Грехи империи

Охранник наконец сделал шаг назад и, придержав дверь, указал Стайку на очередной пыльный коридор с единственным окошком.

– Первая дверь направо.

Выполнив указания, Стайк оказался в небольшой квадратной комнатушке. Она живо напомнила ему исповедальню в кресимской церкви, пусть вместо плетёной ширмы между ним и соседним помещением здесь окошко с толстой железной решёткой. Сверху надпись крупными буквами: «Условное освобождение». Камера была хорошо освещена – наверное, чтобы судья мог как следует рассмотреть чудовище, которое собирается выпустить на свободу.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – донёсся голос из-за решётки.

Стайк опустился на низкий деревянный табурет, нервно прислушиваясь к тому, как тот скрипит под его весом.

Несколько мгновений царило молчание. Стайк поднял глаза и посмотрел сквозь решётку. Он уже дважды проходил через подобную процедуру и знал правила игры. Судьёй, занимающимся условным освобождением, попросту становится какой-нибудь старший тюремный администратор, у которого есть на тебя время. А значит, выбор между свободой и ещё двумя годами каторжного труда сильно зависит от того, с какой ноги встал утром судья.

При виде женщины по ту сторону решётки у Стайка запело сердце.

– Рейми? – позвал он.

Рейми Четырёхпалая особой привлекательностью не отличалась. Средних лет, невысокая, невзрачная, одетая довольно элегантно для трудового лагеря. С шеи на цепочке свисали очки. Она занимала должности лагерного бухгалтера и интенданта. Стайк оказался одним из немногих заключённых, умевших читать, писать и считать, а потому частенько помогал ей с гроссбухами. Ему нравилось проводить время в её тихом кабинете, где Селина могла играть на полу, а ему не грозили неприятности.

Рейми откашлялась. Порылась в бумагах, нашла карандаш и тут же выронила. Тот скатился со стола на пол. Она не стала его поднимать, а аккуратно выудила из кармана жакета ещё один и проверила грифель.

– Бенджамин.

– Как поживаете, Рейми? – поинтересовался он.

Она вымученно улыбнулась.

– Кашель замучил. Сейчас сухо, и сами знаете, какая пыль. Как ваше колено?

Стайк пожал плечами.

– Побаливает. У одного моего приятеля, ещё на войне, был такой кашель. Он добавлял мёд в виски. До конца не вылечил, но жизнь себе облегчил.

– Буду иметь в виду. – Она попыталась прочистить горло, но опять закашлялась. Придя в себя, снова порылась в бумагах и продолжила официальным тоном: – Заключённый 10642, Бенджамин Стайк. Слушание по условному освобождению после десятилетнего срока. Вас кто-нибудь представляет?

Стайк обвёл взглядом крохотную комнату.

– Мне запрещено получать письма и общаться за пределами лагеря, так что я вообще не уверен, знает ли хоть одна душа, что я жив.

– Понятно. – Рейми поставила галочку в бланке, пробормотав «без адвоката», и продолжила тем же тоном: – Бенджамин Стайк, во время революции вас приговорили к расстрелу за неповиновение приказам вышестоящего офицера. Милостью леди-канцлера приговор был смягчён до двадцати лет трудовых лагерей. Всё верно?

– Я бы не сказал «смягчён». – Стайк вытянул искалеченную руку и, как мог, расправил пальцы. – Приговор привели в исполнение дважды, прежде чем решили, что проще отправить меня копать канавы, чем фаршировать пулями.

Рейми вытаращила глаза, вся официальность пропала.

– Два расстрельных залпа? Я понятия не имела.

– В этом моё преступление. – Стайк опустил руку. – И мой приговор.

Закашлявшись, Рейми снова уронила карандаш, вытащила новый и поставила ещё одну галочку.

– Да, ясно. Что ж, мистер Стайк, последний час я изучала ваше дело. Прошло семь лет после инцидента с применением вами насилия, и уже пять лет в вашем деле нет новых пометок. Учитывая, – она прочистила горло, – что средняя продолжительность жизни заключённых в лагере «Доброе болото» всего шесть лет, я бы сказала, вы неплохо справились.

Не обращая внимания на больное колено, Стайк подался вперёд и замер на самом краешке табурета.

– Меня выпустят досрочно? – выдохнул он, не смея выказать нарастающего восторга.

– Думаю...

Рейми прервал внезапный стук в дверь с её стороны решётки. Нахмурившись, она аккуратно положила карандаш и встала.

