Я не умею!

Глава 15 Кладезь

Мастера Серафима я нашел в библиотеке ровно на том же месте, где и оставил. Старый эльф был погружен в какие-то бумаги, разложенные на его столе. На секунду библиотекарь оторвал взгляд от работы, чтобы взглянуть на запыхавшегося меня. Вероятно, что-то в моем внешнем виде подсказало, что он мне сейчас очень нужен. Серафим отложил бумаги и участливо спросил:

— Эй, гном… Что с тобой? Ты как будто монстра какого-то увидел!

Вот после этих слов взгляд у меня наверняка стал еще более дикий. Пришла мыслишка, что эльф также мог видеть в башне чешуйчатое нечто. Неужели Серафим что-то знает? Или это дурацкое совпадение?

Библиотекарь, не совсем верно истолковав мой взгляд, рассмеялся и ногой пододвинул из-за стола еще один стул:

— Садись, Корр. Рассказывай скорее, а то на тебе лица нет.

Некоторое время помявшись, я начал рассказывать про то, что Лариэль преподнесла мне и парочке других студентов «приятный сюрприз» в качестве прохождения лабиринта. Старый эльф, кстати, оказался охочим до разного рода историй. Это, наверное, такая особенность всех, кто постоянно окружен книгами. Тот же Тарран — старый гном-библиотекарь, который впервые рассказал мне про руны — отличался своей примечательной любовью как к разного рода историческим древним легендам, так и к последним свежайшим сплетням. Хотя, это может быть и оттого, что слишком много времени как Тарран, так и Мастер Серафим проводят в окружении молчания и пыли. А иногда так хочется почувствовать себя живым! Эльф-библиотекарь в подробностях расспросил меня о том, что же случилось на этаже, где живут студенты. Рассказывая эти самые подробности, я юлил, как хромая крыса на горячей сковородке. Так-то еще не доказано, что именно я написал то самое злосчастное словечко на двери Нарина. Хотя… После вчерашних слухов это было ясно всем и каждому без слов, даже бегающим по коридорам слугам с вениками и прочей бытовой ерундой.

Старый эльф хихикал в свою убеленную сединами серебристую бороду и очень даже ехидно смотрел на меня. Ясно как день, что мои попытки увернуться от вины за происходящее от него не скрылись. Как-то по отечески отстраненно взглянув на меня, эльф подпер голову рукой и перебил мои тухлые попытки отмазаться:

— Корр, а ты знаешь, я ведь в молодости тоже шалости всякие любил…

Вот после этой фразы дедушки эльфа я распрощался с надеждой получить именно сегодня хоть какой-нибудь развернутый и конструктивный совет. Есть у гномов на Пангее поговорка — если твой престарелый собеседник начинает говорить что-то из разряда «а вот я в молодости», значит разговор затянется. Ах ты ж Великий Омм! Только сентиментальной речи старого эльфа о молодости мне здесь и сейчас не хватало! Трагически громко выдохнул…

Эльф опять меня неправильно понял и продолжил:

— Да, да, Корр… Я понимаю, что расплата за шалость иногда бывает неоправданно жестокая, но это всегда того стоит! Помню, мы как-то с одним из моих дружков изобрели прекрасную магическую плюшку. Я потом, когда началась война, составлял формулы для кучи разного рода магических эльфийских ловушек, но горжусь именно той, придуманной первой. Знаешь, у нас же в эльфийском лесу, по крайней мере лет триста назад, были ограничения для магии. Бессистемно и без разбора каждый встречный поперечный эльф мог творить только так называемые заклинания светлого типа. Можно было лечить зверьё, деревья, садить цветочки… Но это ведь так скучно, правда, гном? О том, чтобы высосать из кого-то жизнь или приказать медведю задрать другого, даже эксперимента ради, и речи не шло. За этим тогда следили очень строго, и по ауре от проделанной магии отслеживали и наказывали виновного. Мы тогда с моим дружком добавили поздней ночью вокруг дома одного не любимого нами эльфа кучу лечащих ловушек для зверья. Маны угрохали уйму. Лечебная магия была настолько сильной, что притягивала даже больных зверей с далеких участков леса. Всё бы ничего, но магия была не простая, а именно предназначенная тем зверушкам, которые перекусили чем-то несвежим или вредным, и никак не могли, так сказать, облегчиться. Зверушки, учуяв лечебную магию, предназначенную именно для них, приходили, облегчались и довольные убегали в лес. Ну а эльф, когда утром проснулся, был очень зол.

На этом месте своего рассказа дедушка-библиотекарь начал ехидно хихикать в бороду. Я, со скепсисом глядя на него, в упор не понимал, что именно так развеселило Серафима. Эльф продолжил:

— Понимаешь, Корр, когда магия светлая, следы тех, кто ее творит, очень слабые. Их почти нельзя отыскать. Мы тогда с моим остроухим дружком так и остались безнаказанными, а тот эльф долго разыскивал виновного, чтобы передать традиционную записку «о страшной и кровавой мести».

Тут старика Серафима с головой накрыло ржакой, он даже задыхаться начал, когда мне это рассказывал:

— Представляешь? Записка о мести есть, а передать её некому!.. Бегал с ней, в окна другим эльфам заглядывал, а потом с горя сожрал её и удавился…

Маленького сухонького старого эльфа даже начало подкидывать на стуле. Великий Омм, опять этот «учительский смешливый зуд»! Неужто и библиотекари его могут подхватить? Борода дедушки-эльфа от раскатистого смеха растопырилась, в уголках глаз появились слезы.

Взглядом стал искать что-то похожее на дубинку, чтобы треснуть Серафима по голове. Потом одернул себя. Нельзя! У эльфов черепушки намного слабее гномьих, да и старый уже библиотекарь.

Пока дедушка не рубанулся со стула, подхватил его и, отыскав в углу стеклянный графин с водой и кружку, налил ему попить и передал в дрожащие руки. Эльф жадно прильнул губами к сосуду с водой.

Я же в полном ступоре и недоумении смотрел на всё это дело и осознавал, что, видимо, вот никогда в этой жизни не смогу понять другого остроухого. Воистину, этот народец на Пангее сделал из особенного теста. Ну их в пень вообще!

Серафим откашлялся и, выдохнув, уже более спокойно сказал: