Страница 32 из 50
Амнезия похожа на обвал. Она приходит так же внезапно и лишает тебя самого природного права ориентироваться. Прошлое гибнет под завалами памяти и до него не добраться самостоятельно. Остается только бурить вперед, прокладывая себе путь всеми возможными средствами. Все так же — одному. И вряд ли придет помощь, которая вызволит из обвала. Но для тебя тогда был не обвал, а стена, воздвигнутая вокруг всего пространства сознания, отгораживающая, как бы защищая, от всего того, что было раньше знакомо и банально. В этом высший смысл и высшая возможность мозга.
Находя в своем положении хоть какое-то успокоение, ты понимаешь, что если бы не амнезия, ты мог бы быть каким-нибудь повелителем китов, менеджером дельфинов и сотрудником косаток. Неизвестно, кем ты мог быть, лавируя между своими противоречивыми убеждениями. Это забвение — это шанс. Этот шанс надо использовать, хотя он настолько же отвратен, насколько и неожидан.
Надеясь на прояснение, сам того не желая, ты открываешь третье письмо.
Hi! Как живешь, мучачо? Это я, твой армейский кореш. Ну, мы вместе служили с тобой на границе. Да, веселенькое было время. Думаю, если ты что-то и вспомнишь, то непременно службу. Веселые были денечки, никогда так не проводил время: и смешно, и полезно. Особенно когда мы сержанта задницей в суп окунули. Это вообще, бля…
Мне какой-то пень позвонил и сказал, что ты, типа, памятью попортился, просил написать, чтоб ты вспомнил все. Ну вот, типа, катаю малаву.
На гражданке хреново живется. Думал на работу устроиться, а вот никак не получается. Нет такой работы, как на службе: и делать ничего не надо, и время капает. Тут все хотят, чтоб я как слон вкалывал. Ничего, такого как я не сломишь. Не будь я Вася Турин. Мазёва, думал, будет: приехал домой, крут и свечка в кармане, всей родней будут хвастаться, что служивый. Нифига, приехал, а дружки у виска крутят, что дурак был, раз в армию пошел. Что, типа, откупиться надо было. Сами-то в бизнес поперли, крутые теперь братки. Один я как даун…
Наш общий братан — Лёха Подсвечник, нашел меня на гражданке. Сказал, что сам неплохо устроился, что теперь бани кладет. Ведущий, блин, специалист по банькам во всем районе. Мне такое как шило сам знаешь куда. А ведь на службе был дятел лесной долбящий. Ну, деревенскому много ли надо пареньку? Хотя другой кореш — Вася Остропятов, который из поселка Малой Соколовке — теперь менеджер где-то на заводе. Вишь как люди поднимаются, ум, главное, чтоб был. Без него куда?
А еще видел нашего сержанта. Он до сих пор в госпитале ожог лечит. Ведь говорили же ему, не клади вещества бытового назначения в суп, он не верил, что накажут. Помнишь, как мы его впятером? До сих пор визг в ушах стоит. Не, это наука всем тем, кто на солдатне отрывается! Моя бы воля — башней бы в чан сунул, так нет ефрейтор сказал — задом, значит задом.
У тебя, я так понимаю, пусто и одиноко? Я хотел бы приехать, так сказали, что не надо. Какой-то там у тебя период лечения. Не знаю, но говорят, что даже родителей не пускают, только доктор навещает. Очень странно. Я, конечно, не медик, но кажется, родителей-то должны пускать, это самое святое. Хотя, амнезия все-таки…
Счастливо лечится, рядовой.
Ты по обыкновению спокойно взял со столика кусок хлеба с маслом. За годы своей эволюции человечество давно уже могло бы тысячи раз отказаться от хлеба. Вещества, которые он содержит, могут заменить другие продукты питания. Но было одно «но». Вся питательная индустрия со всеми своими маслами, сметанам, вареньями и сырами, колбасами и ветчинами, была рассчитана на употребление хлеба. Точно по такой же схеме действовал и ты. Что-то важное было отобрано у тебя той ночью. Отобрано, а все, что было повязано на этом, уже ничего собой не представляло.
И какой-то Турин, который посадил сержанта в горячий суп, и родители, которые опознали в тебе своего сына, и Лиза, которая предавалась воспоминаниям о прошлом — все они были лишь мимолетными видениями на стекле проносящегося мимо поезда, небольшой щелчок в общем гуле осиного роя. Как-то странно все произошло.
