Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 4

И когда неделю спустя случилось нечто из ряда вон выходящее – даже рассказывать о таком… это просто неприлично в кругу порядочных людей… Ибо как можно назвать приличным, когда почтенная девица из хорошего семейства пытается отравиться, и мало этого, даже не оставив трогательной записки «Никто меня не понимает…»? – Варвара Степановна сказала себе, что она нечто подобное предвидела, а почему предвидела, она сама не знала – просто атмосфера на даче была какая-то предгрозовая.

Впрочем, не будем торопить события. Ибо неделя еще не прошла, а прелестный, безмятежно-лирический вечер разлит над поселком Саврасово, солнце клонится к закату, и два обитателя протасовской дачи одновременно скребутся перышком, делая записи в дневники. Да-с, дневники в конце 19 века были делом серьезным, как же без этого – социальных сетей еще не изобрели. Итак, запись номер один:

«У меня такое чувство, словно жизнь начинается заново! Из окна моего мезонина прелестный пейзаж, и небо у горизонта напоминает ленту абрикосового шелка, которая струится и опадает…. Это так волнует мою душу!»

И теперь запись номер два:

«Закат утекает за горизонт нежнейшим абрикосовым сиропом, и странное волнение охватывает мою душу! В моем возрасте пора перестать быть романтиком, но почему я снова и снова вспоминаю, как изящно она обернулась и улыбнулась мне напоследок этой тихой, чуть шаловливой, таинственной улыбкой? Эта девушка, что появилась сегодня, так мила и так необыкновенна, что странно заныло сердце, словно обещая перемены…»

Ну и ладно, господа. Перемены так перемены! Спокойной ночи.

***

Щелчок – удар ракеткой по волану. Еще щелчок. Смех. Волан летит влево, отбила! Еще подача… Наконец, Зина пропускает удар.

– Ах, Верочка, ты совсем меня загоняла!

Зина, вся красная от жары и усилий, тяжело дыша, вытерла пот со лба, поправила прядь, выбившуюся из прически. Двенадцатилетняя Верочка, не пропустившая ни одной подачи, была свежа как ландыш. Тетя Варвара и ее соседка Алесандрина Арнольдовна Полежаева, сидящие на веранде за чаем, снисходительно наблюдали, как Зина и маленькая Верочка – играют в волан на залитой солнцем песчаной дорожке.

Солнце слепило, легкий ветерок был душистым и благоуханным. От сосен пахло хвоей и янтарной смолой. Но вид у Зиночки был замученный.

– Может, пойдемте в комнаты, вы на рояле сыграете? – в голосе Верочки прозвучало сострадание.

– Ах, пожалуй, – согласилась Зина, – приобняв Верочку за плечи. – Пойдем, душенька, и на рояле поиграем, и чаю спросим. Кстати, я все хотела тебя спросить: ты какие книжки любишь?

– Про сыщиков, – отвечала без запинки Верочка. – А вы любите про Ната Пинкертона?

Дачная жизнь была беспечна и прелестна. Прогулки за грибами в чудесный сосновый бор, варка варенья, купанья, променады на станцию… А вечерами – ноктюрны Шопена – они буквально таяли под пальчиками Зины. Ах, когда в распахнутое окно заглядывает луна, а ночной ветер колышет занавеску, звуки музыки так притягательны, что на них слетались все – и чудесный спаситель Зиночки Дмитрий Протасов, и его папенька, и застенчивая девушка Лилия – старшая сестра Дмитрия. И даже высокомерная Мими снисходила до того, чтобы посетить соседей и оказать честь трудам Зины.

Но самый бурный интерес к Зинаиде проявил Лео – хотя и не показал этого напрямую. Поскольку Зина сразу же вежливо, но твердо поставила его на место, и проявила к нему холодность, он был оскорблен в лучших чувствах. Не к такому приему у девушек привык избалованный красавчик; а раз так, то проучить Зину, то есть влюбить в себя, а затем оттолкнуть и насладиться ее отчаянием – вот чего он жаждал всей своей самолюбивой душой. Для начала он решил вселить в душу Зины если не ревность, то, по крайней мере, зависть, показав, что он оказывает внимание всем девушкам в доме, кроме нее; он стал демонстративно внимателен к Мими и Лилечке. Увы! На его прекрасные военные хитрости Зина смотрела примерно так же, как на ухаживания дворника Фомы за кухаркой Глашкой, то есть никак. Лео клялся сам себе, что он таки своего добьется – но задача пока представлялась ему неразрешимой.

