Украденный. Книга вторая

— Арис, — перебил его старик, — мы все это решим. Забудь об этой горести, позволь мне все устроить! Унау успокоится. А завтра я попробую ее немного задобрить. Хоть эту ношу мы с тебя снимем.

Арис только вздохнул, не позволяя себе надеяться, что охранитель в самом деле сможет помочь. Старик вдруг резко встал:

— Пора мне! Нет, нет, не ты! Останься здесь! Идем, ты не стеснишь меня, — старик взял каменную чашку и отодвинул плетеную циновку, которую Арис и не заметил. Перед ними открылась анфилада комнат.

— Там вон мои покои, а я сегодня до утра буду занят. Ложись и отдыхай. Тут тебя никто не потревожит.

Перед уходом он сказал:

— С утра тебя поднимет племянница моя. Поешь, потом приходи на праздник. Завтра у нас день игрищ. У Древа будет праздник и в лесу. Ну, сам увидишь. Унау я займусь, а ты завтрашний день развлекайся, ни о чём не думай. А вечером возвращайся сюда, соберутся охранители у Сердца, будем совет держать. Но думаю, сойдемся, что после помятований по твоему народу пора нам отправляться к Лесьяру. Пора нам пробудить его и деву, а то нас Меш заждался.

Старик на миг задержался, улыбнулся и сказал:

— Благослови тебя Лес и Сердце! Доброй ночи, Арис.

Уже засыпая, Арис вспоминал светящиеся фигурки в траве. Зайчонка из цветного света, что гнался за птичкой, у которой с хвоста искорки осыпались в траву.

Ему снились теплые, светлые сны. В них он был ребенком, играл в Ирисовом ущелье с Бако и Антором. Няня звала их ужинать и рассказывала сказки, а Мауро уехал далеко и забрал с собой Арду. Сон был вкусным, будто лакомство и Арис наслаждался каждым мгновением, но вдруг все изменилось. Уютная постель стала жесткой, перед ним возник колючий куст, а под ним на земле лежал младенец, широко открывающий рот в плаче. Рядом была и Унау. Арис не сразу узнал ее — так сильно она изменилась, иссохла, волосы торчали вокруг лица клочьями, а в запавших глазах горела ненависть.

— Ты бросил меня, — упрекнула она и младенец вторил ее словам плачем, — я отдала тебе все и ты бросил меня. Твой сын никогда не знал тебя и мучился, мучился, мучился…

Арис протянул к ней руки, желая утешить, но образ Унау распался в воздухе и его окружила черная пустота. Из мрака доносились крики и стоны. Дети кричали, завывали женщины, скрежетали зубами мужчины и хрипели старики. Арис знал, что каждая слеза, каждый стон его вина. Он понимал, что спит, но не мог ни проснуться, ни пошевелиться. Между ним и реальностью разверзлась пропасть кошмара и он соскальзывал в ее пасть.

— Ну все, довольно! Отпусти его, тупая птица!

Он втянул воздух и наконец смог открыть глаза. Юная девушка полотенцем выгоняла из комнаты странное существо — вроде бы птицу, размером чуть меньше гуся, но с необычайно длинным хвостом, и дивной расцветкой. Птица мчалась прочь, неуклюже уворачиваясь от ударов, у самого выхода обиженно вскрикнула и скрылась в проеме.

Арис потер глаза — на миг ему показалось, что у птицы было женское лицо.

— Доброго утра, гостюшко! — девушка тут же заткнула полотенце за пояс хозяйским жестом и поклонилась ему в пояс, — хорошо ли спал-почивал?

Девушка была высокой и будто налитой жизнью. Две толстых косы, будто змеи проползли по ее спине и стукнулись об пол.

— Ты кто? — спросил он, спуская ноги с постели.

— Племянница. Веду домохозяйство у дядьки Ондрата. Или он не сказал тебе? — она подняла с пола и подала Арису его рубаху, а сама отошла на шаг.

— Сказал. Как твое имя?

— Пока гостишь у дядьки, зови меня сестрица. Сестрица Глафира.

Арис откинул одеяло и подтянул штаны. Глафира даже не отвернулась, все так же смотрела на него, прищурив глаз с какой-то насмешкой.

— А кого ты гнала полотенцем? Что за птица?

