Не сердись, человечек

Вот только картины противные, я сразу возненавидел их. Да это вовсе и не картины. Кругом одно и то же нарисовано: или вазы с цветами, или разные рыбы. Только рыбы, рыбы, рыбы… По одной, по две, по три и больше. То на подносе лежит целая связка, то на столе, то на камнях… Или рыбьи скелеты с головами. А на других картинах рыбьи головы с глазами как блюдца и огромными ртами. Бр-р, аж страх берет… Какой-то рыбий профессор, подумал я, и мне сразу стало стыдно за себя, ведь об отце так нехорошо думать. И вдруг я сообразил: конечно же, здесь остались только плохие картины, а хорошие раскупили! Как это я раньше не догадался! Действительно, кто станет покупать эти вазы и этих рыб! Да такое и я могу нарисовать. Вазы и всякие там горшки я рисую с закрытыми глазами: эллипс наверху, изогнутая линия внизу, соединяешь все это двумя прямыми, и горшок готов. Ваза — то же самое. Только обе линии должны быть не прямыми, а изогнутыми… Какой дурак станет покупать вазы с цветами, когда и сам может нарисовать их? Дай рыб тоже. Как посмотрю — не очень сложная работа. Хвосты, плавники, головы с большими глазами, открытый рот — и порядок!.. Я даже знаю, почему все они изображены с открытыми ртами. Художник вытаскивает рыбу из воды, она и раскрывает широко рот, чтобы дышать, в воде-то жабрами дышит. Единственная сложность — уметь быстро рисовать, пока рыба не сдохла… Вот пожалуйста, и тут свои тонкости. Да, рисование — дело нешуточное…

Потом мама позвала меня вниз, и мы стали смотреть какой-то детектив. Уже в середине картины я вычислил, кто убийца, и мама сказала, что, когда я вырасту, обязательно должен стать писателем и писать сценарии для детективов.

— Уверена, что у тебя лучше получится, чем это делают наши тупые киношники, — сказала мама.

Когда фильм закончился, мама постелила мне постель в маленькой комнате на втором этаже и села рядом. Мы долго говорили с ней обо всем на свете: обо мне, о ней, об отце, о нашем Доме, о тете Елене, о Мире и Жоре, о Гергане Африке. Мне было так хорошо, так хорошо… Я держал мамину руку в своих руках (как обычно делали это Мира и малышня в Доме — держали Матушкины руки в своих), и мне все время казалось, что это сон, я никак не мог поверить, что все происходит на самом деле…

Спать мама ушла вниз. Сказала, что будет охранять виллу, чтобы никто не влез и не украл бы чего. Оказывается, такое часто случается на виллах.

«А что тут красть? — хотел было спросить я ее. — Эти вазы и рыб, что ли? Да надо быть сумасшедшим, чтобы красть такое». Но промолчал. Вот книги действительно могут стащить. Или что-нибудь из мебели. Тут такая глухомань: подгоняй грузовик, нагружай, и никто ничего не заметит.

— Мама! — позвал я.

— Да! — сразу отозвалась она — наверное, еще не ложилась, свет был включен.

— Может, мне к тебе прийти спать? Если тебе страшно.

Мама поднялась ко мне. Снова села на кровать, погладила по голове и сказала:

— Почему же страшно, если я знаю, что в доме есть мужчина?

— Если кто-нибудь нападет на тебя, ты только позови… Я знаю, как расправляться с бандитами. Во-первых, если это один бандит, у него надо сначала выбить из рук оружие. Во-вторых, обезвредить его, лишить подвижности ударом каратэ, чтобы можно было связать. Рот можно заткнуть кляпом, а можно не затыкать; можешь даже провести предварительный допрос и к приезду милиции уже будешь знать, кто он такой и с какой целью забрался в дом… Да, забыл, перед допросом, когда уже отберешь оружие, выясняешь, нет ли у него соучастников, не окружили ли они дом снаружи. И, что бы он тебе ни сказал, обязательно проверяешь, потому что он может наврать…

— Хорошо, мой мальчик, теперь я буду спать абсолютно спокойно, — улыбнулась мама.

— Раньше, когда ты была одна, тебе страшно было, да?

— Разумеется.

— Теперь не бойся ничего, я здесь.

