Страница 26 из 148
Мурзакан обоих забирал и в табун, и на охоту, и на рыбную ловлю, обоих учил верховой езде, на ночь оставался со стадом в горах, заставлял обрабатывать землю. Реку не разрешал переходить вброд, гнал коня в пучину, куда сам черт не полезет. Нарочно приучал к опасностям, голоду и холоду.
Он не различал, кто из них двоих ему родной сын, не позволял Вамеху кичиться своей знатностью. За провинность сурово наказывал обоих, если нравилось что — хвалил одинаково.
До начала учения Вамех все свободное время проводил у Мурзакана. Любил он его больше всех на свете: «Правителем должен быть не мой отец, а Мурзакан, — часто думал мальчик, — когда я вырасту, буду так же следить за княжеством, как он за своим домом. Народ меня любить будет, отца не любят, а боятся, из страха льстят и подчиняются».
В самом деле, правителя не любили, несмотря на то, что он проявлял даже некоторую заботу о народе. Закупал в Турции и Иране ткани и кожу, читал латинские книги по врачеванию, сам готовил лекарства и раздавал их недужным. Но делал он это не от души, а чтобы завоевать себе славу. «А я сделаю это для того, чтобы голые были одеты, голодные сыты, больные здоровы», — мечтал Вамех.
В одном он все-таки походил на отца — с детских лет заглядывался на девочек. Сердце у него замирало, если случайно взгляд его падал на ноги девочки, влезшей на дерево за птичьими гнездами, или на маленькую грудь какой-нибудь смелой купальщицы на реке. Но он сдерживал себя, и никто ничего не замечал. Только перед сестрой Уты, девятилетней Цагу, не мог скрыть Вамех своего восхищения. Ничем как будто не отличалась она от других деревенских девочек, но стоило ей взглянуть на Вамеха своими черными сверкающими глазами, как его охватывало волнение.
Цагу насмешливо следила за смущенным, растерянным мальчиком и держалась с ним надменно, словно дикая маленькая королева.
Вамех то краснел, то бледнел, а иногда и просто спасался бегством и целыми днями прятался от Цагу в тайном своем убежище, пока она сама не вытаскивала его оттуда.
Цагу не знала, почему искала она Вамеха, почему стремилась к нему, отчего так радовалась его смущению…
Вамех боялся, что Цагу его покинет. Ему казалось, что если ее не будет рядом, с ним что-нибудь приключится: или похитят его, или совсем он пропадет. Кто знает, какие страхи не приходили ему в голову. Вамех был уверен, что все деревенские мальчишки также мечтают о Цагу и не могут без нее жить. От этого Цагу становилась еще недоступнее, еще привлекательней и таинственней была ее улыбка.
В один из знойных летних дней под огромным платаном во дворе Мурзакана дети играли в войну. Вдруг усталая и вспотевшая Цагу отбежала в сторону и, запыхавшись, не села, а с разбегу упала на качели.
— Ох, как жарко, я вся горю! Иди, Вамех, покатай меня немного! — крикнула она.
Вамех заколебался, поглядел на стоявшего перед ним «врага» — «турка», вымазанного сажей.
— Бросайте игру, неужели вам не надоело! — опять закричала Цагу, не спуская с Вамеха глаз.
Вамех в страхе, что кто-нибудь опередит его, бросил саблю и щит и подбежал к качелям.
— А ну, подкинь ее до ветвей! — сгрудились у платана мальчишки.
— Он не сможет, — поддразнивала Вамеха Цагу, сама со страхом поглядывая вверх, — так высоко даже папа не раскачивает.
Вамех схватился за качели и оттянул их назад, потом побежал вперед и изо всех сил подтолкнул вверх. Качели взлетели высоко, но ноги Цагу все же не достали до веток.
— Я же сказала, не сможет! — воскликнула Цагу.
— А вот и сможет! — обиделись за друга ребята. — А ну, Вамех, толкни ее до неба!
— Давай до неба! — кричала, осмелев, Цагу. Волосы ее разметались, платье развевалось от ветра. Ей так хотелось, чтобы Вамех подбросил ее повыше!
Вот-вот ноги ее коснутся нижних ветвей. Поборов страх, она сама подбивает Вамеха:
— Еще выше! Еще!
— Молодец, Вамех, давай! — кричали ребята.
— Еще немного, совсем чуточку!
— До самого неба!
