Страница 6 из 24
Знакомые коллеги Сомова, преодолевая себя, наравне с другими (такими же инженерами и учёными) тоже стали приобщаться к частной инициативе. Выбор был невелик: или стой на углу улицы и торгуй, или голодай. Правда, не для всех эта работа была по силам; для некоторых она была психологическим и физическим испытанием. И всё потому, что в СССР деньги и всё, что было связано с их добыванием, считалось пережитками буржуазного образа жизни. Подобное занятие высмеивалось и критиковалось, и в первую очередь коммунистами.
К тому же предпринимательству в советское время никто и никогда не учил, эта «наукой» овладевали только капиталистических страны, где все средства производства являлись и являются частной собственностью класса капиталистов, эксплуатирующих труд наёмных рабочих для извлечения прибыли. А у нас был социализм, и этот общественный строй не предполагал эксплуатацию наёмных рабочих, поскольку был основан на общественной или коллективной собственности на средства производства. Короче, людям, принявшим долю торгашей, нужно было не просто стать лавочниками или бакалейщиками, им нужно было стать другими людьми, не только поменяв отношение к людям, обществу, семье, но и «эволюционировать», если можно так сказать, в другую идеологию, в которой не было места прописным истинам и моральным ценностям. Ибо свобода освобождала их от всех человеческих правил и обременённого долга, с которыми они должны были считаться, делая их более раскованными и независимыми. Причём настолько, насколько хотели этого сами люди. Не думая о том, что их поведение не соответствует тому высокому уровню цивилизации, на который они претендуют.
Конечно, поскольку они были людьми образованными, можно сказать, культурными, на первых порах досада и гнев мучили их, так как разрушительный фотонный импульс нарушал не только гармонию, но и равновесие, что приводило к тяжёлым последствиям – нарушению физической и умственной деятельности. И это они понимали. Но обстоятельства и желание разбогатеть, как омут, затягивали их всё сильнее и сильнее в безумие современной жизни, и при этом отрицались всякие общественные установки и нравы, при которых привычка становилась второй натурой. Достаточно сказать, что среди этих людей не было ни одного человека, который бы не мечтал, будучи нищим утром, к обеду стать миллионером, как и дожить с этим миллионом до вечера, не погибнув от рук какого-нибудь криминального авторитета или киллера. И хотя они знали все сложности этого нелёгкого дела, никакой страх не мог их остановить. Да и как иначе, если все оказались в положении, в каком никогда раньше не бывали: без страны и без копейки денег. Как ни крути, торговля была единственным эталоном успеха и ассоциировалась лишь с финансовой выгодой и больше не с чем. Всякая опасность, всякая высшая этика отходили на последний план.
Шло время, торговля в ларьке становилась для многих не просто временным явлением, чтобы спасти семью от голода, а новым импульсом к осмыслению жизни. Всё менялось на глазах, в том числе и идеология, которая рождала новый тип людей – пытавшихся жить по лекалам западной цивилизации богачей, вся мощь пропаганды которой всегда сводилась к одной цели – отобрать и поделить. И это были не просто слова, а некое руководство к действию.
Отслеживая всё, что происходит в России, американцы тут же поспешили на «помощь» русским, находя нужные слова: «Пришло время, – говорили они все в один голос, – когда народы России должны обращаться к Соединённым Штатам за доброй волей, силой и мудрым руководством».
Предложение американцев не заставило долго ждать команду Ельцина. «По доброй воле и под мудрым руководством» англосаксов новоиспечённые либералы тут же начали проводить в России ваучерную приватизацию, суть которой заключалась в том, чтобы в кратчайшие сроки продать (за чисто символические деньги) узкой группе людей (бывшим партийным и комсомольским работникам) так называемые средства производства – недвижимость, землю, акции предприятий и другое имущество, вычеркнув из «списка» на приобретение этого же имущества большую часть граждан России.