— А я и не боюсь ничего, мой мужичок, — сказала мама. — А теперь спи, поздно уже…

Мама поцеловала меня снова и ушла, а я так и не заснул. Вернее, то засыпал, то снова просыпался. Стоило уснуть, как снилось, что я в Доме — то ли снова туда вернулся, то ли вообще не уезжал оттуда, — и просыпался от ужаса и долго не мог понять, где я. Только потом уже соображал и успокаивался. Поэтому решил, что лучше уж совсем не спать, а то эти жуткие сны совсем меня вымотают.

Я слышал, мама тоже не спит. Она выходила на кухню. Видно, хотела пить, потому что разбилось что-то стеклянное, наверное стакан… Потом выходила на балкон — в комнату ко мне доносился запах сигарет. Видно, мама курила всю ночь. Когда я думал, что она здесь, совсем рядом, и стоит мне позвать ее, как она подойдет, — мне было так хорошо… Наверное, ей было так же хорошо, как и мне; это она от радости не могла заснуть всю ночь…

Мне не хотелось просыпаться. Какое же это блаженство — лежать в уютной постели! Но солнце лезет прямо в глаза, и, как я ни вертелся, спрятаться от него было невозможно. Снизу доносился звон посуды.

— Мама! — позвал я.

— Вставай, соня! — услышал я ее голос и шаги на лестнице. — Молоко уже остыло, и день разгулялся. — Мама поцеловала меня. — Давай, а то на пляж опоздаем.

— Пляж? Ура!!! Пляж — это охраняемая или неохраняемая территория рядом с водой, — выпалил я. — Знаю, что это такое, но никогда не видел. Только в кино, по телевизору.

Мама посмотрела на меня как-то особенно, потом улыбнулась через силу и спросила:

— А эти подробности откуда знаешь?

— Из «Толкового словаря», мне тетя Елена купила… Часто в книжках попадаются непонятные слова, а в Доме никто ничего не хочет объяснять. Одна Матушка, да она ведь тоже не все знает. А со словарем — никаких проблем… Меня потому и прозвали Профессором…

— Ты мой профессоренок, — обняла меня мама. — Ты мне тоже будешь все объяснять?

Конечно же, мама шутила, я это сразу понял. Ведь она так много училась, ей ли не знать все? Я подмигнул ей, что, мол, понял юмор, и стал одеваться.

— Ты очень похож на своего отца, — сказала тихо мама.

— На профессора? — спросил я, но она не ответила и стала спускаться вниз.

— Поторопись, — крикнула мама снизу. — Еще надо умыться и позавтракать.

Я быстро оделся, умылся, вышел к столу. Мы снова ели разную вкуснятину. Я даже не знал, как это все называется, потому что многое видел впервые. На столе были ветчина, филе, икра, конфитюры в маленьких красивых упаковках, яйца, какие-то треугольные слойки и еще сто разных разностей… Еще было молоко и сто видов чая. Я выпил три больших чашки молока. Мама сказала, молоко прямо из-под коровы, его приносит какая-то женщина, но мама не пьет его, только умывается им. Она вообще ни к чему не притронулась, только кофе выпила. Говорит, профессор не любит, когда она поправляется. Какое там поправляется, моя мама такая тоненькая, тоньше некоторых гимнасток, чемпионок мира. Я ведь видел потом ее на пляже в купальнике — настоящая гимнастка! Все равно что мастер спорта или даже заслуженный мастер спорта!

На пляж мы шли сначала по дороге, которая ведет к шоссе, а потом свернули на тропинку влево. Если держаться поближе к деревьям, то можно выйти прямо на водохранилище, на пляж, а если пройти дальше, по тропинке, которая бежит вдоль водохранилища, то выйдешь на большую отлогую скалу, постепенно уходящую в воду. Вот на этой скале — наше с мамой место. Вокруг лес, а здесь — маленький солнечный островок, как говорит мама. Мы постелили огромное полотенце, поставили на него японский транзистор — между прочим, ловит сколько угодно станций, — и, конечно же, первым делом я раскрыл коробку с «не сердись» — решил объяснить маме некоторые хитрые ходы: когда надо вводить фишки в игру, как уходить от противника, как пробиваться фишкой в центр… Эти подробности я никому, кроме Жоры, не рассказывал, но он не любит играть в «несердилку», поэтому и запоминать не хотел. Но мама быстро уловила все тонкости и к концу дня стала для меня уже серьезным противником. А мне только этого и надо — чтобы противник был достойный, не то что наши дуралеи в Доме, которых я обыгрывал как хотел, просто надоели, да и мои победы над ними не доставляли мне никакого удовольствия.