Священник

Кен Бруен

Священник

Посвящается Дуэйну и Мередит Сверчински, душе Филадельфии, а также Тому и Десу Кенни, сердцу племен.

Ан Сагарт[1]

…Священник

Те Благословенные Руки

Помазанные маслом

Последнего исцеления

Таинство религии

Уже десятилетиями

Набожно верили в тебя

Твои пальцы касались плоти

Невинных

Поверивших

В слова, растерявшие весь смысл, кроме изнасилования

И содомии

Проповеди

Далекие от Горы

Любых ритуалов

Ты охотился на

Тела еще

Незрелые

Чтобы надругаться

Над храмами вчерашнего детства

Хищник в благочестии

Осквернитель

От креста

Той самой паствы

Что ты защищал

Порочны заповеди

Что ты

Передал нам

В прахе

Первая буква твоего имени

Отсылает к твоему призванию

Вырвано из священного текста

Красное хлещет из твоих уст

Чтобы изрыгнуть

П… педо…[2]

1

Растраченное -

это не всегда

худшее,

что остается позади

Что я лучше всего помню о психиатрической лечебнице

психушке

дурке

доме для душевнобольных,

так это как черный спас мне жизнь.

Чтоб в Ирландии?.. Черный спас жизнь? Как бы, можете себе вообще такое представить? Признак новой Ирландии и, возможно, — только возможно, — показатель смерти старого Джека Тейлора. Действительной вот уже пять месяцев, когда я сидел развалившись в кресле с ковриком на коленях и таращился в стену. Ждал приема лекарств, мертвый во всем, не считая формальностей.

Хоть отмывай.

Черный наклонился надо мной, тихо постучал по голове, спросил:

— Йо, бро, есть кто дома?

Я не ответил, как не отвечал все последние месяцы. Он положил мне руку на плечо, прошептал:

— Сегодня в Голуэе будет Нельсон, mon[3].

Mon!

Во рту стояла сухость, всегда, от высокой дозы. Я прохрипел:

— Какой еще Нельсон?

Он посмотрел на меня так, будто мне еще хуже, чем он думал, ответил:

— Мандела, mon.

Я с трудом приподнял разум из ямы с гадюками, которые так меня и поджидали, и выдавил:

— А меня… это… колышет?

Он задрал свою футболку — с камерунской командой — и я отшатнулся: первый удар реальности, той реальности, от которой я бежал. Грудь израненная, жуткая, с суровыми рубцами. Все туловище бороздили белые, да, белые шрамы. Я охнул, вопреки себе вспомнив о своей человечности. Он улыбнулся, сказал:

— Меня собирались депортировать, mon, вот я себя и поджег.

Он достал из джинсов зажигалку и пачку «Блю Силк Кат» на десять штук, сунул сигарету мне в зубы, запалил, сказал:

— Теперь ты тоже куришь, бро.

Бро.

Вот это вдруг пробилось и глубоко меня тронуло. Начало процесс возвращения. Он тронул меня за плечо, сказал:

— Ты уж оставайся тут со мной, mon, слышал?

Я слышал.

Приехала тележка с чаем, он взял две чашки, сказал:

— Я навалю сахару — раскочегарим тебя, распалим твое моджо.

Я охватил руками чашку, почувствовал слабое тепло, рискнул глотнуть. Хорошо — сладко, но уютно. Он пристально наблюдал за мной, спросил:

— Возвращаешься, бро? Возвращаешься оттуда?

В крови побежал никотин. Я спросил:

— Зачем? Зачем мне возвращаться?

Большая улыбка, невозможно белые зубы на фоне черной кожи. Сказал:

— Mon, пока ты там сидишь, прогораешь зря.

Так все и началось.

Я даже ходил в больничную библиотеку. За ней присматривал старик лет под семьдесят, в черных штанах и черной толстовке. Сперва мне показалось, что у толстовки белый воротник, но потом я, к своему ужасу, разглядел, что это перхоть. У него был вид священника, важное выражение, словно он прочитал руководство для библиотекарей и принял близко к сердцу. Только здесь во всей округе стояла тишина, не слышался тихий страх, такой очевидный в других комнатах.

Я решил, что он священник; он уставился на меня и сказал:

— Ты думаешь, что я священник.

