Страница 3 из 70
ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ, ШОТЛАНДИЯ
До начала отсчета 30 часов
Боль, какой я раньше никогда не чувствовала. Она выжигает не только плоть, но все мысли и чувства, оставляя после себя только одно слово: Келли, Келли, Келли. Продолжая твердить его, стараюсь удержаться за то, что я есть, но все, что я есть — это боль. Пламя пожирает кожу, легкие, все мои мягкие ткани.
А потом внезапно исчезает. Огонь продолжает пылать, но я теперь над собою, сверху. Вижу свое тело и кресло. Должно быть, огонь очень горячий; горят даже мои кости. Вскоре они превращаются в пепел, как и все тело.
Я умерла?
Должно быть. Или нет?
Стою в огне и не чувствую боли. Живые так не могут. Вытягиваю руку и, оказывается, вижу ее — это успокаивает нервы, я чувствую прохладу тьмы посреди адского пламени. Перевожу взгляд вниз: ноги на месте, темные, но целые.
Спустя какое-то время пламя гаснет. Волны жара ослабевают, яркие стены меркнут.
Дюйм за дюймом я обследую стены и потолок, но из этой западни нет выхода. Ложусь на пол и смотрю в потолок; потом, когда надоедает, ложусь на потолок и смотрю в пол. Похоже, сила тяжести не действует на то, чем я стала. Но если я привидение, то могу проходить сквозь стены, разве не так? Могу уйти отсюда. Но как ни стараюсь, выбраться не удается. Стены пахнут металлом во много метров толщиной.
4
ШЭЙ
КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ
До начала отсчета 29 часов
— Я дома, — кричу я, сбрасываю обувь и, тяжело дыша, поднимаюсь по лестнице. Сегодня я не взяла телефон и изо всех сил крутила педали, чтобы как можно скорее добраться домой.
Мама выходит в прихожую.
— Ага, понятно. Значит, опять забыла про молоко?
— Ну не совсем, — отвечаю я, не желая пускаться в долгие объяснения, когда есть срочное дело.
— Честное слово, Шарона, я иногда не могу понять, что творится в крошечной головке у такой вроде бы умной девочки.
— Шэй. Прошу, называй меня Шэй.
Она закатывает глаза, смеется, потом пристально смотрит на меня.
— Что-нибудь случилось?
Мама порой сводит меня с ума, но в таких вещах разбирается хорошо. Как напоминание об эпохе хиппи, кем она, кстати, и является, она стоит передо мной в какой-то длинной юбке; ее темные вьющиеся волосы достают до пояса, а на шее — длинные нитки бус. И она еще будет говорить мне про забывчивость. Она через раз оставалась бы голодной, если бы я не напоминала, что надо поесть. Но важные вещи подмечает.
— Да. Еще как случилось.
— Ты о мальчишках? Они снова приставали к тебе?
— Нет. Вернее, не совсем о них. Дело вот в чем. — Вытаскиваю из кармана скомканную бумажку. Она разглаживает ее, читает. Потом вопросительно смотрит на меня.
— Я ее видела; я видела эту девочку. И должна им позвонить.
— Рассказывай. — Пока я выкладываю ей всю историю, она тащит меня на кухню и заваривает специальный травяной чай, который вроде как успокаивает нервы. На вкус довольно противный.
— Ты уверена, что это та самая девочка? Прошло много времени; ты была достаточно внимательна? Ты совершенно уверена?
— Да.
— Это не одна из тех безумных историй, которые твоя Иона выкладывает в своем блоге? Скажи мне, Шэй, — с сомнением спрашивает она. — Ты ведь не путаешь одно с другим, правда?
— Конечно, нет!
— Просто я хочу убедиться. Я тебе верю.
— В какой день мы уехали в прошлом году?
Нахмурившись, она задумывается. Потом копается в нижнем ящике и достает прошлогодний календарь. Раскрывает его и… меняется в лице.
— Это было тридцатого июня.
— Значит, я видела ее двадцать девятого, в тот день, когда она пропала.
— Хочешь, чтобы я им позвонила?
Качаю головой:
— Нет. Я сама.
Она приносит телефон и протягивает мне.
