Мастиф

— Интересно, — рука привычно гладила вороненый металл снайперской винтовки. — Очень интересно.

— Меч Полеслав оставляет. Ты теперь с ним как одно целое…

— С Полеславом?

— Нет, с мечом. Хватит паясничать. Слушай. Ты правильно мыслишь, без глупости. Потенциал большой. Когда начнешь — подумай еще раз, реши, без чего, или — с чем общество может стать другим. Не только без власти. Пусть несчастные не кажутся таковыми, — Иван говорил четко и очень серьезно. — Ты же меня учил никого не жалеть. А сам…

— Кого я жалею? — не понял Саша.

— Да не в жалости дело. Ладно, не обращай внимания. Ты Артемича на смерть послал?

— Он сам вызвался…

— Наплевать. Главное, что те тридцать человек, которых он взорвал — не стоили они его жизни.

— Как это…

— Даже если бы тысяча, — продолжал Иван. — Даже если бы все тираны и дураки в одном месте собрались — они бы одного Артемича не стоили, — сын совершенно человеческим движением облизнул губы. И невпопад добавил:

— Люда со мной пойдет, мы договорились…

— С кем вы, твою мать, договорились? — Александр явно выходил из себя. Нервы ни к черту. И этот невинный вопрос, самое интересное, застал Иван врасплох:

— Ну, мы — это мы, не первые и не последние, — он был явно смущен. — Мамку не забудь. Пошел я, — и выскочил за дверь молнией.

— Ванька, сукин сын, а ну, появись на секунду! — заорал Мастиф.

Иван просунул голову в дверь.

— Ты мне скажи, чем мы от вас отличаемся? По-хорошему скажи, — Саша почти умолял.

— Пап, я тебе сто раз говорил. Тут в мозгах дело. Мы свободны, а вы — нет. Это не потому, что мне захотелось. Так уж вышло, генетика, почти судьба… Прощай…

— Прощай, сынок, — Александр хотел крикнуть еще раз, чтобы Иван попрощался с матерью, но махнул рукой. Надо будет — попрощается, а не надо — так не надо. К чему лишние слезы?

С Наташей Александр разругался. В пух и прах, окончательно и бесповоротно, так, что пришлось идти ночевать в квартиру Наиля. Так уже бывало, и не раз. Конечно, обидно, сын и дочь ушли, не попрощались, еще и навсегда. Слез натекло море, и крику было достаточно. Саша в конце концов плюнул, спустился вниз, к Наилю, заперся подальше от скандала. Руки тряслись, разобрать, прочистить и смазать пулемет получилосьплохо, всё казалось тяжелым, чистое мучение. И спать не хотелось. Не шел сон второй день подряд, хоть тресни. Не хотелось пить, не хотелось есть, даже дышать не хотелось. Под утро, в самый восход солнца Саша заметил в окно котенка. Маленький, рыжий в полоску, на полусогнутых лапах. Перебежал дорогу и спрятался в кустах. И Александр сразу вспомнил, как давным-давно обещал человеку, из-за которого, быть может, и началась вся котовасия, весь бред, все эти дурацкие и бесполезные перемены. Может, выполни он обещание на следующий день — и ничего бы не случилось. Не упал бы камень с гор, не сгорела бы деревня…

— Сейчас, дядя Леша, будет тебе котенок, — прошептал Саша и вскочил, выбежал во двор в чем был, босой, в тренировочных штанах и рваной футболке.

— Ты уж не обессудь, дядя Леша, — говорил Александр. — Если он тебе не нужен будет, так я его себе возьму. Иди сюда, маленький. Давай, не бойся, я не страшный, я…

Глава 36

На полуслове его прервали. Выстрелом, бронебойной пулей, в спину, из-за угла, прямо в сломанный позвоночник. Саша почти привычно упал, даже успел порадоваться, что вперед головой, а не на спину. В глазах шли круги, тело проваливалось вниз, все глубже, словно под землю продиралось. Такое впечатление, подумал еще Саша, — что лечу. Руки — как крылья, а тело непослушное и мягкое. Внизу (он посмотрел вниз) — пылающая пламенем река, в медленной лаве крутятся черные точки, зрение фокусируется, словно не глаза, а тысячекратная видеокамера. Не точки это вовсе, головы это человеческие, рты открыты, словно кричат, только звука нет. Одна из голов поднимается, и Саша видит, это — Андрюха Павин, смотрит пустыми глазами, потом кривится, точно узнал. Улыбнулся, точно, зовет… Прочь, прочь отсюда, к синему небу, к бескрайним облакам, поверх которых зеленеет пшеница, и могучая, упрямая, знакомая фигура медленно идет за плугом, выворачивая жирную землю бесконечной полосой. Шпак не торопясь утирает пот, приветственно взмахивает рукой, но слышится шум, крик, звон оружия! Вот и воин, в дивных доспехах, с рогом искрящегося вина, четыре обнаженных красавицы льстятся к герою. Наиль вскакивает на ноги, поднимает в салюте длинный нож!