Зато обе девицы – и Мими и Лилечка – получив увесистую порцию внимания от дачного красавчика, сразу же вообразили себя – каждая – избранницей Лео. Каждая уже видела себя в модной фате под венцом, мешало только наличие соперницы.

Бедняжка Лили, кроткий ангел, робея перед Капитолиной, стала ловить Лео по всем углам сада, затаскивать его за руку в беседку , и спрашивать со слезами в голосе:

– Но ты ведь любишь меня, а не ее? Поклянись! Зачем ты меня мучаешь, ах, как ты меня мучаешь! Скажи мне хоть слово…

Дачный сад был напоен свежестью и солнечными бликами, дорожки то и дело перебегали лимонные трясогузки, мило раскачивая хвостиками; порхали оранжевые бабочки, гудели пышные тяжелые шмели – но что за дело было бедной Лилечке до этого великолепия русского лета. Все, все, весь мир сосредоточился для нее на лихо завитых кверху усишках томного брюнета.

Не таков был характер Мими. Она решила применить военную хитрость, внушив противнику, что ее силы намного больше, чем на самом деле. Она притворялась, будто празднует победу – и над Лили, и над миром вообще. Губы ее были плотно сжаты в высокомерно-ехидную ухмылочку, глаза смотрели на весь мир с победоносным выражением, словно ей известна какая-то важная новость, которую она вот-вот огласит – к своему торжеству и к позору соперницы. Этот взгляд победительницы заставлял Лили подозревать наихудшее: что Лео уже сделал Мими предложение, что уже назначен день свадьбы, и так далее.

В итоге, бедный Лео был вынужден клясться по очереди в вечной любви обеим дамам, с огорчением замечая, что в отношении Зины он не продвинулся ни на шаг; но почему?! он начал подозревать соперника.

Соперник, впрочем, и не думал таиться. Дмитрий Сергеич, он же Митенька, проявлял к Зине самый простодушный интерес. Зина была с ним мила, но не более того. Митенька тоже начал подозревать соперника.

И пока соперники подозревали друг друга, они в упор не видели – кем на самом деле были заняты душа и разум Зиночки. А меж тем, ответ был на поверхности. Она всеми силами стремилась очаровать… Верочку. Потому что, уважаемые господа, поймите правильно: дачный сезон кончится, и куда потом идти бедной Зине? А тут – Алесандрина Арнольдовна Полежаева, с кучей детей, так почему бы не попытаться произвести на нее приятное впечатление? Немного усилий – и она пригласит Зину к себе в качестве гувернантки. А ключ к сердцу матери лежит через симпатию ребенка. И потому Зиночка усердно старалась понравиться Верочке, угождая ей всеми способами, и попутно разбивая мужские сердца жестокой холодностью. Какое коварство! – воскликнет читатель и будет прав.

Между делом, Зиночка обживала свой маленький мезонин. По сравнению с другими комнатами он являл собой верх скромности, как и назначено быть комнатке бедной родственницы. Узкая кровать с железной спинкой, потертый комодик, букетик лесных цветочков в копеечной вазочке, старый письменный стол – и тем не менее, ей было там хорошо и уютно. Стены комнатки были обклеены теплыми желтенькими обоями с рисуночком в виде веночков, и, просыпаясь, Зина с блаженством рассматривала каждый листочек на этих веночках, припоминая, что она больше не задёрганная, вечно вытянутая в струночку прислуга в доме Кукушевых, а вольная птица. Едва вскочивши с постели, бежала она распахнуть окно, впуская в комнату зелень, золото и лазурь летнего утра. Умывшись, она спускалась к завтраку по «правой» лестнице. Тут надобно заметить, что наверх вели две лестницы – левая, с «господской» веранды (которой Зина никогда не пользовалась, ибо на веранде Протасовых, как она считала, ей делать нечего) – и правая, с веранды арендаторов. Озирая сад с высоты, Зина чувствовала себя в безопасности: я высоко, высоко-ооо! Никакие враги меня тут не достанут!

Но уже приближался день Большого дачного бала. Горничные сбивались с ног, крахмаля нижние юбки, разглаживая блонды… Да-с, вот была жизнь в 19 веке на дачах, это вам не кабачки собирать…