Страница 61 из 87
— И не надо. — Пожал плечами Пест. — Я когда денег еще чуть-чуть соберу — начну тебе домик строить. Мне всего пару золотых не хватает, но это я и сам заработаю.
— Да как же так! Не положено за так одежку дарить! Может, рассказать тебе чего? Может, думу какую надумать не можешь?
— Нет. Все уже придумал и рассчитал. Даже не особо сложно получается. — Снова пожал плечами Пест. — Если неймется тебе, то сам придумай, что рассказать.
Пест достал из-под стола свой заплечный мешок и вынул из него сверток из мешковины. Развернув его наподобие скатерти на столе, он приготовился есть. Уже смеркалось, и ему предстояло обойти все восемьдесят уличных фонарей. А пока он, не чистя кожуры с вареного картофеля, уплетал его за обе щеки, закусывая чищеной луковицей. Периодически он отпивал из кувшина, в котором была простокваша.
— Ты, Пестушка, не по канону ведун. Вот, что глаз режет, когда тебя в первый раз увидал.
— Это как «не по канону»? — проглотив, спросил Пест.
— Ну, ты без вещи, в которой силу ведуны держат. Кто-то палку или клюку себе делает, а кто-то амулет какой или бусы. — Лукаша крутил в руках рубаху и так и сяк. Примерял и рассматривал вышивку, поднося ее к самому лицу. — Я со старшими духами слово молвил, так они мне за учителя твоего Акилуру, говаривали. Я как-никак, а старшим духом стану, если с артефактом у меня выгорит.
— И что они за Акилуру говаривали?
— Говаривали, что когда сильно ворожить ей надо было, то не клюкой она пользовалась. — Лукаша одел рубаху и взял в руки зеленый жилет. Усевшись прямо на стол, рядом с ужином Песта, он принялся рассказывать и поглаживать жилетку. — Был у нее бубен в четыре ладони твоих. На бубне том символы были ведьмачие. Да не простой краской рисованные, а кровью, что у девственниц течет, когда в зрелость входят. На бубне том, по краю, на волос младенческий были закреплены двадцать семь костяшек. Каждая с острым, как игла, концом. Этими костяшками она себе палец колола и символы на бубне обводила… До сих пор духи дрожат от ее ворожбы. До того темная была ворожба ее, что спасу не было. Да и сама Акилура в карман за словом не лезла. Сам-то не видовал, на службе был, но говорят, она самому теней хозяину дулю сунула, когда в тень по делу пришла.
— А где тот бубен, знаешь? — спросил Пест, задумчиво глядя на надкушенную луковицу.
— Так откуда? Тот бубен так тьмой пропитался, что себя осознал. В нем дух темный завелся, и где он, да что с ним, не знает никто. Токмо одно известно, что в тени того духа не было, а значит, бубен цел и дух в нем сидит. А у тебя такой вещицы нет! Вот я про что!
Пест закинул в рот оставшуюся картофелину и запил молоком.
— Есть у меня задумка за такую вещицу, но для нее еще денег надобно, — вздохнув, произнес Пест. — Тут еще и Ратмир решил с меня экзамен спросить сразу за второй круг «Войны»… И посевная на носу…
— Не тужи, Пестушка! Сдюжишь! Ведуны всегда трудной дорогой шли, всегда тяжело было…
— Ладно, чего уж зазря языком болтать. Сиди в комнате, а я пойду фонари зажгу. — Пест поднялся и начал собираться на вечерний обход. Накинув теплый вязаный жилет и плащ с капюшоном, он вышел из комнаты. Выйдя из здания, тихо позвал черта:
— Черт! Ходь сюда и по сторонам гляди! Не дай бог опять проворонишь лихого! Выпорю!
Появившийся черт закивал головой и открыл третий глаз на лбу. Постоянно вертя головой, он пошел за Пестом.
Пест шел по темным улицам и вообще не подавал признаков того, что магичил. Рядом с ним иногда возникали небольшие вихри, которые подхватывали мелкий мусор и, немного пройдя вместе с ним, исчезали, оставляя за собой небольшие аккуратные кучки соломы и песка. Эти кучки утром собирали городские уборщики, которые с рассветом выходили на улицы, для уборки. Когда Пест проходил мимо фонарей, то они просто загорались. Из-под плаща не высовывались руки, не раздавалось звуков заклинаний из-под капюшона. Лишь иногда Пест останавливался у какой-нибудь лужи. Спустя несколько секунд вода в ней начинала бурлить, а сама лужа стекала в решетку водостока, который оказался банально забит мусором. Так и ходил он по улицам Вивека, одинокой фигурой во тьме в темном плаще.
Когда луна уже взошла над головой, он подходил к последнему фонарю. Единственному в Портовом районе. Тут начал говорить черт:
— Двое за нами уже четыре квартала идут… От них страхом тянет. — Демон пошевелил узкими ноздрями и оскалил зубастую пасть. — Впереди еще трое, но от них еще сильнее страхом несет.
— Далеко до тех, что впереди?
— У фонаря они сидят, в проулке справа… Хрум… — Черт издал свой странный звук, который Пест считал смехом.
— Когда к фонарю подойдем и я его зажгу, появишься и будешь скалиться во всю пасть. Головой верти и смотри не пропусти тех, что сзади. Понял?
— Сожрать дашь?.. Хрум… — с надеждой спросил черт.
— Дам, но душу трогать не вздумай! И только ежели нападут.
— Не дурак! Помню!.. Хрум… — Черт оживился и начал вертеться вокруг Песта, вращая головой то назад, то вперед и постоянно замирая на пару ударов сердца. Словно вслушиваясь в тишину.
Когда Пест подошел к фонарю, то черт снова заговорил.
— Сзади двое остановились. Справа один к тебе идет.
После этих слов Пест зажег фонарь, а черт проявился во всем своем «величии»: рядом с Пестом стояло прямоходящее существо. Непропорционально длинные руки, оканчивающиеся приличной длины когтями, и огромный горб с кожей пепельного окраса создавали довольно мрачный вид. Но самое главное — голова. Голова была довольно большая, относительно тела и вытянутая. Узкие, длинные ноздри, огромная пасть, полная острых зубов, мелкие заостренные уши и, как венец уродства, третий глаз на лбу.
Субъект, шедший к Песту, в нерешительности замер. Немного потоптавшись на месте, он все-таки решился и продолжил подходить ближе.
— Уважаемый маг! Простите нас за беспокойство, но не согласитесь ли вы на небольшую беседу. — Чуть подрагивающим голосом произнес он.
— Я вас слушаю, — Пест старался пробасить, чтобы не выдать своего голоса.
— Это не совсем удачное место, чтобы вести разговоры… — начал было собеседник, но его оборвал Пест.
— Зато другое место будет очень удачным для нападения. Меня это место устраивает полностью.
До собеседника было около десяти метров и говорить приходилось довольно громко.