Набираю номер, руки слегка дрожат. Если бы я только позвонила в тот день в полицию; если бы машина появилась минутой позже, я бы так и сделала. Но означает ли это, что я видела ее после того, как она пропала? Возможно, мужчина, забравший девочку, был ее отцом. Возможно, она пропала в тот же день, но позже, и я ничего не могла изменить.
Слушаю гудки — один, два, три, четыре. Смотрю на маму и качаю головой. Наконец кто-то берет трубку.
— Здравствуйте. Извините, мы не можем ответить прямо сейчас, пожалуйста, оставьте сообщение после звукового сигнала. — Голос мягкий, мужской; шикарное английское произношение, но с каким-то иностранным акцентом.
— Это автоответчик, — шепчу я маме, не зная, что сказать.
Бип.
— Э, привет. Я увидела эту листовку в магазине. О девочке по имени Келиста. И…
— Алло, алло! Это Кай Танзер. Я брат Кел исты. Ты знаешь, где она? — Это тот же мужской голос, что на автоответчике, он полон надежды, человек торопится расспросить меня. Я с ним не знакома и ничего про него не знаю, но так не хочется разочаровывать его.
— Нет, извините. Я не знаю, где она. Но я ее видела.
— Где? Когда?
— Это было давно. Я только сегодня заметила объявление, а девочку видела в прошлом году, двадцать девятого июня, в день, когда она пропала. — Я, должно быть, сотню раз прошла мимо листовки на доске объявлений в магазине и не обратила внимания. — Это было в конце дня. Она шла, а потом села в машину с каким-то мужчиной. Я подумала, что это ее отец. — Подумала ли? Действительно подумала или просто оправдываюсь из страха, что могла бы предотвратить то, что с ней случилось, если бы отважилась и спросила?
— Ага. Понятно. — В его голосе слышится боль. — Она пропала утром, так что это происходило позже. Ты помнишь, как он выглядел?
— Думаю, да.
— Іде ты?
— Недалеко от Киллина, в Стирлингшире. Это в Шотландии. — Называю ему адрес, рассказываю про дорогу с односторонним движением, по которой надо ехать, объясняю про холм, наш переулок с указателем «Особняк Эдди».
— Жди. Прямо там. Я приеду поговорить. Обещай, что никуда не уедешь.
— Я буду на месте.
— Мне понадобится часа два, может, два с половиной, чтобы добраться к вам. Как тебя зовут?
— Шэй.
Связь обрывается.
5
ОБЪЕКТ 369Х
ШЕТЛЕНДСКИЙ ИНСТИТУТ
До начала отсчета 28 часов
Время тянется медленно.
Наконец что-то приходит в движение. В одной из стен открывается дверь, и я съеживаюсь в углу комнаты. Входят люди в балахонах.
Они не обращают на меня внимания, и чуть погодя я вылезаю из своего угла. Двигаю руками перед их лицами — никакой реакции.
У них приборы, и они берут пробы пепла с пала. Зачерпывают маленькими совочками и ссыпают в какой-то детектор. Кажется, они довольны. Потом появляется метла. Не очень совершенная техника. Они сметают то, что осталось от моего тела, в кучку, потом появляется какой-то серебристый прибор, к нему прикручивают насадку и… ух ты. Это новейший пылесос. Они меня пылесосят. Вот так. Раз — и готово.
Вынимают из пылесоса мешок, пишут на нем: «Объект 369Х».
И тут я злюсь. Сильно злюсь.
— Это Келли! — кричу я.
Они замирают — похоже, озадачены. Смотрят друг на друга, потом пожимают плечами и принимаются собирать оборудование. Идут к двери; я держусь прямо за ними. Не хочу оставаться взаперти в этой пустой комнате.
Их реакция говорит о том, что они могут меня слышать, по крайней мере, хоть как-то. Кем бы я теперь ни стала, маски на лице больше нет, а я так долго не говорила, что теперь, когда голос вернулся, я просто счастлива.
Я могу петь! Начинаю мурлыкать песенку, которую напевала одна из нянечек, когда я, больная, лежала в постели, и какой-то техник отвечает — насвистывает мелодию в унисон.
6
ШЭЙ
КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ
До начала отсчета 27 часов
— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я осталась? — спрашивает мама, в нерешительности маяча у двери.