мной, — сказал Мамия и вдруг закричал — Архимеда убил варвар, варвар!
Торнике помахал Мамии рукой, хотя и не слышал, о чем тот говорил.
— Ты тоже, — Мамия указал на Торнике, — ты тоже смеешься надо мной!
Торнике не разобрал, что сказал ему Мамия, стараясь, чтобы Андро не заметил, он делал Мамии знаки, что пора уходить.
Поднялся директор школы:
— Мамия, я люблю тебя как родного брата, ты же знаешь это!
— Нет! — ответил Мамия. — Нет!
— Я хочу спеть цыганский романс, — твердил Бежан.
Начальник почты, положив голову на стол, сладко спал, на его лице играла блаженная улыбка. Во сие он стучал пальцем по тарелке. Можно было подумать, что он сидит за телеграфным аппаратом.
«Вот все опьянели, — думал Адам, — а я абсолютно трезвый!»
На самом деле он-то был пьянее всех. Его настолько развезло от вина, что ему вдруг захотелось провозгласить тост, и это желание подняло его на ноги. Он наполнил большой бокал и оглядел всех сидящих за столом.
— Ого! — воскликнул Торнике и ободряюще кивнул ему, решив, что Адам будет пить за здоровье тамады.
Сейчас Адам любил всех на свете и хотел сказать что-нибудь такое, что бы всех обрадовало. Дрогнувшим голосом он начал:
— Я хочу, чтобы все мы долго жили. Пусть вечно существует небо, хлеб, песня… Главное, чтобы человек был счастлив…
— Ого! — воскликнул снова Торнике. — Медведь заговорил.
Вахо расхохотался:
— Медведь! Медведь! Ох, умираю! Ха-ха-ха-ха!
Адам продолжал:
— Как хорошо, когда ты не одни, когда идет дождь. Пусть себе идет, не беда! Хорошо, когда ты слышишь чей-то голос, хотя бы голос дождя…
И тут он сам почувствовал, что пьян, собственный голос показался ему чужим и странным. Так он никогда не разговаривал.
— Медведь защебетал! — не унимался Торнике. Он как будто шутил, на самом же деле злился на Адама за его бесконечно длинный тост, так некстати начатый.
Кроме Вахо засмеялись и другие. Хмыкнул и Андро, но так, чтобы Адам не заметил.
Мамия разговаривал сам с собой; Бежан все порывался петь; директор школы, насупив брови, смотрел на Мамию; начальник почты спал; Вахо так и ел глазами Торнике и, что бы тот ни сказал, начинал хохотать.
— Ты кончил? — спросил исполкомовский секретарь у Адама.
— Вот и сейчас я счастлив, — продолжал Адам, — сам не знаю отчего…
— Он счастлив! — смеялся Торнике.
— Ха-ха-ха-ха! Умереть можно! — смеялся Вахо.
— Что тут смешного, не понимаю? — очень тихо, почти про себя проговорила Тина.
Но эти негромкие слова услышали все. За столом наступила тишина. Проснулся начальник почты, словно его разбудила эта внезапная тишина.
Адам посмотрел на Тину, она сидела потупившись. Все старались не смотреть на нее и, словно сразу проголодавшись, начали ковыряться в своих тарелках.
— Тина! — закричал Адам. — Тина! Я люблю тебя, Тина!
Он сорвался с места и выскочил из комнаты.
Некоторое время спустя, уже на улице, его догнал Торнике. Он тоже выбежал без пальто.
— Что ты со мной сделал, что?! — закричал он издали.
Адам не остановился и даже не обернулся.
— Адам!
— Чего тебе? — повернулся Адам.
— Что ты со мной сделал?
— При чем здесь ты?
— Разве так ведут себя в приличном обществе?
— Отстань!
— А я думал, что ты мне друг.
— Отстань, говорю. Отстань!
— Что ты из себя воображаешь, — разгорячился Торнике, — но и на таких, как ты, найдется управа!
Не успел он это произнести, как Адам угодил ему кулаком прямо в лицо. Торнике отлетел и растянулся в луже. Адам повернулся и ушел.
Через некоторое время к Торнике, лежавшему в луже, подскочил Вахо:
— Уважаемый Торнике!
