Страница 6 из 19
— Чего тебе? — сказал он резко.
— Буба, дорогой, зачем ты мучаешься в воскресный день, ведь мы и так победим!
— Ты думаешь? — спросил он и отвернулся.
— Конечно. Разве ты сомневаешься?
— Да, сомневаюсь, — ответил он и добавил: — Не уходи, я сейчас выйду!
— И я с тобой, Буба!
— Нет, подожди здесь! — почему-то заорал он, но я не обратила внимания на окрик и вместе с ним вошла в дверь.
Буба бросил колесо на весы, сурово глянул в мою сторону и сказал дяде Андро:
— Взвесьте!
Завскладом взвесил и бросил колесо в пустой угол, так как два дня тому назад отсюда было отправлено два вагона металлолома на Руставский металлургический завод. Итак, он бросил колесо в угол и раскрыл журнал:
— Опять так же? — спросил он у Бубы.
— Да, опять так же!
«Что означает «опять так же»?» — подумала я и посмотрела в журнал. И — ой, что увидели мои глаза! Заведующий как ни в чем не бывало приписал вес колеса бригаде Бакури!
— Что это значит, Буба! — воскликнула я.
— Не твое дело! — ответил он холодно.
— Вот именно мое дело, это же измена, больше ничего!
— Замолчи тебе говорят, слышишь?! — пригрозил Буба.
Меня больно, очень больно кольнули его грубые слова, но сейчас было не до того.
— И не стыдно тебе? Вот, оказывается, что ты проделываешь потихоньку от нас! Ведь это измена!
— Нет, доченька, ошибаешься, — внушительно сказал дядя Андро, — это не измена, а настоящая дружба. Так должны поступать все вы! — И он указал пальцем на Бубу.
Я больше не могла сдерживаться и чуть не расплакалась. Я бросилась прочь, чтобы поскорее рассказать обо всем ребятам нашей бригады.
Вот где, оказывается, пропадал вечерами Буба, вот почему приходил он каждое утро с распухшими красными глазами и так быстро уставал в последнее время. В душе я проклинала Бубу, и вдруг, против моей воли, среди улицы у меня вырвался громкий возглас:
— Какой же ты, оказывается, хороший, Буба!
Я сама удивилась своим словам, но, вероятно, во мне говорило то чувство, которое до сих пор таилось в глубине моей души, которому я всегда верила и в котором не могла сознаться даже самой себе.
— Молодец Буба!..
Отряд Бакури победил, но ни одна девочка из отряда Бакури не догадывалась, что в этом «повинен» Буба. Весть о победе дошла до Бакури, когда он лежал еще в постели, и, вероятно, эта весть ускорила его выздоровление.
В день, когда боржомский поезд, переполненный пионерами, участниками туристического похода, стоял на Тбилисском вокзале и готовился к отправке, я и Буба сидели на скамейке городского парка и с любопытством разглядывали плавающих на пруду лебедей.
— Хочешь, пойдем постреляем в тире? — предложил Буба. — Ты умеешь стрелять?
Я пошла за ним. Немного погодя Буба спросил:
— Мито и Этери едут?
— Да!
— А ты почему осталась, ты ведь давно завоевала это право!
— Да, завоевала. Моя стенгазета оказалась лучшей.
— Так в чем же дело?
— Не знаю, не поехала, — растерялась я, покраснела и отвернулась от Бубы.
— А Бакури знает, что?..
— Нет, ничего не знает, только немножко удивлен победой.
— Очень хорошо, что не знает.
— Но, может быть, Мито расскажет ему по дороге!
— Не расскажет, обещал не болтать, — возразил Буба и вошел в тир, но вдруг остановился на пороге и стал прислушиваться.
Со станции донесся протяжный гудок электровоза.
Екатерина Ивановна притянула к себе следующую тетрадь. «Хорошо, очень хорошо», — почти вслух подумала она. Видимо, это была оценка поступку Бубы, о котором учительница узнала сегодня благодаря сочинению Мзии.