Прочитав письмо, ты откинул его подальше. Очень непохоже, что его написал твой бывший друг. Другие вопросы вызывал описанный в письме факт. Впервые с тех пор, как ты отделил себя от мира, ты начал думать о пределах своих возможностей. Мог ли ты сделать такое со своим командиром? В суп посадить. Какие еще ты мог совершить подвиги и почему ты это не помнишь. Часть психической природы включена в приоритетную память, почему сейчас это выглядит дико, а тогда не выглядело? Насколько эта хитрая штука, этика, интегрирована в эту психическую фракцию? Неизвестно. Когда это случилось? Непонятно…
Ощущая, как по коже стекают брызги фонтана, выпущенного китом вверх, ты пытался оглядеть все доступное пространство белой стены. Это и есть аквариум, и только приплывшие киты могли бы проломить его стены. Но она не была однородной, какими неоднородными бывают все стены мира. Были и выбоины и трещинки, но такие трещины нельзя расширить сколько не старайся. Это «декоративные» щели, их можно расколупать, но по ту сторону хода не будет. Бесполезно и безответственно это делать.
И все-таки то, что было по ту сторону белой неровной поверхности, будило воображение. Кстати, это интересно: влияет ли на воображение, сформированное годами детства, потеря памяти самих факторов влияния? Да и вообще, ты часто задумывался над тем, что можно потерять безвозвратно, а что остается с тобой навсегда: воображение, восприятие, эстетические ценности, привычки — что можно отделить от личности, а что является самими её характеристиками и всецело неделимы с ней. Времени у тебя было достаточно, поэтому ты задумывался, находя множество противоречивых ответов.
На следующий день ты заметил, что стена, воздвигнутая вокруг тебя и в пределах твоего настоящего, сдвигается к центру, сокращая доступное для тебя пространство. В этом была закономерность, но не было справедливости, которой ты жаждал. Пытаясь бороться с напастью, ты просил у человека в белом халате книги, читал их, а потом забывал прочитанное в течение нескольких часов, уступая стене все то пространство, которое на секунды отвоевывал. И твой внутренний мир не расширялся.
Да, бывало такое, что ты соглашался с тем, что дорога в прошлое тебе навсегда отрезана, что не стоит ворошить отобранное или причитать. Даже смирился с этим, но смириться с развивающимися провалами в памяти ты уже не мог. Уповая на помощь провидения, ты снова и снова старался вернуть себе сжатый мирок, остающийся в тылу белой стены. Ты раз за разом брал тексты, заучивал их наизусть и забывал начало до того, как выучил конец. Вскоре ты забывал делать это, а потом вообще забывал, что что-то делал. На то она и была прогрессирующей амнезией.
Ну и, конечно же, оставался совсем незначительный шанс на то, что придет понимание того, какое событие произошло той роковой ночью, с которой все началось. Но не только ты ломал голову над этим, лучшие психоаналитики, вызванные из столицы, пытались найти ответы, копаясь в твоей голове в часы своих сеансов.
Скоро октябрь, только все усилия врачей были напрасны. Часами ты просиживал у окна, наблюдая за тем, как жизнь проходит мимо больницы, проходит, преобразовываясь всем своим многообразием форм и возможностей. Кто придумал этот ущербный мир? Кто создал постоянное количество материи и атмосферную перспективу? Забывая очевидные вещи, ты падал на самое дно большой белой пропасти, со всех сторон этого огромного колодца были белые стены, но белого пола видно не было. Ты не боялся, ведь боятся те, кто что-то теряет, а ты уже потерял самое важное, связанное со всеми людьми, вещами, фактами, временем твоей жизни. Ты потерял память, а за пределами этого не было ничего, даже надежды на возрождение.
Выполняя чисто механические действия, ты продолжал читать письма незнакомых людей и смотреть на незнакомые фотографии. Порой что-то мелькало в голове. Да, мол, где-то видел, но вспомнить уже точно было невозможно. Кажется, именно в этот момент доктор, глядя на тебя в неприметное окошко в стене, решился на последний метод. Он через час спросил у меня, стоит ли его применять, я сказал, что сейчас, наверное, хороши любые методы. И дал свое согласие на эту сомнительную «терапию».