Пест-серебрушка

Спустя несколько лет

Пест сидел за старым, отполированным столом в землянке Акилуры. Сквозь маленькое оконце, затянутое бычьим пузырем, угадывались фигуры.

Фигуры местной детворы, собравшейся за ульем, который нашел один молодой охотник.

— Чего умолк? — спросила Акилура задумавшегося Песта, повернув ухо к окну. — А-а-а… Тоже за ульем со всеми хочешь?

— Хочу, баба Акилура… — вздохнув, произнес Пест. Он уж возмужал, подрос и еще сильнее раздался в плечах. Лицо начало приобретать грубые черты.

— Ну, коль хочешь, иди… — с прищуром произнесла старуха. — Неволить не буду…

Пест посмотрел на стол, а затем на свои руки, еще раз взглянув в окно.

— Не пойду, — со вздохом произнес Пест. — Не можно мне своей жизнью жить и то делать, что вздумается.

— Эко как! Ну тогда рассказывай.

— Что знать тебе хочется, баб Акилура?

— Рассказывай, как наказ мой выполнил, как учеба твоя у Трипона — кузнеца из роду Дорожичей — прошла. Что сумел? Что не вышло? Все рассказывай! С прошлого урожая тебя не видывала, не слыхивала.

Пест сложил руки на груди и, вздохнув еще раз, начал рассказывать. Говорил он короткими рублеными фразами.

— Ты уж прости, баб Акилура, но опозорил я село наше. Я со старшим сыном, наследником старосты Дорожичей, на кулаках сошелся. Зело хорошо тот на кулаках бьется, и не смог одолеть я его. Тут меня зло взяло, и не стерпел я. Кулаком с огнем из дара ему в левую скулу сунул.

— Знаю я про то дело. Аль, ты думаешь, что рана жжёная сама так быстро заросла? Не печалься. Ты рубаху сними и спину свою покажи.

Пест скинул на скамью рубаху и повернулся к Акилуре спиной. На спине красовались росчерки шрамов. Шрамы были прямые и явно от кнута. Необычным было только то, что шрамы сильно выпячивались, словно приклеенные. Акилура провела кончиками пальцев по спине, ощупывая шрамы.

— Добро кнута получил! Добро! Соленой водой поливали?

— Оной самой! — ответил Пест и передернул плечами.

— Добро!

— Да, какое уж тут добро!

— Обыкновенное! Помнишь, чего боялся до розг?

— Боялся, что помрет сын старосты и он виру с села нашего возьмёт! Ночь, пока в яме сидел, все единому молился, чтобы живой был.

Старуха с прищуром взглянула на Песта и кивнула своим мыслям.

— От рожи подпаленной не всяк помрет. Только ежели на роду написано. Про все знаю, врачевала я лицо его. Подпалена останется, конечно, но жить будет и наследника сделает. А ежели ты еще раз с кем на кулаках сойдешься — я тебя прокляну на два колена! Ишь! Силу в себе почуял! А я тоже хороша! Огню да земле обучила! — Акилура принялась копаться в корзине, которую с собой принес Пест. — На вот, яблочко скушай… Будет урок тебе, да ему в память на жизнь. А мой наказ за огрехи твои таков: будешь учиться душою глядеть да носом магию чуять! Понял меня?

Пест упер взгляд в пол и согласно кивнул.

— Ты мне за кузнечье ремесло скажи. Что Трипон говорит, тяжко было аль легко?

— Работа в кузне не тяжелее нашей плотницкой, да вот Трипон говорит, что металла не чувствую да мастера из меня не выйдет.

— Кузнец средней руки значится. Но и то в хлеб. Косу аль подкову выковать сможешь?

— Смогу, баб Акилура! Я себе нож сковал! — С этими словами Пест достал из-за пояса небольшой ножик. Тонкое и узкое лезвие делало его больше похожим на шип или полированный плоский гвоздь. Длиной он был в две трети ладони здорового мужика.

— Аль не знаешь ты, Пестушка, что магу оружие в руки брать нельзя? Аль ты на суку повисеть решил, за шею подвешенный? — Голос Акилуры снова приобрел каркающие нотки. Она протянула руку в требовательном жесте.

— Так то ножик по хозяйству! Ширина лезвия в два пальца, длина меньше ладони! Не оружие сие, баб Акилура! Мне кузнец сразу наказ дал. — Пест вложил в ее руки ножик, который сам выковал.

— Коли так, то добро, но носить с собой его тебе недозволено! Мал ты еще да в дом добро не носил, — проворчала старуха, ощупывая нож.

Хоть Пест и умел делать снасти для рыбной ловли, но самостоятельно его на реку никто не отпускал. Только со старшими отроками или взрослыми мужиками. Детвора, имевшая право на самостоятельную добычу пропитания, относилась к отрокам. Самостоятельными их не считали, и слова они не имели своего, но статус их уже был выше детворы. Их уже брали с собой на торжища, если заслуживали, и ставили руководить детворой.

— Нож отцу отдашь… — Акилура еще с минуту крутила нож в руках, тщательно его ощупывая и обнюхивая. — Ворожбу на металл навел? — спросила она Песта. Тот кивнул. — Руки старые, рисунка на лезвии не чают, но смердит от ножа землей сырой. Чую, ты в него знак земли вковал?

— Так оно! Только толку с того не много. Нож острее других и заточка дольше держится. Пробовал я, баб Акилура, ворожбу огненную в гвоздь вложить, да не вышло у меня. Только три гвоздя попортил. — Пест вздохнул. — Развалились они, словно ржой покрытые.

— Огонь в железо поселить трудно. Не его это стихия, хоть через него прошло… Такой ворожбе только в академии маговской учат. Ты вот что. До сумерек камень, что Пикард с городища принес, наполни. А как сумерки найдут — ко мне приходи. Отцу скажешь, я тебя на три дня заберу. — Старуха принялась копаться в корзинке и достала оттуда горшок с топленым маслом. Понюхав его и улыбнувшись, она обратилась к Песту. — Матушке поклон от меня передашь, а теперь до дому иди. Отец должен скоро вернуться…

Пест подходил к землянке старухи Акилуры. Он весь день провел в рассказах. Сначала рассказывал отцу о своих приключениях, а когда дошло до инцидента с сыном старосты, то получил тумаков еще раз. Уже к вечеру вернулись братья и младшая сестра. Пришлось еще раз рассказывать о своей учебе у кузнеца. Отец, к слову, нож отобрал и воткнул его в стену над столом. Песту при этом велел ножны под него смастерить, а когда отдаст и отдаст ли вообще, не обмолвился.

Сейчас же Пест шел, улыбаясь и морщась одновременно. Улыбался он от того, что наказание отца вышло не таким страшным, как ожидалось, а морщился от того, что разбитая губа при попытке улыбнуться снова начинала кровоточить и болеть.

— Не мельтеши под ногами! Распрыгался он! — Услышал голос Акилуры Пест. Он уже подошел к ее землянке.

— Ну говори уже! Сколько томить можно? — послышался из землянки тоненький, дрожащий голосок.