– Минутку, – сказала она и вышла в коридор.

До Стайка доносились приглушённые голоса, но разобрать ничего не удалось. Вдруг голоса зазвучали громче, потом Рейми настиг приступ кашля. Последовала тишина, и Рейми вернулась в комнату с листком бумаги. Она аккуратно расправила его на столе и вложила в дело Стайка. Потом упёрлась взглядом в стол, нервно барабаня одним пальцем.

Стайк не знал, что всё это означает, но явно ничего хорошего. Он уже сдвинулся на самый край табурета. Хотелось протянуть руку через решётку и потрясти Рейми.

– Условное освобождение, – вежливо напомнил он.

Его слова вывели Рейми из задумчивости, и она с улыбкой посмотрела на него.

– Так, на чем я остановилась? Ах да, мистер Стайк, у меня две новости: хорошая и плохая. Плохая заключается в том, что, положа руку на сердце, я вынуждена отказать вам в условном освобождении. – Она заговорила быстрее. – Хорошая – в том, что в моей власти предложить вам перевод в трудовой лагерь с менее... опасной репутацией. Лагерь-курорт, как у нас их называют. – У неё вырвался нервный смешок, она опять прокашлялась. – Постели там мягче, рабочих часов меньше и условия лучше.

У Стайка упало сердце. Он уставился перед собой и переспросил безо всякого выражения:

– Другой трудовой лагерь? – Его словно ударили под дых. – Это моя жизнь. Думаете, мне есть разница, если постель немного мягче?

По виску Рейми скатилась капля пота.

– Я знаю, что вы можете меня выпустить. – Он врезал в стену кулаком здоровой руки, отчего Рейми подскочила. – Я знаю, это на ваше усмотрение. Десять лет я не поднимал головы. Без возражений терпел побои, голодал, когда бурда была совсем жидкой. Бездна, я научил вас читать, когда вы обманом попали на должность лагерного интенданта. Рейми, я думал, мы друзья.

Рейми замерла, положив ладони на стол и устремив взгляд прямо перед собой, как застигнутая врасплох лань в саду. Жизнь в ней выдавала лишь сильнейшая дрожь, сотрясавшая с головы до ног.

– Простите, – тихо произнесла она.

– Простить? За что?

– Я не знала, что вы тот самый Бен Стайк.

– Что значит «тот самый Бен Стайк»? А вы думали, сколько нас?

Стайк поднялся на ноги, в гневе почти забыв о боли в колене. Его макушка упёрлась в потолок камеры. Почему-то дрожь Рейми разозлила его ещё сильнее. Они столько дней провели в её кабинете без охраны, иногда даже вместе смеялись. Она флиртовала с ним. А теперь трясётся в ужасе, хотя между ними железная решётка.

– Мы друзья? – требовательно спросил он.

– Да, – пропищала Рейми.

Здоровой рукой и двумя целыми пальцами искалеченной Стайк взялся за решётку, ухватился покрепче и одним рывком вырвал из стены. У Рейми отвисла челюсть, но она не шевелилась. Он отставил решётку, перегнулся через её стол и, пошарив в документах, выудил нужный листок.

Это была записка из канцелярии Линдет. В ней содержалось три предложения: «Бешеный Бен Стайк, бывший полковник Стайк из «Бешеных уланов», – жестокий убийца, повинный в нескольких военных преступлениях. В условном освобождении отказать. Сделайте так, чтобы это выглядело правдоподобно».

Внизу стояла подпись Фиделиса Джеса, главы тайной полиции леди-канцлера.

Из коридора донеслись крики. Должно быть, охранники услышали грохот. Следом раздался топот. Стайк скомкал листок и швырнул его в лицо Рейми.

– Перестаньте дрожать. Друзей я не трогаю.

Отвернувшись от неё, он пошире развёл руки и стал ждать первого охранника, который сунется в дверь.

Глава 4

Микель пришёл в крохотный квартал под названием Проктор, расположенный в полутора милях к западу от доков и на двести футов выше них в самом центре Лэндфоллского плато. Квартал облюбовали ветераны и небольшие иммигрантские семьи. Не слишком шикарное место, но и не трущобы вроде Гринфаэр-Депс. Не каждый найдёт его на карте, поэтому в Прокторе легко можно держаться от греха подальше. Или, в случае Микеля, держать от греха подальше кое-кого другого.