Русуданиани

Расстались они с плачем. Придон вернулся на свой престол, а они отправились в свое царство. Русудан несколько лет провела рядом с сыном, окруженная почетом и величием. Молила она создателя упрочить его царствование, но сердце ее было опалено двумя тяжкими недугами.

Как исполнились дни ее, вновь занемогла Русудан, одолела ее смертельная болезнь. Почуяв кончину, призвала она к себе своего желанного сына, помянула братьев и родителей своих, попросила об отпущении грехов и вскричала горько, проливая слезы: «Прощайте, родители мои! Прости, матушка, прости, отец! Прощайте, родные! Не поминайте меня лихом, воспитатели мои и воспитанники, добрые домочадцы, служанки и слуги! Прощайте навек, прощайте, братья мои возлюбленные! Где вы теперь, где ваши заветы и мудрые наставления? Разве принесли мне пользу ваши тогдашние старания? Где деяния родителей моих и молитвы служителей божьих? Ныне ничто не поможет мне, призывает господь мою душу, и не вижу я ни одного из заступников моих, чтобы вымолил он мне царствие небесное».

С этими словами испустила Русудан праведный дух.

Поднялись тут стенания и плач. Били себя по голове Придон и его братья, горько оплакивая разлуку с матерью. Как увидели слуги и служанки, что пожелтело сияющее чело Русудан и закрылись ее светлые очи, принялись бить себя по голове и горько причитать: «Горе нам, царица наша, добрая и прекрасная! Кто в силах сообщить отцу о твоей смерти, кто в силах взирать на горе родителей и братьев твоих! Но не будем о них вспоминать, оплачем самих себя, ибо не служить нам тебе больше! И не только о себе печалимся, обо всех вдовах и сиротах, обо всех бедных и недужных. Горе нам, царица наша Русудан! Кто теперь утешит скитальца, кто приготовит трапезу для нищих, кто присмотрит за калеками, кто добудет лекарства для недужных, кто позаботится о церкви, кто омоет ноги странникам, кто будет бдеть в молитвах! О горе нам, наша прекрасная царица, желанная взорам, погасло твое сияние, пред нами погасла наша свеча!»

В один голос громко причитали придворные: «Горе нам, царица наша! Иссякла наша радость, сгинуло сокровище, похищено у нас наше утешение, пропало веселье. О-о горе нам, государыня-царица! Кто теперь оденет нагих, добродетельница наша? Кто раздаст одежды сиротам, кто оделит монастыри, кто в силах перечислить твои добрые деяния? Кто способен передать твоим родителям горькую весть, кто может глядеть на слезы твоей матери, слушать рыдания твоих братьев! Чей слух выдержит плач и стоны нищих и убогих, утерявших свою покровительницу? Чей взор вынесет льющиеся потоком слезы твоего сына!»

Так плакали и причитали и еще более горькие и жалобные слова говорили все — знатные и простые, старые и молодые. После приготовили вельможи — босые, с непокрытыми головами, в оборванной одежде — царскую усыпальницу, украсили ее, как подобало, и понесли туда Русудан. Впереди шел Придон с братьями и знатными вельможами, он бил себя по лицу, и по голове, обагряясь кровью, рвал на себе бороду, а за ним шли женщины, царапая щеки, бия себя в грудь, распустив свои волосы. Шли они с плачем и причитаниями.

Подошли они к царской усыпальнице, предали черной, губящей всякую красу земле нежное, благоуханное тело Русудан и свершили надлежащий обряд; щедро одарили бедняков, пожертвовали в память царицы многие села и сады. Всякий день посещали ее усыпальницу. Придон, обливаясь кровавыми слезами, совершил погребение любимой своей матушки по обычаю царскому и, о душе ее позаботившись, призвал писца и велел написать письмо отцу и матери Русудан о том, что сияющее солнце — их дочь покинула их и была предана черной земле.

«Эх, жаждущий доброй вести от нас, вместо нее доложу тебе словами ужасными о делах, ввергающих в трепет! Не в силах мой язык высказать всего, страдания не дают мне вздохнуть, пламя печали смертельно ранит мое сердце, и палящий огонь сжигает мои внутренности. Обрушилась на нас кара, которой не избежать, — безвременная смерть. Где увидишь ныне глаза без слез, лицо не пожелтевшее, трапезу без печали, блаженство не омраченное?! Где, в какой стране не горюют, в каких краях не стенают?!

