Страница 70 из 148
— На ней лица нет!
— Кончается, несчастная!
— Как скрутило ее! А утром была еще совсем здоровая…
Ведь никто не знал, что последние три-четыре дня у Татии сильно ломило все тело, болела голова. Раньше она не хворала, поэтому свое недомогание Татия объясняла усталостью, а жаловаться она не привыкла. Да и кому было жаловаться!
Как только Татия приходила в себя, она искала глазами дочь.
— Циру, девочка моя!.. — стонала она. — На кого я тебя оставлю, сироту несчастную?.. Где ты? Я не вижу тебя… не вижу, родная!.. Не оставляйте Христа ради, не оставляйте мою бедную девочку, — молила она соседей.
Однажды, когда жар спал и сознание возвратилось к больной, она узнала окружающих.
— Ох, горе мне, несчастной! — закричала Татия. — Уходите, уходите все! Не губите себя… Я знаю, что со мной. Меня сам черт не вылечит… В Очамчире тиф косит людей. Говорят, что из Турции его к нам занесли, на мою беду… Спасите девочку, уведите ее и уходите!.. Тиф!.. Это страшное слово наводило в то время ужас. Комната вмиг опустела, и с тех пор никто не решался зайти проведать больную. Перепуганные соседи шарахались от Циру. Единственный человек, отважившийся заходить к ней, был Грек. Узнав, что соседи оставили Татию без присмотра, он закрыл лавку и сам стал ухаживать за больной. Но ни врач, приведенный Греком, ни лекарства, купленные им, уже не могли помочь несчастной женщине.
— Тебе оставляю Циру, — шептала она запекшимися губами. — Тебе… Если есть царство небесное, господь не забудет твоей доброты… Еще прошу… отца моего… не пускайте.
…Народу на похороны собралось много. Пришли и те, кто еще вчера боялся заразы. Пришел и Ипполит, но его даже в ворота не впустили, — народ встретил его бранью и упреками.
— Не Татию, а тебя, окаянного, схоронить бы надо!
— Ты еще поплатишься за свои грехи, скоро и сам вслед за ней отправишься!
— Злодей проклятый, посмел прийти еще! — неслось ему вдогонку.
На другой день после похорон слегла Циру. Ее болезнь повергла в ужас всю деревню.
— Наверное, все мы заразились! Все обречены на гибель! — шептались в крестьянских домах.
Только Грек не обращал внимания на эти толки. Дни и ночи проводил он у постели больной. Циру металась, плакала, звала мать… Беспамятство не покидало ее ни на минуту.
— Умрет, — говорили соседи. — И Грек не жилец!
Но вот, к удивлению односельчан, девочка начала быстро поправляться, болезнь ее оказалась следствием тяжелого потрясения.
Грек был вне себя от радости. В эти дни он не мог понять, что с ним делается… Одна мысль: Циру спасена, она нуждается в его помощи — заслоняла все остальное. Словно солнце осветило мрачные стены лавки. Усталый, надломленный человек на глазах у всей деревни превращался в энергичного, рачительного хозяина…
Сельчане поражались переменам, происшедшим в домике у моста. Лавка выглядела гораздо приветливей и уютнее. Маленькая хозяйка прибирала комнаты, готовила пищу, а когда Грек копался в своем огороде, стояла за прилавком. Она так привязалась к Греку, с такой любовью произносила слово "отец", что Грек всякий раз невольно вздрагивал.
Циру удивляло, что Грек, такой ласковый с ней, оставлял ее спать одну в лавке, на широкой деревянной скамье. Иногда девочка ночью просыпалась и слышала приглушенные голоса, доносившиеся из-за перегородки. Особенно запомнился ей один низкий грудной голос. И слова: "Нужда… свобода… революция…"
Однажды, услыхав, как заскрипели половицы в соседней комнате, а затем хлопнула дверь, Циру соскочила со скамьи и прильнула к окну. Какие-то люди бесшумно уходили от домика и скрывались в темноте. Только один — худощавый, в башлыке — остался подле Грека…
— Георгиос, твой духан стал слишком людным… Теперь нам опасно собираться у тебя, — сказал незнакомец. И Циру сразу узнала этот низкий приятный голос.
— Да, Тариэл…
— Ну, что ж, прощай, Георгиос, — тихо сказал человек в башлыке.
— Прощай, — так же тихо ответил Грек.