Он говорил с дублинским акцентом, а в нем всегда есть нотка агрессии, словно их раздражают калчи (деревенские олухи) и они готовы к битве с любым простолюдином, что посмеет бросить им вызов. А вопросы дублинцы всегда воспринимают как вызов. Я тогда еще не привык общаться с людьми. Помолчишь с мое, слушая только белый шум, разучишься говорить словами. Впрочем, после всего, что я перенес, я уже ничего не боялся и не сдулся бы перед каким-то придурком. Отрезал:

— Эй, я о тебе вообще не особо думал.

Пусть знает голуэйских. Хотел-то я сказать скорее: «Блин, шампунь от перхоти купил бы, что ли», — но уж бог с ним. Он хохотнул, словно приглушенный баньши, сказал:

— Я параноидный шизофреник, но не волнуйся, принимать таблетки я не забываю, так что здесь ты в сравнительной безопасности.

Внимание привлекало слово «сравнительно». Он взглянул на мое запястье — пустое — и сказал:

— Уже столько времени? Пора заправиться кофеином. Без меня чтоб не воровал — я пойму, я пересчитал все книги дважды.

Мне бы и в голову не пришло красть книжки, но раз уж угрожает дублинец? Ассортимент состоял из Агаты Кристи, кратких содержаний от «Ридерз дайджест», Сидни Шелдона и трех Джеки Коллинз. На отшибе стоял очень древний томик, словно пацан, которого не отобрали в команду. Я взял. Паскаль, «Мысли».

Украл.

Даже не думал, что вообще его раскрою.

Ошибался.

Я отказался от лекарств, начал гулять по округе — хромая нога ныла после стольких месяцев бездействия. Чувствовал, как глаза возвращаются из своих взглядов-на-тысячу-миль, поближе от тех мертвых краев. Через пару дней меня вызвали в кабинет психиатра, к женщине лет шестидесяти по имени Джоан Мюррей. Лишнего веса у нее хватало, но она умела его носить, а руки у нее были кожа да кости. Кладдахское кольцо[4] на безымянном пальце левой руки, с сердцем внутрь.

— Ты меня удивил, Джек, — сказала она.

Я ответил натянутой улыбкой — как когда впервые надеваешь форму гарды[5]. У такой улыбки нет никакой связи ни с юмором, ни с теплом, зато полно — с враждебностью. Психиатр откинулась, размяла пальцы, продолжила:

— Здесь чудес не бывает. На меня не ссылайся, но здесь — здесь чудеса умирают. За все свои годы не видела такого возвращения, как у тебя. Что произошло?

Мне не хотелось говорить правду — боялся сглазить. Ответил:

— Мне сказали, наши продали Дэвида Бекхэма.

Она рассмеялась, ответила:

— Сойдет. Я связалась с бангардой[6] Ни Иомаре — это она тебя привезла, до сих пор интересовалась твоим состоянием.

Ни Иомаре. Или Ридж[7], если в переводе. Дочь старого друга, вынужденная союзница в ряде дел. Наши отношения были колючими. злобными, враждебными, но необъяснимо долговечными. Как брак. Цапались, словно крысы в западне, вечно огрызались и скалились друг на друга. Как объяснить динамику или неблагополучность нашего союза? Может, с этим как-то связан ее дядя, Брендан Смит. Он был моим периодическим другом, надежным источником информации и когда-то — полицейским. Его самоубийство потрясло нас обоих. Теперь уже она вопреки себе стала моим источником. Я помогал ей показаться в лучшем свете перед начальством, и, может, мое участие в ее жизни поддерживало жизнь его духа. Она тоже была одиночкой, изолированная от своей сексуальной ориентации, вечно настороже. Не имея других, мы цеплялись друг за друга — не то партнерство, о котором мы оба мечтали. Ну или что уж там: просто мы оба настолько странные, настолько не такие как все, что больше никто не мог нас вытерпеть.

1

Священник (ирл.)

2

Священник на английском — priest (на букву «п»).

3

Mon — «друг» на ямайском патуа.

4

Кладдахское кольцо — тип традиционного ирландского кольца, которое носят в знак дружбы или обручения. Кольцо на левой руке с сердцем, повернутым к обладателю, считается обручальным.

5

Гарда — ирландская полиция.

6

Бангарда — женщина-полицейский. Термин, отмененный в 1990-м ради гендерно-нейтрального «гарда», но в народе применяемый до сих пор.

7

Горная гряда.