Торнике открыл глаза. Вахо склонился над ним и попытался его поднять, но сам поскользнулся и упал.
— Я очень рад был с вами познакомиться, — говорил Вахо, оттирая рукой налипшую на лицо грязь, — очень рад…
Торнике наконец поднялся.
— Уважаемый Торнике, — попросил Вахо, — дайте мне руку, я не могу встать!
— Босяк, — процедил сквозь зубы Торнике.
Вахо проводил удивленным взглядом удалявшегося Торнике, а потом громко запел:
— «Птичка-горлинка летела, оу рануни…»
Эпилог
У входа в палату Зазу остановила медсестра.
— Долго оставаться у больной нельзя.
— Хорошо.
Заза отворил дверь и вошел.
В маленькой комнате царил полумрак. Свет проникал только через застекленную дверь. В комнате стояла одна кровать, возле кровати — стул и низенькая белая тумбочка.
Нинико лежала с закрытыми глазами. Зазе показалось, что она спит. Он тихо сел на стул, цветы положил на тумбочку.
Нинико открыла глаза.
— Здравствуй, Нинико, — сказал Заза негромко.
Нинико молчала.
— Я принес тебе цветы…
— Знаю, — сказала Нинико.
— Ты же не видела? — улыбнулся Заза. Он старался разговаривать с ней как можно непринужденнее.
— Все приносят цветы…
— Нинико…
— Не надо, Заза, не надо… Разве ты виноват? Вероятно, так было нужно. Какая я была дурочка.
— Почему ты плачешь?
— Я не плачу…
— Все будет хорошо, вот увидишь! Мы еще много спектаклей поставим с тобой! Все главные роли будут твои! Вот увидишь, как все будет хорошо!
— Знаю…
Некоторое время они молчали.
— Я никогда не буду больше плакать, — сказала Нинико, — Заза!
— Я слушаю тебя…
— В Тбилиси есть крематорий?
— Не знаю, кажется, нет. А почему ты спросила?
— Мне все время снится Торнике, как будто он кричит: надо отвезти ее в крематорий.
— Тебе уже хорошо, мне сказал врач… Оставь эти глупости.
— Пусть Торнике не приходит сюда. Заза, предупреди всех… Я очень тебя прошу.
— Не придет, обещаю тебе.
Нинико закрыла глаза и больше ничего не говорила.
Заза снова подумал, что она уснула. В это время в дверь заглянула медсестра и знаком велела Зазе выйти, Заза встал и вышел на цыпочках.
— Как она сегодня? — спросил Заза.
— Лучше. Она чудом спаслась, — медсестра с явным удовольствием болтала с Зазой, — еще хорошо, что подоспели вовремя, газ очень опасен. Как все же она оставила кран открытым?
— Бывает, — сказал Заза, — все бывает…
— Ну, конечно, — медсестра смотрела Зазе прямо в глаза. — Вы ее хорошо знаете?
— Мы с ней друзья.
— Может, она любила кого-нибудь? — спросила медсестра, таинственно оглядываясь по сторонам, словно боялась, как бы кто-нибудь не услышал ее вопроса.
— Любила, — Заза понял, что так легко от любопытной девицы не отделаешься. Пожалуй, разумнее хотя бы частично удовлетворить ее любопытство.
— Любила? О, боже! — медсестра прижала руки к груди. — Ну и что?
— Вы о чем?
— А он ее тоже любил?
— Нет.
— Он любил другую, да?
— Да, — с трудом выговорил Заза. Он чувствовал, что говорит медсестре правду.
— А этот мужчина — ее отец, — сказала медсестра, Заза повернулся и увидел мужчину в белом халате, он сидел, скрестив руки на груди, затылком упираясь и стенку.
— Он все время сидит и плачет, — сказала медсестра, — а к дочке войти не может!
Заза попрощался и вышел.
На улице было темно.
У телефонной будки Заза остановился, постоял немного и пошел дальше. Не пройдя и двадцати шагов, он вернулся и открыл дверцу будки.
— Танцы! Танцы!! Будем танцевать! — девушка вскочила на стул и взмахнула руками: — Все танцуют!