Теперь лавка открывалась засветло и не закрывалась до поздней ночи. Крестьянин мог купить в ней мануфактуру, посуду, разную мелочь, необходимую в хозяйстве. На стойке красовался кувшин с вином, бутылки с водкой. Из-под чистого полотняного лоскута выглядывали жареный поросенок и вареная курица. На прилавке с одной стороны были разложены жареные тарани и завернутые в ореховые листья сомы, с другой — приправленный перцем свежий сыр сулгуни. Здесь можно было найти ароматные подливки и соусы, горячее гоми и мчади, зелень, соленья, зеленое лобио. Все это готовила Циру.
Теперь уже ни один фаэтон или дилижанс не проезжал мимо лавки без того, чтобы не остановиться на несколько минут, пока пассажиры не перекусят чего-нибудь и не выпьют по стаканчику вина. "Водка Грека", "тарань Грека", "подлива Грека" стали известны далеко за пределами Мунчии.
Лавочника радовала эта добрая слава, и он изо всех сил старался угодить покупателям. В других лавках и половины той закуски и выпивки не получишь за те деньги, которые брал Грек. А ведь ему дорога была теперь каждая копейка. После похорон Татии, на которые ушли его скудные сбережения, лавочник часто задумывался, что станется с Циру, если он вдруг заболеет или умрет. На следующий год нужно во что бы то ни стало отдать ее в школу. Образованный человек нигде не пропадет! И Татия мечтала о том же, но не дожила. Как загорались глаза Циру при виде детей, бегущих в школу! С какой завистью смотрела она на школьников, спрятавшись за дверью или углом дома.
— Она должна учиться! — говорил Грек в такие минуты.
Приближался день успенья богоматери. В Хобском монастыре готовились к встрече гостей. Из самых отдаленных уголков Мегрелии собирался сюда народ молиться, веселиться, торговать. Хобская ярмарка славилась по всему Зугдидскому и Сенакскому уездам. Длилась она обычно более двух недель.
Раньше Греку и в голову не пришло бы поехать в Хобский монастырь, а теперь он заранее накупил самых ходовых товаров и поставил свой ларек в таком выгодном месте, что ни один покупатель не мог пройти мимо.
Лавочник был очень доволен, одно печалило его: Циру еще не сняла траура по матери, и ее пришлось оставить дома.
— Со мной ничего не случится, отец, — успокаивала его девочка. — Мне только жаль, что я не смогу помочь тебе… За меня не бойся, я ведь не маленькая.
Но разве он мог быть спокоен! Все время, пока шла ярмарка, он не находил себе места, беспокоясь о Циру, И хотя с утра до вечера к нему шли покупатели, мысль о девочке ни на минуту не покидала его.
Ярмарка подходила к концу. Грек решил больше не задерживаться.
Наутро один знакомый купец обещал привезти из Поти книги, тетради и сумку для Циру, но вот уже полдень, а его все нет. В монастырском дворе раздавались веселые песни. С берега Хоби доносились веселые выкрики и громкое гиканье играющих в мяч. На поляне перед монастырем молодежь состязалась в джигитовке. Акробаты бегали по канату. Визжали ряженые.
Тысячи людей беспорядочно сновали взад и вперед на небольшой площади ярмарки.
— Седла! Седла княжеские!
— Побойся бога, креста на тебе нет! Где ты дешевле купишь? Я же не на дороге товар нашел — из Варшавы привез!
— Глиняные сковородки! Огня не надо, сами пекут!
— Не кукуруза — золото, червонное золото! Взгляните, какой цвет у нее, на зерна взгляните!
— Пиявки! Пиявки!
Только Грек не зазывал покупателей. Он сидел перед своим ларьком, изрядно уставший, разбитый, разморенный палящими лучами солнца. Ему надоели этот шум и сутолока. Сегодня утром он мельком видел Тариэла. "В толпе стражники рыщут, наверное, за ним охотятся", — с тревогой думал Грек. Но вскоре он забыл о Тариэле, представил себе, какой радостью загорятся глаза Циру, когда он разложит перед ней книги, тетради, повесит на стену новую сумку. И вот наконец наступит самый счастливый день — Циру со своими сверстниками пойдет на первый урок… "Урания бы уже закончила школу… Кто знает, может, в ту проклятую ночь англичане забрали мою девочку и она жива! Ведь рассказывал же один беженец из Индии, что детей расстрелянных иногда увозят в Англию и там воспитывают на свой лад. Может быть, и Уранию увезли англичане? Бог с ними, как бы там ее ни воспитали, лишь бы она была жива!.. Возможно, она действительно там! Потому-то наши ничего не смогли узнать о ее судьбе… А я поверил и потерял надежду!"