Страница 76 из 148
— Джвебе! Это ты, Джвебе?! — спрашивала Инда, но могла и не спрашивать об этом. Ее милый, глупый Джвебе был в той же одежде, которую сшила ему мать перед его вступлением в гвардию: в блузе из домотканой шерсти. Только шапка на Джвебе была другая — мохнатая пастушья папаха из овечьей шкуры. Потому и не узнала его сразу Инда, потому и не узнали соседи. Шерсть свисала ему на лоб и совсем изменяла лицо. Через плечо Джвебе было перекинуто ружье адамовских времен, на бедре — сабля в обтрепанных ножнах.
Зачем он так обманул Инду, зачем внушил ей несбыточные надежды? Рано или поздно она все равно узнала бы правду. Как он радовался тому, что едет домой. Неужели он не знал, что должен предстать в таком виде перед Индой, перед отцом с матерью, перед всей деревней? Почему он не послушался отца? Беглар знал, что она собой представляет, эта гвардия, и не хотел отпускать сына. Говорил он мне, что никакая она не народная, что это меньшевики ее так назвали, а на самом деле она служит только интересам их партии. Сбылось все сказанное отцом. А он не отцу поверил, а вербовщику. Чем только не сооблазняли меньшевики, набирая в свою гвардию и армию людей: у вас будет новое оружие, говорили рекрутам, у вас будет красивая форма, а еды — сколько угодно. Антанта нам ни в чем не откажет, и Грузия скоро станет могучим государством.
Гвардейцам сулили и жалованье. Джвебе вступил в гвардию еще и потому, чтобы как-то подсобить родным. Джвебе внушали, что народная гвардия служит народу и стоит на страже родины. Обманулся Джвебе. То, что иногда сделает сам себе человек, ни один враг ему того не сделает.
…Они стояли посреди дороги и глядели друг на друга, не произнося ни слова. Они не слушали даже неистового лая собак, не умолкавших с той минуты, как на улице показался Джвебе. Не слышали они и удивленных возгласов односельчан:
— Кто этот полоумный?
— Он совсем загнал коня.
— На нашего не похож.
— Шальной какой-то.
Инда забыла о буйволах, о проклятой земле, об отце и Бегларе, об учителе и крестьянах. Сейчас во всем мире у нее не было никого, кроме Джвебе. "Что это я молчу, как немая. Нужно сказать что-нибудь, улыбнуться, засмеяться…"
— Как хорошо, что ты приехал сейчас, Джвебе. Будто нарочно сейчас, Джвебе.
— Ехал, а сердце вперед рвалось, Инда!
— Джвебе, милый Джвебе!
— Как я мог жить столько времени без тебя, Инда.
— Ты день и ночь стоял у меня перед глазами, Джвебе.
— Хоть бы совсем не уезжал я.
— Хоть бы…
— Почему я не послушался отца?
— Нужно было послушаться, Джвебе.
— Да, зря не послушался отца.
— Джвебе, Джвебе!
— Что, Инда?
— Беглар… — Инда хотела рассказать Джвебе обо всем, что произошло на заречном поле, но не успела. Где-то позади молодых людей раздался грохот Инда невольно посмотрела вверх откуда, мол, гром среди ясного неба? Но Джвебе сразу понял, что стреляют из пушки. Когда послышались новые выстрелы, Инда сообразила, что это не гром не молния, не землетрясение.
— Что это, Джвебе?
Джвебе не ответил. Он был потрясен — зачем его отряду понадобилось стрелять из пушки, да еще по его родной деревне?
Пока растерянный Джвебе размышлял об этом один из снарядов упал неподалеку, посреди крестьянского двора. Началась паника. Испуганные женщины бросились кто куда, заплакали дети, собаки залаяли еще неистовее заметались по дворам куры…
Несколько снарядов упало на заречном поле, на свежевспаханную землю. Взвились к небу черные столбы земли и мелкой пылью осыпались на пахарей В одной упряжке буйволы сломали ярмо и побежали по пахоте к реке. Встревоженные крестьяне сбились в кучу и зашептались.
Когда после взрыва снаряда на плечи Шалвы упала превратившаяся в пыль земля, он отряхнул ее и с укоризной посмотрел на Беглара. Сбылось то, чего он Шалва, так боялся… Напрасно, напрасно не послушался его Беглар. А Беглар и не шелохнулся. И укоризненный взгляд учителя выдержал, и, судя по всему ничуть не испугал его артиллерийский обстрел. Беглар знал, на что он идет, когда посягнул на помещичью землю.