Теперь доложу вам, о чем послание мое, о чьей кончине сообщаю вам. Ой, прародители мои, не знавшие до моего рождения недостатка в веселье, не ведавшие горя, а после моего появления на свет исполненные печали, лишенные радости, а ныне, в пору дряхлости и немощи, навечно ввергнутые в печаль сим письмом. О горе милостивой родительнице моей и вашей дочери, царице, нрава безущербного, взращенной с младенческих лет в холе и неге! […] Горе мне, видевшему своими глазами, как душа ее, верующая в Христа, отлетела от тела, как спутались ее густые волосы, умащенные мускусом, уложенные пышными локонами, поблекли и обратились в прах ее серебряные ланиты, померкло ее чело, сверкающее, подобно мраморной плите, дуги ее густых бровей нахмурились, ресницы ее, подобные стрелам эбеновым, обрушили долу кровлю затеняющую, очи блестящие, ясновидящие угасли, озера бурные, чернильные свое мерцание притушили, и негры[77], вокруг на страже стоявшие, сгинули в слепой пучине вокруг глаз раскинулись лазоревые шатры, покрытые лиловыми покровами; роза, без соловья расцветшая, и алый мак изменили своей природе, и поселился там цвет шафранный, рубиновые уста, обведенные агатом, нежные, тонко очерченные, увяли, пурпурный лик поблек и сморщился; тридцать две жемчужины, тесно в ряд в перламутровой раковине уложенные, сомкнулись, словно запертые врата. Голос ее, умевший соперничать с музыкой, заставлявший умолкать риторов, лившийся, словно не иссякающий поток, подобный соловьиному пению, умолк навечно, и врата красноречия закрылись. Башня хрустальная, стройная, радующая взоры, белая как бумага согнулась и упала. Гибкие руки и хрустальные, точеные пальцы затихли, унялись. Плоть, что была ровня снегу, перестала блистать, окуталась туманом. Та, что красила собой все плоды земли и радовала землю, ныне отринута и бессильна. Та, чье слово исцеляло недужных, ныне сама повержена недугом. Та, чьей красе завидовали знатнейшие и прекраснейшие из женщин и к кому устремлялись они, словно железо к магниту, ныне отошла от докучавших ей дел мирских. Та, у которой перенимали жены и матери нрав и обличье, которая хороша была собой и достойно наряжена, ныне ограблена, опустошена. Земля призвала ее к себе, серьгами и ожерельями украшенную. Та, что носила всегда драгоценные, сверкающие уборы, отбыла в простой холстине, свивальником тугим свитая. И та, которая украшала царский престол, подружилась со склепом и усыпальницей. Та, которую мог повергнуть в трепет осенний лист, ныне не побоялась сойти в землю. Дети ее и те, кого воспитала она, как своих детей, не в силах были ей помочь, разве только плакали и стенали. Горе, горе! Когда бы были наши сердца безжалостны, наши глаза бесслезны, когда бы наше царство было без стонов, улицы и площади без причитаний! Кто, услышав о том, не предастся печали, чье сердце не охватит пламя! Несомненно, всякий, услышавший ее завещание, увидевший ее детей, разлученных с нею, будет стенать, как Иеремия[78], причитать, как Манасе[79], убиваться, как Иаков[80], рыдать, как Петр[81]. Будет он рвать на себе волосы, раздирать ланиты, обагрять грудь кровью и, подобно ниневийцам[82], сидеть в золе и пепле. О горе, горе нам, которые остались безутешными и сообщили вам эту горькую весть!»

Это послание завернули в траурную ткань, и поехали гонцы, облаченные в черное, с обритыми головами, к родителям Русудан. Пока Придон и его приближенные здесь пребывали в трауре, там, получив известие о затмении солнца и о том, что Рак поглотил безоблачную луну, Аитвимиане, словно разъяренный лев, принялся терзать свое тело, рвать волосы и смоляную бороду. Три дня и три ночи лежала мать Русудан, от горя лишившаяся рассудка, неподвижно, как камень. Придя в себя, она зубами раздирала свою плоть и горько причитала с утра до ночи: «Горе мне, дитя мое горемычное, моей рукой убитое, на чужбину закинутое, любимому супругу себя пожертвовавшее, в разлуке с ним погибшее, не удостоившееся даже того, чтобы он оплакал тебя! Каково тебе в земле сырой? О дочь моя, нежному твоему телу была в тягость тонкая сорочка, как же лежишь ты под тяжелым камнем, как дружишь с могилой? Как засыпала земля лик твой, подобный раю? Как загубила могила уста и зубы твои, что были как рубин и жемчуг? Неужто смерть погасила твой светлый разум, заставила умолкнуть сладостную речь? О Русудан! Нет сил у меня пройти тот длинный путь, что разделяет нас, чтобы узнать, как приласкала тебя сырая земля! Дочь моя возлюбленная, одной минуты не могла ты прожить без прогулки по цветущему саду, а теперь в разлуке с погубителем моим Манучаром опротивел тебе мир и все земные обители и легла ты в тесный склеп! Как лежишь ты там? Черви могильные едят твое прекрасное тело! О дитя мое любимое! Где мне искать тебя под землей?! Дойдет ли до тебя мой голос?! Я похожа на дерево с обломанными ветвями, только желтые, сухие листья осыпаются. Доченька, похожа я на раковину никчемную, лишившуюся сверкающей жемчужины. Вместо розы мне остались шипы!»

77

Негры, вокруг на страже стоявшие, сгинули в слепой пучине — метафорическое обозначение ресниц, окружавших глаза.

78

Иеремия — библейский пророк.

79

Манасе (грузинская форма от Манассии) — библейский персонаж; иудейский царь, известный тем, что жестоко преследовал

«пророков» и восстановил идолопоклонство. Был взят в плен царем Ассаргадоном и отвезен в Вавилон.

80

Иаков — библейский персонаж, отец Иосифа Прекрасного.

81

Петр — библейский пророк, ученик Христа.

82

Как ниневийцы — имеются в виду жители столицы Ассирии Ниневии, которые, по библейскому преданию, поверили предсказанию пророка Ионы о том, что Ниневия должна быть разрушена через три дня, и в знак покаяния облачились в траур.