Шолохов. Незаконный

В верхнем левом углу шолоховского заявления была поставлена резолюция: «Зачислить 2.12.21 г. помощником бухгалтера». Спустя месяц в книге приказов верхнедонского продовольственного комиссара от 10 января 1922 года за § 7 будет издан следующий приказ: «Конторщик заготконторы № 32 тов. Шолохов Михаил Александрович переводится в инспекторское бюро вышеупомянутой заготконторы на должность делопроизводителя со 2 января с. г.». В списке инспектуры окрпродкома за порядковым № 17 напротив фамилии Шолохова М. А. короткая запись карандашом: «Теоретический, хороший работник».

Характеристику эту подтверждал позже продкомиссар Верхне-Донского округа Семён Вахнин: «Михаил Александрович носил простенький костюмчик, зимой – пальтишко…» – а на Дону морозы, как путешественники отмечали ещё в древние времена, беспощадные как сабля, так что, это «пальтишко» – оно показательное: на тулуп так и не заработали вместе с отцом, – «Он был замечательный работник, умный, находчивый, работоспособный. Что ни поручишь ему – всё сделает. Обязательно будет сидеть до тех пор, пока не закончит работы. По должности он был обязан составлять списки, по которым взимался продналог, – на каждый хутор и на каждый двор. А округ наш в то время был большой, он объединял Вёшенский район, Верхне-Донской и часть станиц, отошедших теперь к Сталинградской области. Тогда часто собрания проводились, он выступал на них, страшно активный был. Парнишка – огонь, отчаянный, развитый не по годам».

«Отчаянный».

Он, проще говоря, был смертник.

Столько продработников, агрономов, бухгалтеров перерезали, перестреляли только за последнее время, только в их округе – он мог стать очередной жертвой, хоть и являлся пока ещё делопроизводителем. Но кто б в этом стал разбираться?

Станешь тут отчаянным.

В ноябре фоминцы снова двинулись в район слияния Дона и Хопра. 11 декабря они захватили станицу Букановскую – ту самую, откуда происходила будущая жена Шолохова, где будущий тесть его некоторое время был станичным атаманом. Сначала, как мы помним, в своём курене Мария Петровна Громославская терпела чекиста Малкина, а теперь вот Фомин нагрянул – и наверняка в тот же самый курень определился жить: атаманский, самый богатый.

Однако Шолохов, заметим, не упоминает в «Тихом Доне» ни налёты Фомина на Каргинскую, ни то, что он брал Букановскую. Тут могут таиться неизвестные нам личные мотивы, но может и не быть их: просто сюжет прошёл мимо, и всё.

Отряд милиции из Букановской Фомина выбил, и тот покатился дальше: к устью Хопра. По льду его отряд перешёл на правый берег Дона. В Среднецарицынской фоминцы ограбили и сожгли почтовое отделение. По дороге в станицу Распопинскую зарубили уполномоченного по продналогу Аверина. Заняли хутор Клетско-Почтовый, где ограбили исполком, убили председателя Совета и забрали лошадей. В хуторе Тёркин убили председателя организации Американской помощи (была такая!) по фамилии Верёвкин. В хуторе Нижне-Кривском зарубили продкомиссара Ивана Власова, успевшего проработать всего девять дней. Был паренёк – нет паренька.

Михаил чувствовал себя в этих обстоятельствах взрослым мужиком… и предложил Кате Чукариной выйти за него замуж. Прознавший о том, что у дочери с Мишкой Шолоховым затеваются отношения, Фёдор Стратонович отрезал: за этого – не отдам.

«Почему?» – дочь спросила.

«Артистишка голоштанный!»

Сколько бы Шолоховы, отец и сын, ни трудились – они так и остались малоимущими. Такой род богатейший за плечами – и всё прахом пошло. Ломаной копейки не докатилось от Моховых и Шолоховых.

23 февраля 1922 года, согласно циркулярному распоряжению Доноблпродкома от 8 февраля № 1852, Михаил Шолохов в составе группы лучших продработников округа был командирован в город Ростов в Доноблпродком на продкурсы. Два месяца его готовили на продинспектора.

После убийства ста советских работников на Верхнем Дону и заранее объявленной смерти для всех продкомиссаров – это был выбор. При том, что никаких особенных благ это не сулило: помните, как у Чукарина, который ещё выше по статусу был, – перерыв весь курень, нашли, боже мой, бинокль и френч. Вот и всё богатство.

Но в 1921 году не было вокруг уже ни Попова, ни Дроздова – не было никого, о ком болело бы сердце. Достаточно сказать, что основные банды на Верхнем Дону возглавили бывшие красные командиры Фомин и Маслаков плюс уголовник Кондратьев. С чего бы Шолохову жалеть о них? Он своими глазами видел старшего товарища Козырина без головы на улице Каргинской. И жену его, очнувшуюся в надежде, что всё это примнилось: но нет, вот он лежит муж – как петух обезглавленный.

