Страница 40 из 51
— «Время мамонтов», — вслух прочел Семен.
— Здесь хранится знаменитый мамонтенок Люба. Слышали про него?
Семен покачал головой:
— Мы не были знакомы. Во времена мамонтов меня ещё не существовало в этой форме, — он добавил подумав:
— Наверное никого из нас тогда еще не было?
— Вы хотите сказать, в то время мы существовали лишь как часть огромной вселенной, не выделенные из общего, как отдельные существа? Но вы не правы. В то время уже были люди, а значит существовали и стражи устава. К сожалению мне не приходилось встречать никого, кто застал те времена.
Семен промолчал и Прохор повел его к лестнице:
— Идемте. Документы вам принесут в отдельный кабинет.
На втором этаже им и правда уже приготовили отдельную комнатку и в ней связку старинных бумаг. Семен видел, что сотруднице до слез страшно за эти пожелтелые странички и она отдает их только подчиняясь приказу.
— Не волнуйтесь. Все будет хорошо, — улыбнулся он, и девушка нервно кивнула, и отошла.
Семен сел к столу и надел белые перчатки. Прохор кивнул — в перчатках не было никакой необходимости, руки стража не оставляют следов, но это был жест почтения и благодарности.
В свитке оказались разрозненные странички из разных церковных и ясачных книг. Они шли не по порядку, вразнобой. Ряды строк сухо повествовали об укладе давно ушедшей жизни, раскрывая её не хуже романа. В некоторых столбцах речь шла о сборе мягкой рухляди, как в то время называли пушнину, Семен отложил эти листки в сторону.
Подержал в руках таблицы с отчетами о продаже юколы. Кое-что вспомнил, поморщился.
— Что-то не так? — быстро спросил Прохор.
— Вы давно служите на севере?
— Совсем недавно, около пятидесяти лет всего.
— Тогда вы не знаете что такое юкола. Я прочитал о ней сейчас и вспомнил.
— Видимо воспоминания не очень приятные? А что это такое, Семен?
— Юкола, пища для собак, но часто и люди её ели. В те времена, знаете ли, все было совсем иначе, чем теперь… еда давалась гораздо сложнее. Многим приходилось выживать. Особенно в таком краю; про нас говорили: непашные земли.
— Юколу готовили из рыбы, изредка из мяса диких зверей, но чаще из рыбы. Её сушили, потом складывали в бураки, это такой туес из бересты… и вот, бураки отправляли в ямы, там внизу же мерзлота и в земле всё лучше храниться. А потом бураки извлекали, но часто юкола перегнивала, превращалась в жижу. Её всё равно ели, никто бы и не подумал выкинуть, люди были рады и такой пище. Знаете, когда теперь люди говорят о полезной и здоровой пище предков, это довольно смешно.
— М-да… я понял вашу гримасу. Я видел вещи подобные этой юколе. Ни один регион планеты не обошел голод и невзгоды. Что только люди не ели, чтобы выжить. К сожалению у них короткая память… иначе они понимали бы, что любой император из прошлого позавидовал бы обычным современным горожанам.
Семен кивнул. Сказать больше было нечего и он вернулся к записям. Таблицы, списки… он перевернул несколько листков. А вот и оно, то, ради чего он ехал в такую даль! Листки из переписной книги. В то время таких книг были единицы, писались они вручную, писарь, которому выпадала такая честь, всегда был духовного звания и приступал к письму исключительно помолясь. Книги украшались дорогим окладом. Теперь всё иначе. Любой идиот может писать что взбредет в голову.
Семен бережно коснулся страницы, грозившей рассыпаться в прах.
«четыре дворы, в них, четыре человеки, четыре обжи, соха в третью. А доход своеземцу восьм денег». Будто другой язык…
Он спустился ниже, к списку жителей. Имена давно умерших шли столбиком, в другой графе причины смерти. Лихорадка, утопление… Горбунова вдова пойдя по воду упала с мостков… имен было много и каждое — чья-то жизнь. От всех этих людей осталась лишь сухая строчка, которая исчезнет вместе с этой бумагой.
Семен пролистал весь список, в руках оставалась только еще одна, последняя страница. Внизу крошечное пятнышко, бумагу будто искоркой прожгли насквозь. Он перевернул её и и замер. Вот оно!
В самом низу, другой рукой было приписано: «Раб божий, Митя Гридин, отмучился десяти лет отроду. Покойся с миром, чистая душа и прости меня ради Бога!».