Таким образом, решая ваучерную приватизацию по-американски, команда Ельцина провела (вопреки воле народа) беспрецедентную одномоментную либерализацию цен (освобождение). Произошло это буквально в один день – 2 января 1992 года – в условиях стопроцентной государственной собственности, сверхмонополизированной экономики и нулевой конкуренции. Но на самом деле это было не «освобождение цен», а освобождение от контроля советских монополий. В результате в декабре 1992 года годовая инфляция составила фантастический рост – 2600 %. Сбережения граждан были полностью уничтожены. И тогда естественным образом встал вопрос о том, как проводить приватизацию, если все накопления населения уничтожены гиперинфляцией. И власть пошла по мошенническому пути. Младореформаторы и их советники исходили из того, что российский народ после десятилетий советской власти ничего, кроме уравниловки, не понимает. Поэтому, считали они, достаточно будет создать видимость того, что между 150 миллионами граждан России можно поровну разделить почти всю собственность страны стоимостью (по оценке правительства) 1 триллион 400 миллиардов рублей. Таким образом, всем российским гражданам раздали по одному ваучеру. Эти бумаги обладали ограниченным сроком действия (три года с момента выпуска). Каждый приватизационный чек имел номинальную стоимость, равную 10 тысячам неденоминированных рублей. Предполагался обмен этих ваучеров на акции российских предприятий. Но всё пошло не так, как планировалось. Ваучеры скупили те же партийный чиновники и мафиозные структуры. В результате такой мошеннической аферы владельцы ваучеров оказались и без сбережений, и без собственности.
Если окунуться в историю, то любой век отмечен коварством и изощрённостью многих правителей, по вине которых гибли миллионы ни в чём не повинных людей, идущих на так называемый «призыв» к лучшей жизни. СССР, величайшая в мире держава, не стала исключением. По простоте своей русские люди были наивны и простодушны, они не знали, что, отрекаясь от всех своих вековых ценностей, они протягивают руки дьяволу, который уже предлагал им «дружбу» навеки, искушая и подчиняя себе одного за другим, чтобы не только подвести к пропасти, но и уничтожить. Веря этой дружбе, без всякого страха и опасности толпа множилась с каждым днём: на зов дьявола устремились миллионы людей, совершая не только преступления, но и разрушая всё на своём пути, что досталось им от предков, что делало их людьми. Никакое поучение, никакой ужасающий пример и доброжелательное предостережение из истории их не интересовали. Высокомерные, суемудрые и безбожные, они ринулось искать того, кто может ими повелевать, расширяя границы познания и удовольствий. И нашли: дьявола!
Сомов, как ни старался облачиться в новую личину, переделать себя не мог. И вовсе не потому, что ему не хотелось работать в этой сфере, мотаться с баулами по стране; зимой отмораживать уши, лицо или ноги, а летом сгорать от жары или прятаться от знакомых, чтобы не было так стыдно. А потому, что принцип для него был важней. И переступить через него, как через порог, он не мог ни при каких обстоятельствах. Таков был его характер. А что касалось людей, то он их не осуждал. По этому поводу он говорил так: «Я вижу нравы, но людям я не судья». Как человек, строго придерживающийся законов нравственности и морали, он прекрасно знал, что за всякое отступление от правил рано или поздно придётся дорого заплатить. Никакое оправдание не поможет.
В общем, к выбору жизненного пути он относился требовательно, можно сказать, философски, говоря: «Да, в движении растёт сила и набирается мощь; но и упасть в этом случае очень легко. А я падать не хочу. Тем более что цели как таковой, ради чего можно было упасть, у меня нет. Надо идти спокойно, потихоньку, сообразуясь со своей совестью; а если надо, то нужно и ползти, ничего страшного в этом нет. Во всяком случае, тот, кто ползёт, не упадёт».
Он прекрасно понимал, что бизнес потребует от него жертвенности, коими станут нравственные и духовные ценности, являющиеся для него своеобразным жемчужным ожерельем, без которого ему сложно будет сохранить отношение силы разума к силе чувств. Как понимал и то, что без этого человеческого дела ему невозможно будет разуметь не только внешние приличия, но и внутреннюю основу побуждений.