Полевой сторож Павле Каджаиа мчался по дороге на неоседланном коне. Видно было, что он скачет уже долго: и лошадь и всадник изнемогали. Высоким прерывающимся голосом он кричал высыпавшим на дорогу женщинам и мужчинам:
— Скорей, народ, спасайся! Из пушек палят Гвардейцы идут! Кавалерия! Тьма войска идет!
Кто-то бросился наперерез всаднику, ухватил за удила и с трудом остановил разгоряченного коня.
— Ты с ума сошел, Павле!
— Куда ты скачешь, Павле?
— Чего хотят от нас гвардейцы, Павле?
— Почему палят по нас из пушек, Павле?
— Перебить нас хотят. Спалить нашу деревню хотят, — отвечал Павле.
— Зачем?
— Что мы им сделали?
— Что ты говоришь, Павле?
— Черт бы тебя побрал, Павле!
— Ну, говори, Павле! Почему они хотят перебить нас?
— А за то, что вы захватили чужую землю, за то, что связались с разбойниками, — тут же сочинил Павле. С гвардейцами он не говорил, видел их только издалека, но человек этот обладал удивительной способностью: он твердо верил во все, что сам сочинял, во все, что сам говорил. — Ни одного человека не выпустим живым, говорят они, ни женщин не пощадим, ни детей. Эй, народ, спасайся! Гвардейцы уже близко. Бегите! Две пушки они волокут, а пулеметов у них больше, чем у нас бичей. Страшный суд настал, люди. Спасайтесь!
В обычное время, зная, что Павле мастер преувеличивать, односельчане шутили: если Павле сказал девять, раздели эти девять на девять, и не ошибешься.
Знали односельчане и то, что трусливый и жадный Павле побоялся пойти за Бегларом, а когда соседи стали делить землю Чичуа, чуть не лопнул от зависти. Словом, трусишка, лгун, завистник этот Павле, но сейчас он, похоже, правду говорит. Некоторые еще по привычке сомневаются:
— При чем тут деревня, Павле?
— Мы ничего дурного не делали, Павле!
Но Павле не сдавался:
— Я свое сказал — остальное сами увидите.
— Он, как всегда, из мухи слона делает, — крикнула какая-то женщина.
— Ладно, мне не верите и не верьте. Ну, а пушке тоже не верите? Или у вас уши ватой забиты? — злорадно усмехаясь, сказал Павле, и все задумались, приумолкли. И в самом деле: с Павле еще можно было спорить, в его словах можно было сомневаться, но то, что по деревне стреляли из пушек, было неоспоримо. А вот кто стреляет и за что стреляет, этого еще никто толком не знал. И словам Павле о том, что гвардейцы стреляют, по-прежнему не верили.
Инда взглядом спрашивала Джвебе: почему палят по нашей деревне и о чем это толкует Павле? Неужели он правду говорит о гвардейцах?
Что мог ответить Джвебе? Он сам не знал. Когда отряд отправляли в поход, гвардейцам сказали, что по уезду рыщут большевистские банды, грабят деревни, громят общины, убивают женщин и детей. И Джвебе был рад, что идет защищать своих земляков от разбойников. Но почему же тогда пушка его отряда бьет по его родной деревне?
У Инды глаза расширились от удивления и страха. Гвардеец стоит перед ней, гвардейцы бьют по деревне из пушки, гвардейцы грозятся не пощадить ни одного человека, ни женщин, ни детей. И все из-за той проклятой, помещичьей земли.
— Отец… Наши отцы там, Джвебе.
Джвебе был так расстроен, что даже не понял, о чем это говорит Инда.
Инда повернулась и побежала туда, откуда пришла, побежала к парому, к отцу. "Гвардейцы… Джвебе гвардеец… Джвебе хочет разорить деревню, — подумала она и, чтобы не закричать об этом вслух, зажала рот рукой. — Джвебе, Джвебе! Твой отец заставляет нас пахать землю Чичуа, чужую землю, проклятую землю, пусть она сгорит! Беглар никому не поверил. Учителю не поверил, никому. И всех нас погубил… всех погубил!"
Она побежала к реке. Паром был привязан у того берега, и Инда, не задумываясь, бросилась в бурлящую воду. Течение подхватило ее, но девушке все же удалось выбраться на берег.
Пахари видели, как Инда борется с рекой, что ее сносит вниз по течению, что, выбравшись на берег, она и шагу не может сделать от усталости, и побежали ей навстречу. Наверное, Инда знает, что там стряслось, в деревне, знает, на чей дом упали снаряды, знает, кто стрелял, с какой стороны пришла беда.