Страница 87 из 148
— И этот позорный кутеж вы называете хлебом-солью?!
— Я выставил обычное угощение.
Лошади несли экипаж по ухабистой, грязной дороге во весь опор. По левую сторону экипажа ехал Глонти на своем скакуне, по правую бежал кривоногий карлик Татачиа Сиордиа. Его все время обдавало водой и грязью из-под колес экипажа, но взводный не обращал на это внимания.
— Гей! Дорога, как зеркало! Ездите, сколько вашей душе угодно! — выкрикивал взводный Татачиа Сиордиа.
Давно перевалило за полночь. Над деревней впервые за последнее время ясное звездное небо.
Деревня спала.
Тишину нарушало фырканье и позвякивание подков лошадей, привязанных к плетню. Дом и двор правления сельской общины охраняли гвардейцы. Лагерь Глонти со школьного двора благоразумно перевел сюда. Гвардейцы спят в своих палатках — бодрствуют, как это и положено, только дневальный и часовые. Не спит и взводный Татачиа Сиордиа. Он неустанно снует по балкону, вдоль освещенных окон общинной конторы.
Откуда-то с дороги доносится песня аробщика.
У ворот стоят в карауле Юрий Орлов и Закро Броладзе.
— Слышишь, аробщик будто плачет, — сказал Броладзе.
— Будто поет о печали народа, — сказал Орлов.
— Да, о печали, о печали народа. А мы защищаем вот этих, — сказал Броладзе и кивнул на окна конторы.
В кабинете председателя общины, за длинным столом и на скамье вдоль стены, сидели председатель уездной общины Иродион Чхетиа, начальник уездного военного ведомства Варлам Хурциа, Миха Кириа, Калистрат Кварцхава, Еквтиме Каличава и еще несколько разбуженных среди ночи и перепуганных этим членов правления общины. Тут же был и капитан Глонти. Все глядели на Евгения Жваниа, а он стоял во главе стола и смотрел на собравшихся сверху — чуть сверху, и потому, что он стоял, а остальные сидели, и потому, что у него такой взгляд. У Жваниа чуть морщинистое, чуть утомленное лицо, римский нос и светлые глаза. На первый взгляд, это было лицо человека, чем-то взволнованного и настороженного, но, присмотревшись, можно было увидеть лицо обманувшегося в надеждах, разочарованного, свыкшегося с поражениями уже немолодого мужчины.
— Судьба нашего отечества висит на волоске, — патетически начал Жваниа. — Большевистская Россия и ее сателлиты готовятся напасть на Грузию. — Он делал большие паузы, чтобы отдышаться и выиграть время для обдумывания последующей фразы. Делал он это с таким мастерством, что казалось, будто эти паузы вызваны какими-то очень глубокими переживаниями. — Главари этого дела, изменники нашего народа, продавшие свою родину Сталин, Орджоникидзе, Махарадзе, Орахелашвили, Цхакая и их приспешники, грузинские большевики, называют нас, истинных социал-демократов, лакеями империализма, предателями, тогда как они сами только презренные лакеи Ленина, сами продают родину, и кому — варварской красной России! Варвары хотят освободить грузинского крестьянина, грузинского рабочего. Вы слышите, товарищи?! Это невиданный цинизм — они нас хотят освободить…
Песня аробщика слышалась все ближе и ближе.
— Нам говорят, что мы защищаем Грузию, — сказал Броладзе Юрию Орлову. — Нет, Юрий, судьба Грузии решена. А мы защищаем призрак, обманываем самих себя… Защитники Грузии — мы плетками и прикладами сгоняем ее народ с земли…
— Говорят, народ уже не верит своему правительству, — сказал Орлов.
— Сегодня в Грузии никто ни во что не верит. Правительство не верит народу и армии, а народ и армия — правительству. Мы живем, как призраки, Юрий.
Оба умолкли, прислушиваясь к песне.
— И у нас в России поют так же печально. Был у нас там сосед Андрей Степанович, запоет, бывало, так поверишь, слез нельзя было сдержать. — Он помолчал немного и продолжал: — У моего отца тоже не было своей земли, Закро. Он ее у помещика арендовал. Да и какая это была земля — тощая, неродящая. А помещику давай, ему дела нет, уродило или не уродило… Пухли мы от голода, не вынес этого отец. Мне было десять лет, когда он решил искать счастья в чужих краях. Приехали мы всей семьей к вам, в Грузию, поселились в Кахетии, но и в Кахетии земля помещичья. Хорошая, правда, земля, щедрая, но чужая… Эх, дорогой Закро. наша крестьянская доля везде одинакова.
