Одержимость справедливостью

– Ну да, ну да.… А, иностранные книжки, зачем?

– Это не иностранные, это польские. Тоже мать собирала. Она же польскую школу закончила. Вот польские книжки и читает.

– У тебя мать, полька? Вы за границей жили?

– Да не полька она! Мама из Белоруссии. Там, польские школы были. Вот её родители туда и отдали.

– Ты, тоже польский знаешь? – сейчас начнёт хвастаться, подумал я. Вот, мол, я какой….

– Да нет, меня не учили. Я, к языкам тупой. Ничего в голову не идёт.

– Ну, а книжки то эти, те, что по-русски, ты читал, или они так стоят?

– Читал, конечно читал, почти всё читал.

– Всё? Тут же до хрена, – ну вот, я так и знал, не может не хвастаться, – ты читал полное собрание сочинений Куприна? И Тургенева? Да ладно, Мопассана, я ещё поверю….

– Да, и Мопассана, и Золя, и Хемингуэя, и Джека Лондона, и Ремарка, почти всё. Это классные книги, я оторваться не мог, – Димка явно был задет, намёком на то, что он может быть вруном, – почти всё читал, кроме польских книг. Но Сенкевича я читал по-русски. А вот, видишь, написано – Lalka, это по-польски значит Кукла. Был такой польский писатель Болеслав Прус, мама его любит, я не очень.

– Ты же говорил, что польского не знаешь?

– Да всё можно по-русски прочитать.

– Да?… И что же тебе больше всего понравилось?

– Больше всего? Много чего понравилось. А, вот, Сто лет одиночества, Маркеса. Не читал? Только книги этой здесь нет, её приносили, а потом забрали.

– Нет, не читал, не слышал даже, – задавить хочет, интеллектом, подумал я, – Маркес? Итальянец какой-то, что ли?

– Колумбийский писатель. Очень классная книга. Случайно в руки попалась, а я оторваться не мог.

– Не слышал, – наверное, говно какое-нибудь, подумал я себе. Какие там писатели, в Колумбии. Специально узнаю про это, чтобы тебя, на чистую воду вывести.

– Попадётся, прочитай, советую.

– Ладно, почитаю, – знает, наверное, что книжку найти не смогу. Да и где её искать. Колумбийский писатель! Наверное, думает, что я дурак наивный. Вот и распускает хвост, – подожди, сейчас название запишу. Как говоришь, «Сто лет одиночества»?

– Да запомнишь, что там записывать.

– Нет, зачем же, я запишу, раз ты рекомендуешь, – не хочет, чтобы записывал, – как говоришь, писателя звали?

– Маркес, Габриэль Гарсиа Маркес, нобелевский лауреат по литературе….

– Нобелевский лауреат? Что же ты сразу не сказал. Теперь вспомнил, конечно, знаю, просто забыл, – теперь он точно будет считать меня дураком.

Думать ни о чём не мог. Это всё из-за квартиры. Да хрен с ней, с квартирой, это из-за его комнаты. Когда я увидел эту комнату, во мне всё перевернулось. У меня тоже есть своя комната. Между кроватью и шкафом стол едва втиснулся. Окно маленькое, тёмное, а мне ведь рисовать нужно. Я вечером цветов не вижу, красок не чувствую. Вещи положить негде. А у этого, хоромы настоящие. Кровати нет, тахта. Говорит, что днём он на ней всё раскладывает, а вечером убирает. Или когда девчонок приводит. Мне мать девчонок приводить не разрешает. Говорит, рано. Говорит, девчонки хорошему не научат. А этому, пожалуйста, води себе, сколько хочешь. Ещё и дверь на крючок запирается. Говорит, чтобы родители не вскакивали.

– У тебя что, девчонки на ночь остаются?

– Да нет, ты что, родители не разрешают. Только до одиннадцати можно, а потом стучат в дверь: «девочке пора домой».

Рассказывает, а у самого глаза блестят. Намекает, мол, я и так успеваю…

– Вообще, девчонки редко приходят, – продолжал хвастаться Димка, – с ними скучно. Танцы им подавай, а я не умею. Развлекаться хотят, капризничают. Ну их….

Стола у него в комнате не было. Вместо этого на стене висела забавная штука, Димка называл её «секретер». Говорил, буржуи выдумали. Полки такие, а нижняя закрыта крышкой. Крышку откинешь, и на тебе, стол. Большой, больше моего. И закрывается на ключ. Вот бы не такой, я бы не отказался. Закрыл бы там всё, чтобы мама не лазила. Повадилась, мой дневник читать. Будто я там что-то особенное пишу. Ничего там нет, что я дурак, свои мысли на бумагу записывать. Я мудрость собираю. Идеи, высказывания, шутки, анекдоты. Поэтому, всегда могу в нужное время нужное слово вставить. Поэтому, преподаватели и говорят, что я остроумный. Но, секретер это ладно, а собственная студия, меня убила.

Тут же, часть его комнаты была отгорожена перегородкой от пола до потолка. И та часть, что ближе к огромному окну, стала настоящей студией. Это не важно, что там всего 4 квадратных метра. Ну и что, мольберт-то, смог поставить. Полки тут есть, краски разложить можно, кисти, холсты. Светло и воздух свежий. То, что нужно. А у меня, плюнуть негде. Может, комната и не намного меньше, но ведь темно, окно маленькое. А за стеной, кухня воняет.

Я, конечно, вида не подал, но в душе кошки скребли. Опять одним всё, другим ничего. А он всё про книжки, да про книжки. Зачем книжки в доме держать, совсем не обязательно. Пыль лишняя, да и денег стоят. Можно же в библиотеку сходить. Видно, денег некуда девать.

– Ну, ладно, спасибо за чай. Пойду я, завтра в училище увидимся.

Не успел выйти, а тут Димкина мать пришла.

– Здравствуй Дима, – говорит, я так рада, что ты с нашим. А то у него друзей совсем нет. Теперь вот, тёзки, будете дружить. Дима много про тебя рассказывал. Говорит, ты в группе самый лучший.

– Умереть за друга не трудно. Трудно найти друга, за которого стоило бы умереть, – вспомнил я запись в своём дневнике, за которым охотилась мама.

– Вот, вот! Димка так и сказал, что ты очень эрудированный и талантливый. Говорил, что мог бы стать писателем, или журналистом, фельетонистом. Говорит, юмор у тебя утончённый, а ты ещё и художник талантливый.

Димкина мать нахваливала меня, а я думал, что ему от меня надо, что это они меня так окучивают. Слушать, конечно, приятно, когда тебе льстят. Только ведь такие люди искренними не бывают,

– Ты заходи, не стесняйся. Мы всегда будем рады тебе, правда Дима? – продолжала распинаться Димкина мамаша.

– Да, конечно! – подхватил Димка, – заходи, в любое время.

– Французский философ 18 века Дени Дидро сказал: «Искренность – мать правды и вывеска честного человека». Спасибо вам на добром слове! – мой дневник снова меня выручил. Плохо было то, что заучить всё, что там записано, и быстро вспомнить нужную цитату, никак не удавалось. Но, всё же я вёл его не зря.

– О-о, – восхитилась Димкина мамаша, – я вижу Вы ещё и философ.

– Это Дидро.

– Не скромничайте, Дмитрий, – то, что Вы такие вещи подмечаете, говорит о многом. Вы, наверное, много читаете?