Страница 9 из 19
— Курица кудахчет, наверное, снесла яйцо, поищи-ка и принеси.
Потом мама послала меня за ореховыми листьями для лепешек. Наконец я снова взялся было за книгу, но вдруг услышал какую-то возню и лязг железа.
— Скорей, скорей, Гоги! — крикнула бабушка. — Наверное, свинья отвязалась, перепортит все!
Я вскочил и помчался вниз по лестнице. Наша свинья забралась в кукурузу, успела уже помять несколько стеблей и, блаженно хрюкая, уплетала сочные початки. За ней волочилась длинная цепь с колышком. Конец цепи был в двух шагах от меня. Я осторожно подкрался, но свинья заметила и побежала, вырвав колышек у меня из рук. Я снова подкрался и быстро наступил на него. Свинья сорвалась с места. Я упал на землю и крепко ухватился за цепь. Но разве я мог удержать ее! Однако тут глупая свинья обежала вокруг дерева и сама себя привязала. А я был весь в грязи. Вероятно, свинью назвали свиньей потому, что она всегда поступает по-свински…
После обеда я снова пошел к Мишико. Вижу — он сидит во дворе, смотрит куда-то вдаль и ковыряет в носу (никак не может отвыкнуть от этой привычки, и нос у него с каждым годом становится все больше и больше).
— Выспался? — крикнул я еще издали.
Он взглянул на меня, криво улыбнулся, но не ответил.
— Где вы были так долго? — спросил я, подсев к нему. — Вода, что ли, высохла на нашей мельнице?
— «Нашей мельнице»! — передразнил Мишико и насмешливо посмотрел на меня. — Если бы мы надеялись на нашу мельницу, до сих пор сидели бы там.
— А где же вы были?
— Угадай!
— На другой мельнице?
— Нет.
Мишико вообще любит все преувеличивать. Пошлют его за хворостом, начнет изображать, что заблудился, а сам нарочно проплутает в лесу и потом до вечера ищет дорогу к шоссе. Правда, один раз он в самом деле заблудился, и, если бы не умел громко и протяжно выть, крестьяне так и не нашли бы его.
Если Мишико сядет верхом на лошадь, ему кажется, что он председатель колхоза. Собака у него махонькая, размером со сливовую косточку, но он ее величает Тигренком. Однажды Тигренок случайно упал с высокого балкона, но уцелел, хотя и ушиб лапу. А Мишико потом уверял меня, что хищный Тигренок заметил кошку во дворе и кинулся на нее сверху.
— Скажешь ли ты наконец, на какой вы мельнице были?
— Наверное, ты о ней и не слышал, — ответил Мишико, снова глядя вдаль. — Мы были на Хангэсе, на берегу реки Сакраула. Знаешь, какая там мельница?
— А что, она брехню мелет? — вдруг рассердился я.
— Она мелет тех, кто другим не верит, — понял насмешку Мишико и мрачно взглянул на меня. — Это электромельница, уважаемый, и хоть ты из города, но я лучше знаю, как она устроена.
Некоторое время мы молчали. Мишико насвистывал. Потом перестал. Глаза плутовато заблестели, на губах заиграла улыбка — знакомая мне улыбка, которая означала, что он задумал что-то новое. Мишико оглянулся и шепнул мне:
— Как ты думаешь, собирается бабушка Фати посадить наседку?
— Не знаю, но яйца она бережет…
— Значит, собирается, — обрадовался Мишико.
— Ну так что?
Мишико обвел взглядом двор — не подслушивает ли кто? Поблизости никого не было. У наших ног, вытянув морду и внимательно поглядывая на нас желтыми глазами, лежал Тигренок.
— Пошел отсюда! — вдруг закричал Мишико замахнувшись.
Пес испугался, вскочил и бочком, оглядываясь, побежал прочь. Может, и правда Тигренок понимает человеческую речь, как уверяет Мишико?
— Смотри никому не говори, — начал Мишико, убедившись, что собака убежала далеко. — Вчера мы попросили мельника рассказать сказку, и знаешь что он рассказал? Оказывается, он прочел в газете, что ученые смешали куриное яйцо с гусиным и вылупилась совсем новая птица…
— Неужели это правда?
— А ты что думал! Новая птица похожа и на курицу и на гуся.
— Интересно, а она может плавать, как гусь?
— И плавать может и, как курица, садится на насест.
— Уж не хочешь ли и ты вывести такую птицу? — спросил я насмешливо.