Отар Горгодзе
VII класс „А“
ДЕДУШКА ЛУКА
Летние каникулы я всегда провожу в деревне отца. Там отдыхал я и в этом году и, как прежде, вместе с деревенскими ребятами ходил на речку купаться. Выбравшись из студеной воды, продрогшие, мы долго бегали и кувыркались, потом бросались на песок и, вывалявшись в нем, обсыхали на солнце, словно чурчхелы[1]. С утра угоняли вместе с пастухами скот в горы, соревновались, кто сытнее накормит свою корову и кто больше соберет хворосту. А то выбирали сухие ветки и долго терли одну о другую, пытаясь, как наши предки, добыть огонь трением. Как и прежде, шумно играли в лапту. По вечерам ходили в клуб и нередко возвращались домой под проливным дождем, промокшие, босые, неся обувь в руках.
Нынешним летом деревня была такой же, но прежней радости она мне не доставляла. Причиной этому был мой любимый дедушка Лука.
Еще прошлой осенью, когда до начала занятий в школе оставалось не больше недели и отец уже собирался отвезти меня обратно в Тбилиси, дедушка простудился и слег. Он надеялся скоро встать на ноги, но недуг, свалив однажды старика, приковал его к постели.
Дед прохворал всю зиму. Летом, когда меня привезли в деревню, я, радостный, ворвался в комнату, чтобы поскорее обнять старика, и чуть не расплакался: дедушка не взглянул на меня. Лишь после того как я подошел вплотную, он окинул меня блуждающим взглядом и зашевелил губами, словно хотел улыбнуться. А я, обняв его, стал целовать морщинистые щеки.
— Дедушка, дорогой, тебе ведь лучше? Не бойся, ты скоро поправишься, — говорил я и чувствовал, что вот-вот разрыдаюсь.
В ту ночь меня уложили на балконе. Допоздна я не мог заснуть. Сквозь перила глядел на двор, залитый лунным светом и причудливо разрисованный тенями. Потом я прислушался. Глухо, еле слышно храпел дедушка Лука.
Каждый раз, когда меня на лето привозили в деревню, дедушка дарил мне игрушечную арбу. Я дивился, как угадывал старик день моего приезда и успевал смастерить подарок. Позднее я узнал: это была одна и та же арба. Когда я уезжал в Тбилиси, дедушка прятал игрушку под балконом. На следующий год, узнав о моем приезде, он вновь доставал арбу, в которую был запряжен игрушечный бычок из кукурузных стеблей. А нынче…
Бывало, приезжая в деревню, я первым долгом спрашивал:
— Дедушка, сколько тебе лет?
И ответ дедушки, сколько я помню, всегда был одинаковый:
— Девяносто пять, сынок.
— Девяносто пять тебе было в прошлом году.
Дедушка улыбался и говорил:
— В прошлом году, наверное, было девяносто четыре.
Помню, как-то решил я смастерить себе лук и без спросу стал шарить в бабушкином сундучке — понадобился воск. Случайно попалась мне в руки небольшая тетрадь в черном переплете, перевязанная бечевкой. Заинтересовавшись, я раскрыл ее. Это была записная книжка с пожелтевшими листами. На некоторых страницах были сделаны карандашом пометки. Вначале я ничего не разобрал, потом постепенно все же сумел прочесть:
Дня 17, месяца августа, года 1878, я, Лука Георгиевич Горгодзе, обвенчался с Ниной, дочерью Кочиашвили.
Через несколько страниц я нашел другую запись:
В поле прискакал князь Микеладзе с всадниками. Отняли шесть корзин кукурузы. Свидетели — Климент Горгодзе, Чичико Бурджанадзе и пасынок Симона Карчхадзе.
Через две страницы — новая запись:
Купил чувяки Копии.
Коция — мой дядя.
Десятки лет отделяли эти записи друг от друга.
Января 20, года 1903, родился сын Димитрий.
Это — про моего отца.
Скоро интерес к записной книжке пропал. Забыл я и про воск и побежал к бабушке. Немного поболтав с ней о том о сем, я как бы между прочим спросил, сколько лет было дедушке, когда он женился на ней. Бабушка ответила, не задумываясь:
— Деду твоему было тридцать, а мне пятнадцать. Я была еще девчонкой: отец долго упирался…
1
Чурчхе́лы — грузинское лакомство из нанизанных на нитку орехов в виноградном соусе.