Член учредительного собрания надел очки:
— От большевиков можно ждать чего угодно. Сейчас в мире немало таких, что боятся большевистской России. Но нас Россия не запугает. Слышите, товарищи?! Нет, не запугает! Однажды она вошла к нам обманным путем, но силой не войдет — не пустим. И потому мы решили объявить тотальную мобилизацию. Как говорили наши предки — каждый, кто носит шапку, должен пойти в ополчение. Грузия — страна Вахтанга Горгасала, Давида Строителя, царицы Тамар, Георгия Блистательного, Цотнэ Дадиани, Ираклия Второго. Вспомните, как бывало в нашей истории, — на одного грузина бывало нападало сто врагов, и все же грузины побеждали. Победим и мы. Народ не меняется, его дух, его сила, его любовь к родине непреходящи. Слышите, товарищи?!
Все слушали, как разглагольствовал Евгений Жваниа.
— Как вам известно, крепость рушится изнутри. Внутренний враг иной раз страшнее внешнего. Этот внутренний враг наш — грузинские большевики. Большой ошибкой нашей партии была легализация партии большевиков. Сейчас нам придется бороться с двумя врагами — внутренним и внешним, — Жваниа остановился, вынул платок из кармана брюк и отер со лба пот. За окнами послышалась песня аробщика. Горькая и тоскливая песня. Жваниа прислушался, вздохнул и сказал: — эту песню народ наш пел во время турецкого владычества, пел во времена российского владычества, но больше никогда иноземцы не будут господствовать над нами.
— Не будут! — вскинув голову, сказал Калистрат Кварцхава.
— По всей Грузии началась мобилизация. Как я уже говорил вам, это тотальная, да, тотальная мобилизация. Слышите, товарищи? Вместе со мной приехал начальник уездного военного ведомства Варлам Хурциа. Вы должны оказать ему всемерную поддержку. Боюсь, что здесь это будет нелегким делом. А почему? Потому, что вы, капитан Глонти, так подорвали авторитет нашей национальной гвардии, что теперь его нелегко будет восстановить. Слух о вашем нападении на школу большевики разнесли по всей губернии. Вы стреляли из пушки в народ, капитан… И это в то время, как к границам нашей родины подступил враг.
— Штаб прислал меня сюда не для того, чтобы гладить по голове большевиков! — вскочил было капитан, но тут же сел, ему не хотелось оправдываться. Да и не обязан он оправдываться перед каждым штатским, даже если этот штатский член учредительного собрания.
— Прекрасно! Может, вы скажете, капитан, что вас послали сюда жечь школьные парты? Послали целиться из револьвера в учителя? Сядьте, — велел Жваниа капитану, хотя тот уже сидел. Слово "сядьте" часто срывалось у Жваниа, когда он с кем-либо спорил.
— Мы стреляли лишь для острастки.
— Сядьте! — снова вырвалось у Жваниа. — Кого вы пугали? Подумайте, кого? Свой народ.
— Не народ, а большевиков.
— Большевики не такие трусы, чтобы испугаться выстрела в воздух. Сядьте! Завтра вы явитесь к учителю, капитан Глонти, и вы… Кириа… И вы извинитесь, — Жваниа сел, расстегнув пуговицу пиджака. — Да, да, извинитесь перед учителем… И так извинитесь, чтобы об этом узнала вся деревня. Кроме того, до рассвета вы расставите парты в классах. Разбитые почините, а за сожженные уплатите школе. — Жваниа внимательно оглядел членов местной общины. — А вас я прошу передать народу о том, что тут говорилось. — Жваниа снял очки. — Простите, но я крайне устал, не спал три ночи. Надеюсь, что вам все ясно и вопросов не будет. До свидания, товарищи. Желаю вам успеха в деятельности на благо родины.
Шумно отворилась дверь, и, не спросив разрешения, в кабинет вбежал Татачиа Сиордиа.
— Ваш… бла… господин капитан, срочный пакет из штаба, — выпалил взводный и, передав капитану запечатанный пакет, скрылся за дверью.