— Нет, погоди, — Мишико покосился на собаку, которая стояла у ворот и поглядывала на нас, — я совсем другое придумал.
— Что?
— Ты узнай сперва, собирается ли посадить наседку бабушка Фати, и тогда я тебе все скажу.
«Да, да, на днях посажу наседку, я и так запоздала», — сказала сегодня бабушка Фати.
Я передал ее слова Мишико.
— Ты что, дуралей, так прямо и спросил ее?
— Нет, между прочим.
— Молодец. Теперь слушай меня…
Мы стояли на проселочной дороге, под густыми ветками гранатового дерева.
— Иди домой, надень старые брюки и тапочки, — таинственно зашептал Мишико, — нам придется пробираться через колючие кустарники.
Через час мы уже шагали вверх по берегу реки, глубоким ущельем. Ветки высоких деревьев густо переплелись над речкой, и лучи солнца только кое-где играли на поверхности воды. Было прохладно и даже не верилось, что в поле сейчас жара. Мишико ловко прыгал с камня на камень, иногда останавливаясь и разглядывая берега, сплошь заросшие кустарником.
— Так ты не скажешь, куда меня ведешь? — нарушил я тишину.
— Потерпи, скажу.
Ох, любит Мишико все окутывать тайной. Я думаю, если ему доверят настоящую тайну, Мишико навеки онемеет.
Внезапно Мишико остановился и стал прислушиваться, потом оглянулся на меня, как бы спрашивая, слышу ли я что-нибудь. Где-то близко, в зарослях папоротника, пела птичка. Мишико помахал мне рукой и приложил палец к губам: дескать, не шуми. Он был очень взволнован.
— Знаешь, какая это птичка? — шепнул он, когда я подошел к нему.
— Скворец?
Мишико прикрыл рот рукой, чтобы не расхохотаться.
— Чудак человек! Это соловей! Понял?
— Ну и что?
— А то, что и гнездо, наверное, где-то здесь. Ясно?
Я недоуменно пожал плечами.
— Вытащим из гнезда яйца, понял?
— И тебе не жалко?! — упрекнул я его.
— Тише! — нахмурился Мишико. — Улетит, тогда ищи…
Мишико прыгнул с камня на берег и присел. Я последовал за ним. Мы прятались так, будто не птица боялась нас, а мы ее.
— Белок соловьиного яйца мы введем в куриное яйцо. Понял? — сказал Мишико, почесывая нос.
— И что получится?
— Певчая курица, — сказал уверенно Мишико.
И я вдруг представил себе, как по двору бегают куры, но не кудахчут, а сладко, точно соловьи, распевают на удивление миру.
А сами ничуть не удивлены, словно они всегда пели только так.
— Ну, а как ты смешаешь белки?
— Смешаю! — огрызнулся Мишико и пополз к кустам.
Я последовал за ним. Ягоды земляники касались моих губ, но я не обращал на них внимания, хотя Мишико уже успел набить полон рот ягод. Немного погодя Мишико остановился и встал на колени. Пение соловья вдруг оборвалось.
— Видишь? — Мишико показал рукой на куст шиповника. — Сидит на ветке…
Я увидел маленькую птичку. На серенькой груди у нее были полосы чуть посветлее. Она нетерпеливо вертела головкой. Вдруг она вспорхнула, села на другой куст, но тут же слетела и заметалась, чем-то встревоженная. Спряталась в длинных зеленых листьях, потом снова показалась и заметалась с ветки на ветку. Она не могла усидеть на месте, но и не улетала.
— Гнездо наверняка там, — сказал Мишико и встал.
Но соловей снова вспорхнул, перелетел через речку и спрятался в зарослях папоротника. Долго он не показывался, наконец высунул головку и, странно размахивая крыльями, снова спрятался в папоротнике.
— Ого! — воскликнул Мишико. — Может, гнездо в зарослях папоротника? Ведь соловьи вьют гнезда на земле.
Мы перешли речку. Соловей вспорхнул и сел на дерево поодаль. Мишико раздвинул ветки папоротника.
— Ищи и ты, только осторожно, не наступи, — скомандовал он.
Но мы так и не нашли гнезда. А соловей сидел на дереве и смотрел на нас. Мишико поднял голову.
— Надо залезть на дерево, — сказал он, — гнездо, наверное, там.
Мишико рассуждал и действовал так, словно соловей носит гнездо с собой.