— Это дядькина зверушка, птица-сирин. Кличут Машкой. Поет отменно, но на ночь надо гнать ее в шею из горницы. Иначе заберется на грудь и будет слушать твои сны всю ночь. Добро, если хороший сон сниться, она запоет светлую песню. А вот если сон дурной, она заплачет, закричит. Тогда и не проснуться можно. Дядька про нее позабыл, видно, за хлопотами, вот она пробралась к тебе. Уж не серчай.

— А у нее… — Арис чуть замялся, не зная. Стоит ли спрашивать про человеческое лицо.

— А теперь вставай, гость дорогой, иди вниз, где вчера с дядькой вечеряли. Там уж и умыться я приготовили и стол накрыла, а пока горницу приведу в порядок, — сказала Глафира.

Она вышла в коридор с ним вместе и махнула рукой:

— Вот туда пойди. Видишь, белый полог висит? Там и умываться.

Не сделав и трех шагов, Арис едва не наступил на серый комок из перьев и только случайно понял, что это птица. Одно крыло у птицы было развернуто, ноги торчали в стороны. Он вернулся назад.

— Глафира… сестрица.

Она стояла посреди комнаты, раскинув руки в стороны, голова запрокинута назад, косы болтаются почти до пола. Глафира не услышала его потому, что в этот момент выдохнула резкий, горловой звук. Порыв ветра ударил Ариса, оттолкнул в коридор, сено, которым был устлан пол, вспыхнуло ярким огнем, пламя помчалось к углам, поднялось по стенам, охватывая все предметы, а затем огненное кольцо сошлось наверху, схлопнулось и исчезло, будто и не было. Все предметы и даже трава на полу остались целыми и только в воздухе пахло так, как пахнет после грозы. Глафира отряхнула руки и повернулась к нему.

— Что, гостюшко? Заблудился?

— Там птица валяется прямо посередине коридора. Перья посерели и ноги в разные стороны торчат. Она что — сдохла?

— Не, живая она, спит. Уморилась — всю ночь тебе пела. Такое счастье ей редко выпадает. Напилась чужих скорбей под завязочку. Им, сиринам, человечьи печали что нам мед. Обожрутся и спят где попало. Сколько их так подавили, бедолаг! — она покачала головой и отвернулась.

Арис вернулся в коридор, подошел ближе, попытался разглядеть голову птицы, но она лежала лицом вниз, видно лишь серые перья на шейке. Он присел и коснулся ее. Птица лежала как мертвая. Арис осторожно перевернул её и глубоко вздохнул — женское лицо ему не приснилось. Вместо птичьего клюва и перьев он увидел гладкую белую кожу, тонкий нос и губы. Полуоткрытые глаза закатились вверх. Он поднял ее и стараясь держать подальше от себя вернулся в горницу.

— У нее человеческое лицо! — сквозь зубы сказал он.

— Лицо, ну, — равнодушно ответила Глафира.

— Глафира…

— Ну чего еще?

— Это оборотень?

Она обернулась и всплеснула руками:

— Какой оборотень, белены объелся, гостюшко? Говорю ж, это сирин-птица! Отпусти её, бедной птичке поспать бы. Что тебе до ее лица? Не красивое что ли?

Птица вдруг извернулась и укусила его за палец. От неожиданности он разжал руки и птица вывалилась, сделала два шага и упала у стены, закатив глаза и вытянув лапы.

Глафира тяжело вздохнула и поманила рукой:

— Пойдем уж в горницу, гостюшко! Экий ты неуговорный!

— Сюда пожалуй, дорогой гость! Буду за тобой ухаживать, а то на птиц засмотревшись и вовсе умыться позабудешь!

Она подвела его к глиняному тазу и поливала из кувшина, пока Арис умывался. Протянула рушник, а когда он вытер лицо и руки, на столе в центре комнаты уже был накрыт завтрак.

Сама же девушка, хоть и кланялась низко, и улыбалась широко, теплых чувств в нем не вызывала — ее губы улыбались, но большие синие глаза казались пустыми, как озера в безветренную погоду, а под этой пустотой Арис видел и другое. Хорошо прикрытое, там плескалось презрение и злость.

Он перестал поддерживать беседу и больше не смотрел ей в глаза. Что ему за дело до этой чужой девушки?

— Сегодня праздник — игрища весь день, — вдруг сказала Глафира. — Не любопытно тебе? Дядька приглашал тебя. Мне велел показать тебе все у нас, коли будет у тебя желание. А коли нет, отдохни в горнице. Или могу тебя к озеру отвести, под прохладные ветви.

Арис пожал плечами.

— Что ж. Посмотрим ваш праздник.