Страница 20 из 27
Можно задаться вопросом: «Почему же так произошло?»
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо говорить не о советском народе, населяющем СССР и представленном разными национальностями союзных республик, а о русском этносе, поскольку русские являются не только многочисленным, но и де-факто государствообразующим народом.
«Русский народ, – писал в своё время Николай Бердяев, – никогда не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был более народом откровений и вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайности; не зная аристократической жизни, русский народ не мог рассчитывать и на жизнь буржуазную, со всей её псевдо-культурой, поскольку никогда Россия не была государством буржуазным. К тому же, в определении характера, русский народ сочетает в себе слишком много как отрицательных, так и положительных начал: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость и склонность к насилию; доброта и человечность, индивидуализм, коллективизм, национализм, мягкость; обрядоверие и искание правды; индивидуализм, обострённое сознание личности и безличный коллективизм; национализм, самохвальство и универсализм, всечеловечность; эсхатологически-мессианская религиозность и внешнее благочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт»[7].
Вот и получилось: поманили пальчиком – все и побежали, радуясь, ещё не зная важной истины: чтобы по-другому действовать, по-другому жить и работать, люди должны сначала научиться думать по-другому, они должны изменить кардинально своё мышление, по сути – стать другими. Такова природа человеческого сознания. Но кто бы, как говорится, «подстелил соломки».
Фантастическая активность Горбачёва, его излишняя торопливость в делах порой удивляли. Можно было подумать, что его поддерживала какая-то неведомая сила, идеальная утопическая фантазия, схожая разве что со сказочным героем. Складывалось такое ощущение, что он давно уже не жил своим умом, закрепив тем самым за собой право на некое превосходство, буквально «заражая» всех своими мыслями, своими идеями. Глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что он находится под какой-то неведомой нам защитой, настолько уверен он был в своих действиях. Причём речь шла не о реформах, а о новых революционных преобразованиях во всех сферах страны. Такая ответственность вряд ли бы была по плечу одному человеку, тем более что Горбачёв никогда не обладал ни мудростью руководителя, ни вдохновенным созерцанием. Слабый духом, он был обычным посредственным чиновником, чья интеллектуальная серость делала его зависимым от аппаратных заготовок.
Его потребность идеализировать то, что он делал, закрывать глаза на несовершенные, слабые стороны своих поступков уводили его не только от собственной совести, но и духовного достоинства. Признаваться в своих ошибках и своих заблуждениях, выделять главное из второстепенного, именно то, что непосредственно осуществимо, он был не способен. Так он жил не только тогда, когда стал Генеральным секретарём, но и всю свою жизнь, ибо так жить ему было легче, ценя вместо духовной самооценки личное самолюбие и тщеславие. И вот этот человек взял на себя невиданную ответственность по реформированию страны, не обосновав и не выявив её основное звено, цели, задачи перемен, последовательность их решений и, главное, пути их поэтапной реализации. Так мог поступить только тот человек, который чувствует свою защиту извне, зная наперёд, что если что не так, то ему за это ничего не будет. Нетрудно догадаться, под какой защитой он находился.
Понимая настроение людей, Горбачёв призывает к радикальным мерам, к тому, от чего просто невозможно отказаться, – перестройке. И не просто к «перестройке», а к смене общественно-экономического строя страны. О таком резком повороте в жизни миллионов советских людей, не знающих, что такое рынок, что такое капитализм и с чем его едят, страшно было подумать, не говоря о чём-то другом.
«Перестройка, – преувеличивая свою значимость, говорил Горбачёв, – многозначное, чрезвычайно ёмкое слово. Но если из многих его возможных синонимов выбрать ключевой, ближе всего выражающий саму его суть, то можно сказать так: перестройка – это революция…»
Говоря эти слова, Горбачёв прекрасно понимал, что в ораторском искусстве «первое дело, и второе, и третье есть произнесение!». И это его «произнесение» было услышано народом.