Рядом с надписью будто след обожженный. Сейчас, когда бумага вся уже почти разваливается в руках, а страницы покрыли многочисленные следы и желтизна, это ожеговый след едва видно, но в прежнее время он должен был выделяться.
Семен провел рукой над ним. До сих пор горячо.
— Это слеза ангела, — произнес Прохор и Семен поднял голову:
— Вы знали его?
Тот пожал плечами:
— Мне говорили: это ангел плакал над убиенной душей. Большего я не знаю.
Семен подумал, что Прохоры отличаются отсутствием любопытства. К чему им? Они стражи границ, их дело ловить и карать, следствие не их конек. Ну что ж. Вздохнув, он отодвинул бумаги:
— Благодарю. Я увидел все, что хотел. Не отвезете меня на вокзал? Мне нужно ехать дальше.
— Куда вы хотите отправиться?
Семен пожал плечами:
— Может быть в Надым? Или сразу в Уренгой? Есть такие рейсы?
— Есть рейсы в Надым, через Надым до Нового Уренгоя тоже можно уехать отсюда, а там уже и до Уренгоя близко. Дорога ровня, зимник хорошо укатали. И погода отличная для поездки — большегрузы на зимник не пускают, слишком тепло. Так что доедете отлично. Только вот придется ждать целую ночь до отхода автобуса. Вы будете ждать?
Автобус в Новый Уренгой уходил буквально от соседнего дома, так что Прохор предложил ему провести ночь тут же, в музее. Он ничем не выдал удивления тем, что Семен решил провести целую ночь в ожидании, вместо того, чтобы пройти через тени и оказаться у цели через несколько минут. Наоборот, он помог устроиться, запретив всем камерам видеть его. Сторож музея вдруг решил временно пренебречь своими обязанностями и ни в коем случае не выходить на работу. Прохор принес даже напитки.
Эту ночь Семен провел в огромном зале внизу, среди останков мамонтов. В музее было тихо, горели редкие лампы ночного освещения, он развесил свои листки в воздухе и думал, перемещаясь взглядом с одного на другой. Карина и колдун. Они будто крутились на одной орбите, поражая все живое вокруг себя. Виновна ли она в чем-то? Кто она? В чистоту её души Семену очень хотелось верить, но сомнения… слишком много сомнений. Но если она не чистая душа, что она такое и как может смотреть ему в глаза не испытывая боли⁈ Найти бы там, на севере хоть какой-то след Прохора, или намек на след, а потом и его самого и узнать наконец, что-то!
Утром, когда Прохор пришел, чтобы проводить его, Семен спросил:
— Скажите, вы слышали, что-то о людях, которые могут смотреть нам в глаза?
Прохор нахмурился:
— Ну, строго говоря, смотреть нам, Прохорам, в глаза могут многие люди. Ведь мы простые стражи. Научиться можно, особенно, если дух крепок. Но вы, Семены, другое дело. Вы зеркала и отражаете того, кто заглядывает в зеркало. Люди смотрят не вам в глаза, а себе в душу и их это пугает. Я слышал, некоторые чистые души могут смотреть в зеркало и не плавиться от боли. Вот как та, о которой вы смотрели книгу. Над которой Ангел плакал… но чистые встречаются очень редко. Я никогда не встречал ещё чистой души.
Автобус ушел во-время, к утру мороз усилился, но не слишком, Семен видел на поворотах, как петляет впереди вереница машин, будто жуки на белом покрывале цепочкой ползут вперед.
За окном мелькали два цвета: белый и серый, и бело-серая полоса зимника вилась между ними. Белым и серым был снег в тундре и небо над ней. Впрочем, небо быстро потемнело, наступил день, а с ним пришли сумерки. Когда проехали Надым в небе засверкало северное сияние.
Спустя десять часов достигли Нового Уренгоя. Семен вышел и спросил тут же, на вокзале, билеты до Уренгоя. Оказалось, что билетов нет, перед Новым годом раскупили на все рейсы.
Кассирша сказала, чтоб поискал попутку. Народ тут отзывчивый, в беде не оставит. Семен не слишком расстроился, для него не было принципиальной разницы, как добраться до места, на автобусе, или через тени. Конечно, он хотел надвинуть на голову капюшон и оцепенеть ненадолго, развалившись в кресле. А когда очнется, может быть придут новые идеи, или он что-то ощутит в воздухе, что поможет ему найти следы Прохора. А теперь придется обойтись и сразу же решать, куда он направится дальше. Так куда?