Учили на курсах продработников навыкам агитатора, счёту, основам марксистской теории. Это станет очередным и на этот раз последним образованием Шолохова.

В его рассказе «Продкомиссар» действие происходит ранней весной 1922 года – «долго ещё кивала крашеная дуга, маяча поверх голубой пелены осевшего снега» – на хутор является продкомиссар Игнат Бодягин.

В числе зажиточных казаков, отказывающихся сдавать продналог – его отец, изгнавший когда-то сына из дома за строптивый характер.

Отца берут под арест.

Вина Бодягина-старшего в том, что он новую власть активно не принимал, а двух красноармейцев – избил.

Его приговаривают к расстрелу.

Сын является к отцу – шесть лет не виделись! – поговорить, выяснить, за кем правота.

Отец говорит: «Меня за моё ж добро расстрелять надо, за то, что в свой амбар не пущаю, – я есть контра, а кто по чужим закромам шарит, энтот при законе? Грабьте, ваша сила».

Герой вроде бы отрицательный, а какие могучие слова вложил в его уста молодой Шолохов!

Цитируем далее:

«У продкомиссара Бодягина кожа на острых изломах скул посерела.

– Бедняков мы не грабим, а у тех, кто чужим по`том наживался, метём под гребло. Ты первый батраков всю жизнь сосал!

– Я сам работал день и ночь. По белу свету не шатался, как ты!

– Кто работал – сочувствует власти рабочих и крестьян, а ты с дрекольем встретил… К плетню не пустил… За это и на распыл пойдёшь!..

У старика наружу рвалось хриплое дыхание. Сказал голосом осипшим, словно оборвал тонкую нить, до этого вязавшую их обоих:

– Ты мне не сын, я тебе не отец. За такие слова на отца будь трижды проклят, анафема… – Сплюнул и молча зашагал. Круто повернулся, крикнул с задором нескрытым: – Нно-о, Игнашка!.. Нешто не доведётся свидеться, так твою мать! Идут с Хопра казаки вашевскую власть резать».

«Идут с Хопра» – это намёк на фоминских казаков; первое явление ещё не названного по имени Фомина в самой ранней прозе Шолохова. Заявившись в одном из первых рассказов, Фомин добрёл до четвёртого тома «Тихого Дона».

Главное совпадение, однако, не в этом.

В рассказе все детали точные. В апреле 1922 года Донпродком командировал в Верхне-Донской округ отряд продагентов, который немедленно приступил к реквизиции хлеба и продуктов у казаков. Многие казаки отреагировали ровно так, как у Шолохова в рассказе и описано:

«По хуторам и станицам казаки-посевщики богатыми очкурами покрепче перетянули животы, решили разом и не задумавшись:

– Дарма хлеб отдавать?.. Не дадим…

На базах, на улицах, кому где приглянулось, ночушками повыбухали ямищи, пшеницу ядрёную позарыли десятками, сотнями пудов».

Теперь Шолохову предстояло этот хлеб изымать.

В очередной раз банду Фомина смогли окружить только в середине марта 1922 года.

Григорий Мелехов, прибившись к дезертирам, останется с ними зимовать на острове и в последних числах марта узнает о конце Фомина от одного из спасшихся фоминцев, явившихся на остров.

«– Погуляли же мы, Мелехов, с той поры, как ты от нас отбился! И под Астраханью были, и в калмыцких степях… Поглядели на белый свет! А что крови чужой пролили – счёту нету. У Якова Ефимыча жену взяли заложницей, имущество забрали, ну, он и остервенился, приказал рубить всех, кто советской власти служит. И зачали рубить всех подряд: и учителей, и разных там фельдшеров, и агрономов… Чёрт-те кого только не рубили! А зараз – кончили и нас, совсем, – сказал он, вздыхая и все ещё ёжась от озноба. – Первый раз разбили нас под Тишанской, а неделю назад – под Соломным. Ночью окружили с трёх сторон, оставили один ход на бугор, а там снегу – лошадям по пузо… С рассветом вдарили из пулемётов, и началось… Всех посекли пулемётами. Я да сынишка Фомина – только двое и спаслись. Он, Фомин-то, Давыдку своего с собой возил с самой осени. Погиб и сам Яков Ефимыч… На моих глазах погиб. Первая пуля попала ему в ногу, перебила коленную чашечку, вторая – в голову, наосклизь. До трёх раз падал он с коня. Остановимся, подымем, посадим в седло, а он проскачет трошки и опять упадёт. Третья пуля нашла его, ударила в бок… Тут уж мы его бросили. Отскакал я на сотенник, оглянулся, а его уже лежачего двое конных шашками полосуют…»