— Нет, я не могу еще! — кричит Александр. Он рубит руки, которые пытаются утащить его отсюда, но, в конце концов, им это удается, и Саша, кряхтя и переваливаясь, пытается прокашляться от земли во рту. Живой, живой еще, думал он, прижимая крохотное, истошно мяукающее тельце к животу, выворачиваясь под развесистыми кустами, пытаясь подняться. Странно, но встать удалось, даже ноги двигались. Мастиф зарычал и побежал, а сзади уже трещали автоматы, беспощадно рвали сто раз штопанную футболку, подталкивали в спину. Много, слишком много раз попали, хоть бы до двери добраться… Добрался, дошел, доковылял, и дверь захлопнул перед носом. Тотчас же в комнатах с уханьем стали рваться гранаты, взметнулась пыль, посыпались стекла — атаковали со всех сторон.

— Ну, держись! — орал что есть сил Мастиф, с холодным страхом ощупывая спину — и не находя крови. Ладонь, жаркая, грязная — но не красная, не липкая… Что-то тяжело ухнуло, и посыпалось с потолка, вокруг — звон и треск, в пыльном воздухе проносятся обломки досок, и рваная бумага стоит столбом. Гарь…

— Плохо, вашу мать, стреляете! — страшно кричал он, запихивая котенка в старый оружейный сейф. Метнулся к разбитым окнам, встал во весь рост.

— На! — один из стрелков повалился на спину.

— Тебе! — второй споткнулся на ровном месте.

— Получи! — третий провис на ограде.

Сзади разорвалась граната, в спину снова ударило — горячим воздухом и осколками…

— Тварь! — Мастиф подарил две пули тому, кто стоял под самым окном.

Сверху тоже стреляют, не понять, то ли их еще и с вертолетов атакуют, то ли девчонки за автоматы схватились. Мастиф перестал палить, прислушался. Нет шума винтов, значит, Наташа с Аней отстреливаются, амазонки хреновы…

— Вниз, все вниз, — кричал он, вылетая в подъезд. — Наташка, Анька! В подвал, сучки! Без вас, мать-перемать… Без вас… Ах ты, блядство… Ах ты…

Аня лежала поперек кухни — широкая, бесстыдная, в одних трусах, ручной пулемет между налитых грудей, во лбу — здоровенная яма. Пулеметчица…

Наташу он нашел в зале. Она еще дергалась, пыталась что-то сказать, отовсюду, откуда можно — текла кровь, не может быть столько крови у человека. Мастиф мычал, прижимал непутевую голову к животу, словно котенка, граната упала совсем рядом, можно протянуть руку, но он не хотел… Их снова разорвало, разметало по комнате, всех троих — гранату, Наташу, Александра. Вот только женщина больше не дергалась, а мужчина встал, посмотрел безумными глазами в окно — и кинулся прочь, ревя что-то несвязное, непонятное и словно зловонное, противное человеку.

Мастиф вылавливал их — как блох. Они и были похожи на блох — верткие, хитрые, прыгучие. А Мастиф не прятался, шел во весь рост, не отвечал на выстрелы, а бежал прямо на огонь — чтобы наверняка, чтобы не ушли. Он знал этот район досконально — и вытаскивал солдат из всех щелей, не обращая внимания на беспорядочную, оголтелую пальбу. Одежда давно превратилась в лохмотья, даже сапоги пришлось снять и выбросить — мешали, не держались на ногах.

Солнце стало красным и готовилось спрятаться за горизонтом, когда Мастиф нашел последнего.

— Последний на сегодня, — решил он.

Мужик в маскхалате отбросил в сторону пустой автомат — и тоже встал, в полный рост, задрал руки в небо.

— Сдаюсь, — глухо сказал человек.

Мастиф подошел, осмотрел врага с головы до ног. И вспомнил далекий бой, бешеный кавалерийский наскок и человека, который сумел встать после смертельной раны.