Страница 2 из 11
–Это хорошо, что не хочешь… Да, постоянно надо останавливать себя, чтобы сказать откровенно: да плевал я на это или то! Самоцензура угнетает.
Анфиса сразу согласилась:
–Да… Ты знаком с аутотренингом, успокойся.
–Иногда он не помогает…– Золотицкий помолчал, потом припомнил:
–У писателя Мамина-Сибиряка есть хорошая сказка о Серой Шейке.
–При чем…
Золотцкий задумчиво произнес:
–Послушай… Серая уточка, которая не смогла осенью улететь в теплую страну и теперь плавает в полынье, которая все сужается. Трудно выжить в этой замерзающей полынье!
–Неплохой образ для пояснения ситуации. Но ты режиссер, твори, радуйся театральной жизни.
Золотицкий быстро согласился:
–Да, я режиссер, а не политик или чиновник… Да, мне нравится театр, в котором работаю. Но жизнь сейчас в социуме становится намного противнее, чем ранее.
Он помолчал минуту, потом добавил, слегка вздыхая:
–Слышится стук топора по вишневом саду…
Анфиса удивилась:
–Ну и метафоры у тебя!
–Понравилось?
Анфиса слегка улыбнулась:
–Да… Кажется, тебя приглашали в Америку на постановку там «Вишневого сада»?
–5-
–Скоро поеду… Хотя ты советовала не ехать.
–Поедешь, забудешь все. С головой уйдешь в творчество. Вместе поедем.
Золотицкий мечтательно произнес:
–Я режиссер, мечтаю ставить пьесы… Знаешь, иногда я мечтаю оказаться в прошлом. Поставить пьесу «Вишневый сад» в театре в присутствии Антона Чехова!
Анфиса присвистнула от удивления:
–Да ну? Мечтаешь оказаться в прошлом?
–В последнее время очень часто. И с тобой.
Золотицкий обнял жену, поцеловал. Вечер прошел вполне спокойно. А следующий день…
Глава 2.
Сплошные неприятности.
А следующий день оказался очень тревожным. Как всегда, Золотицкий зашел в свой кабинет в десять часов утра. Увидев его, Нина не удержалась от комментария:
–Никита Сергеевич, глядя на вас, даже часы не нужно проверять.
Золотицкий милостиво улыбнулся:
–Хочешь сказать, что я пунктуален.
–Да. Как всегда, приходите ровно в десять часов.
Золотицкий вошел в кабинет, включил компьютер.
Нина пошла следом за ним, докладывая:
–Никита Сергеевич, вам уже дважды звонил…
–Неужели этот противный Аристархов?– предположил Золотицкий.
–Он самый.
–И что опять хотел?
Нина пожала плечами:
–Того не знаю. Но звонить будет.
Нина вышла из кабинета. Несколько минут Золотицкий просидел в задумчивости.
«Да, господин Золотицкий, постоянно вы оказываетесь в пучине неотвратимых тревожащих мыслей и страшных снов!– подумал с горечью Золотицкий.– Ну, что делать, если приходится жить в период новых заморозков? К сожалению, у нас только два времени года: оттепель и заморозки, увы… К сожалению, времена не выбирают, как и страну, в которой тебя родили… Перестань думать о плохом… Страшные сны, прочь от меня! Сосредоточься исключительно на работе!».
Осторожный стук в дверь вернул его в бодрое, рабочее состояние.
–Да…– Золотицкий привстал, потом вновь сел в кресло.
В кабинет вошел актер его театра Борис Вильштейн, лет сорока, светловолосый, коренастый, в очках, чем-то взволнованный. Вильштейн работал в Театре юмора уже десять лет. Он вырос в актерской семье, оба родители тоже были актерами. Вильштейн, робкий и нерешительный в жизни, но талантливый и уверенный в актерской игре, был очень симпатичен Золотицкому. Они дружили, ходили друг к другу в гости, не раз ездили в отпуск вместе с семьями.
Поздоровавшись, Вильштейн сел на стул напротив Золотицкого.
–Что-то случилось, Борис?– поинтересовался Золотицкий.
Вильштейн закурил сигарету, говоря удрученно:
–Случилось… И многое.
–Поясни.
Вильштейн минуту помолчал, потом робко ответил:
–Ты знаешь, я иногда что-то пишу в соцсетях… Ну, понимаю, что все сейчас проверяют, опасно писать, о чем думаешь… Не удержался, поставил один лайк в сети.