«Ну что ж, говорили некоторые, – есть что послушать, да было бы чего покушать».
Слушая Горбачёва, мало кто понимал, что, приняв непонятный язык «друга», каждый незаметно для себя становился его пленником, поскольку в словах, которые произносил Горбачёв, люди находили не просто удовольствие, но и страсть, причём страсть что-то изменить быстро и немедленно, без присутствия каких-либо элементарных механизмов, словно Горбачёв был той самой «волшебной палочкой», одного взмаха которой было достаточно, чтобы всё изменить к лучшему, как если бы человек, к примеру, захотел вскопать огромный сад только одними желаниями и декларациями, не имея никаких орудий труда и не задавшись вопросом, зачем копать и подо что копать, под какую культуру, и всё ли нужно выкорчёвывать, чтобы в дальнейшем в нём всё росло и плодоносило, одним словом – чтобы было не поле, а сад. Но, кроме чарующих обещаний, никаких зрелых плодов быть не могло, поскольку завязь таких плодов – перестройка – не могла распуститься в первую очередь из-за стадного единомыслия, преувеличения самого факта, которое он использовал в своих интересах. У Горбачёва как у агронома (помимо юридического образования, он имел ещё диплом агронома) была другая миссия: «Начать»! Глядя на него, можно было без ошибки прочитать все его мысли, которые присутствовали в голове и которые сводились к одним и тем же вопросам: «Достаточно ли я вовлечён в мировую политику? Полностью ли я исполняю своё мировое, так сказать, предназначение?» И вообще: «Хорош ли я на посту Генерального секретаря?!» Своим таким поведением Горбачёв буквально насиловал общество, издевался над ним во имя своего личного превосходства. И это не было для него какими-то показушными откровениями или самодовольством, нет, просто он так жил, так думал, так дышал. Просто потому, что пришло время, когда ему представилось право сделать то, о чём он думал всю свою сознательную жизнь, о чём мечтал последние годы. Все эти думы и мечты были связаны с одним желанием: изменить страну, причём, до неузнаваемости, придав ей совершенно другой общественно-политический статус. Правда, какой «статус», он ещё не знал, да и неважно это было. Главным было другое: сделать исторический выбор, поскольку, как он говорил, «бурными обсуждениями и митингами, анализом ошибок прошлого теперь не обойтись, нужно практическое продвижение вперёд, тем более что люди требуют более решительных и энергичных действий, они не удовлетворены тем, как действуют советские, хозяйственные органы, общественные организации и многие партийные комитеты. Наступает именно тот момент, когда уже дальнейших указаний сверху ждать нечего, надо активно реализовывать принятые решения повсюду: в каждом коллективе, в каждом городе и селе».
В Горбачёве, как, впрочем, и во всех людях, жило два человека: один – хороший, честный, порядочный, стремящийся к великой цели, при помощи которой он хотел осчастливить человечество, и другой – тщеславный, суетливый, заносчивый и заблуждающийся во всём человек. И вот этот последний властвовал над первым, готовый ради своего величия пожертвовать всем, чем можно только пожертвовать: народом, родиной, историей, высшими духовными ценностями. Он не давал «первому человеку» не то что продохнуть, а сказать лишнее слово, чтобы тот мог сделать для общества что-то полезное и нужное, то, что так ждали и ждут от него все люди, – честности и порядочности в исполнении своих государственных обязанностей на благо общества и отечества.
Слушая Горбачёва, народ полагал, что вот-вот – и он будет наконец-то свободен от всяких своих страстей, политических догм, тёмных стихий и прочих бед, но это был страшный самообман, что возникал в их сознании и памяти для более привлекательного хода событий. В состоянии заблуждения и приукрашивания фактов они стали лгать сами себе, забыв, что в любой революции не бывает и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы. Кроме болезней, несчастий, стихийных бедствий, пожаров и наводнений революция ничего хорошего не несёт.
7
Бердяев Н. А. Самопознание. – М.: Книга, 1991. – Стр. 14.