А Вамех ничего не видел, кроме обнажавшихся при каждом взлете ног Цагу, ее запрокинутого лица и развевающихся волос.
Ута молча стоял в стороне. Ему нравилось, что его молочный брат так высоко подбрасывает качели, что Цагу смеялась, бесстрашно и весело. Не замечал Ута, что не за доску держится Вамех, а за бедра его сестры…
Неожиданно для самого себя Вамех обхватил девочку обеими руками и снял с качелей. Секунду он стоял, прижимая ее к груди, пораженный собственным поступком. Потом Цагу выскользнула из его рук, как форель, и оправила вздернутый подол.
— И все-таки ты не добросил меня до неба, — сказала она, будто ничего не случилось, и убежала в просяное поле, которое начиналось сразу за плетнем.
После того как Вамеха забрали во дворец учиться, он редко приезжал к Мурзакану, но Цагу не забывал ни на минуту. Никакие новые впечатления не могли стереть в памяти ее образ, ни дни, проведенные в Имеретии, Гурии и Абхазии, ни встречи с заморскими послами и купцами, ни приемы, которые проводились при дворе. Каким бы делом ни был занят царевич, он не переставал думать о Цагу.
Ута неотлучно находился при нем. Только спали они в разных комнатах, а больше не расставались ни на мгновение. Ута очень походил на сестру. Его голос, глаза, улыбка, случайный взгляд и движения напоминали Цагу. Это усиливало любовь Вамеха к молочному брату.
Однажды, когда Мурзакан с женой приехали во дворец навестить мальчиков, они привезли с собой Цагу. Целый год не видел ее Вамех. Изменилась за это время Цагу, налилась, тонкая талия подчеркивала упругие бедра, округлилась юная грудь. Как поглядел на нее Вамех, так встали перед его глазами качели и послышался звонкий голос: «Выше! Выше! До самого неба!» Испугался Вамех — вдруг опять не удержится и обнимет это стройное тело уже не ребенка, а девушки. Цагу улыбалась, словно проникнув в его мысли. Она сама подошла к нему и поцеловала в лоб, как взрослые целуют детей.
Вамех смутился, хотел сказать что-нибудь дерзкое и не смог. Он стоял, не отводя глаз от ее тела, от которого исходил аромат земли, травы, реки, аромат спелого плода.
Цагу впервые видела этот роскошный зал для парадных приемов, впервые видела Вамеха в богатом платье и вспоминала закопченные тростниковые хижины и своих сверстников, босых и оборванных. Да и сама она одета не лучше. Цагу покраснела, с портретов на нее насмешливо смотрели богато одетые рыцари и дамы. Опустив голову, она испуганно разглядывала дорогой персидский ковер, на который осмелилась ступить своими пыльными рваными чувяками.
Вамех понимал, что чувствовала Цагу. «Вот тебе!» — с наивной спесью думал он, радуясь, что хоть чем-то смог ее поразить.
— Оставайся у нас, Цагу! — заговорил он наконец.
— У меня есть свой дом.
— А разве дворец не лучше?
— Мне больше нравится дом моего отца.
— А если мой отец прикажет Мурзакану тебя здесь оставить?
— Я все равно не останусь.
— А если твои родители тоже останутся? — не отставал Вамех.
— Они не оставят своего дома, — твердо стояла на своем девочка.
— Мне тоже у вас нравилось больше! — воскликнул Вамех, восхищенный ее ответом.
Он почувствовал, как сразу воспрянула и, поборов смущение, стала вновь уверенной и смелой Цагу.
— Ты говоришь неправду.
— Нет, правду. Такого платана нет больше нигде, и таких качелей. Ты помнишь? — разгорячился Вамех.
— И все-таки ты не подбросил меня до неба, — подхватила Цагу. — Нигде больше нет такого платана и таких качелей — это правда. Но ты не смог раскачать меня до самого неба — это тоже правда, — вызывающе закончила она, повернулась и выбежала из зала.
Этих слов не забывал Вамех всю свою жизнь.
Через три года Дадиани отправил сына в Гелати. Годом позже, по просьбе Мурзакана, Кесария взяла Цагу себе в служанки. «Наверное, Цагу сама захотела приехать во дворец, ради меня оставила она родной дом», — предавался мечтам Вамех.
Теперь, перед возвращением Вамеха из Гелати, Цагу места не находила от волнения. Она не могла простить себе, что когда-то сказала, будто не хочет оставаться во дворце.