–6-
–И что?
–А то!…– Вильштейн перестал курить, сжал пальцы рук в кулаки.– Вчера вечером ко мне заявляются люди в черных масках, хамят, забирают мой компьютер.
–За один лайк? И по поводу чего он был?
–Да забыл уже… Мне грозят судом! И еще одна гадость. Хотят арестовать сына.
Золотицкий опешил:
–А его за что?
Вильштейн протяжно вздохнул:
–Витя написал пост по поводу спецоперации.
Минута прошла в гробовом молчании. Вильштейн сидел, уткнувшись в одну точку на полу, с выражением беспомощного страха на бледном лице.
Золотицкий постучал пальцами по столу.
–Да, все тревожно…– подытожил он. – Даже робкий Вильштейн решил уехать.
–Робким был раньше. А сейчас надо быть решительным!– твердо произнес Вильштейн.
–Да, могут тебя записать в иноагенты. Я уже давно ничего не пишу в соцсетях. И тебе советую!
Вильштейн подхватил:
–Раньше я тоже ничего не писал. Боялся. А сейчас черт попутал…
Золотицкий криво усмехнулся:
– Раньше говорили о врагах народа, а сейчас появились иноагенты… Да-с, метаморфозы нашего бытия… Здравствуй, капиталистический 37 год!.. И что ты намереваешься делать?
–Уеду. Да, я уеду!– Вильштейн подскочил, повторяя одни и те же слова, но все громче и громче, переходя потом на истерический вопль:
–Уеду! Уеду!! Уеду!!
Пришлось Золотицкому встать, похлопать по плечу друга, успокаивая.
–Хватит кричать… Сядь и остынь…– произнес добродушно Золотицкий. – Я тебя не узнаю… Куда делась твоя робость?
Вильштейн сел на стул, прикрывая глаза.
–И куда хочешь уехать?
Вильштейн открыл глаза, взглянул на Золотицкого растерянно.
–Надо уехать… С сыном. Пока на свободе…– сказал он еле слышно.– Уже решил уехать
в Израиль. Один русскоязычный театр в Тель- Авиве давно приглашал меня играть в «Беге» по Булгакову.
Золотицкий скептически произнес:
–Там тебе не будет лучше.
–Нет, будет.
–Неужели?
Вильштейн уверенно сказал:
–Будет! Там не сажают за лайки! Мне надоела полицейщина! Мне все надоело!
Золотицкий печально протянул:
–Значит, «Бег» по Булгакову… Но сначала бег из Москвы.
–У тебя в ходе нашего разговора появляются аллегории.
–Что поделать, мы люди творческие… Бег… Там, кажется, в пьесе четыре действия и восемь снов.
–Правильно.
–А сон есть драматургическая условность, представляющая что-то нереальное… То есть все, как страшный сон русской интеллигенции.
Вильштейн расплылся в улыбке:
–Как ты все образно описал! Творческая интеллигенция не могла найти консенсус… Не могла поступиться своими нравственными принципами.
–7-
Золотицкий восторженно улыбнулся:
–Это ты, кажется, говоришь и о себе.
–Правильно!
Золотицкий протянул другу лист бумаги, говоря:
–Ну, пиши заявление по собственному.
Вильштейн кивнул, начал писать. Раздался телефонный звонок.
Золотицкий занервничал:
–Только бы не этот противный Аристархов…
Опасения Золотицкого подтвердились: в телефонной трубку он услышал бас Аристархова:
–Приветствую, Никита Сергеевич!
Золотицкий поздоровался, взял подписанное заявление у Вильштейна. А любопытный Вильштейн не уходил, прислушиваясь к разговору.
–Никита Сергеевич, вы не пришли на собрание,– то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес Аристархов.
Золотицкий от злобы закусил нижнюю губу, мысленно настраивая себя на спокойствие и хладнокровие, желая в этот миг, чтобы противный и надоевший ему чиновник побыстрее повесил трубку.
–Не пришел…– коротко ответил Золотицкий.
–Я же вам напоминал!
–Извините, был на репетиции. Я обещал прийти, но не смог.
–Очень плохо!.. Ладно… – Аристархов помолчал минуту, потом продолжил:
–Да, вам надо будет подписать одно заявление. Уж не отказывайте в этом.
Золотицкий раздраженно сказал:
–Слушайте, то собрание, то заявление, то еще что-то! Я работаю в театре или в каком-то военном штабе, где только слышатся приказы?