Не сердись, человечек

— Нет! — ответил Жора и снова поднял руку. — Мы, пионеры из отряда имени Митко Палаузова, приглашаем Гену Вылчеву рассказать нам о своей героической комсомольской юности…

— Да, юность у ней была героическая… — захихикала старуха. — Такая героическая, что в подоле принесла. Ейный отец потому и дом продал, что стыдно было человеку людям в глаза смотреть!.. Вы нас, стариков, зовите. Мы расскажем, как поднимали хозяйство тридцать лет тому назад, как раскулачивали здесь и в Бояне[10] богачей Кутевых, Аневых… И-их, столько лиха повидали на своем веку, что не приведи господь…

— Непременно позовем! — салютовал Жора бабкам и заспешил прочь от дома. — А сейчас в центр, отца твоего искать, может быть, он знает, где твоя мать живет, — обняв Миру за плечи, нежно говорил ей Жора, а она уже была готова расплакаться из-за слов этой поганой бабки.

— Быстро же вы покончили со своей учительницей, — окликнул нас водитель еще издалека. — Да вы никак и букет несете? Что, нет ее?

— Наверное, в город уехала. Мало ли, анализы повезла, — нашелся Жора. — Никого не видно.

— Да, каюк вашему букету! — сострил водитель.

— А нам еще к одной больной учительнице надо съездить.

— Уж не сговорились ли ваши учителя заболеть коллективно?

— Так ведь грипп кругом! — выкрутился Жора. — Они и разболелись. А мы кейфуем себе… Вот мы тебе все рассказываем, а ты ничего не говоришь. Даже откуда знаешь мою маму — не говоришь.

— Сказал же тебе, это государственная тайна.

— Хорошо, тогда скажи хотя бы, как тебя зовут?

— Огнян.

Огнян. Огнян. Это имя вроде бы встречалось в дневнике тети Елены…

— А! Припоминаю! — воскликнул Жора. — Ты Огнян, который ходил с мамой на подготовительные курсы. А потом хотел жениться на ней, приглашал всех в свою новую квартиру… Да? Надо же, как в кино!

— В кино все случается. Там такое бывает, чего в жизни не бывает никогда… А откуда ты знаешь все это? Мать рассказывала?

— Ага, — ответил небрежно Жора. — Но я тебе ничего не говорил. Договорились?

— Договорились! — ответил дядя Огнян.

Мы въезжали в центр Софии. Я пытался вспомнить наш уговор относительно отца Миры — директора. Мы знали, что у него есть семья и что Мире на него нечего рассчитывать. Но для нее сейчас важно просто увидеть его, а еще важнее — добыть адрес матери.

А потом уже наступит моя очередь. Эх, как мне хотелось поскорее покончить с Мириными делами! Я уже в сотый раз представлял себе встречу с мамой… Например, она такая грустная, несчастная, но увидит меня… Или болеет какой-то страшной болезнью, против которой нет никаких лекарств (а заболела, конечно же, от тоски по мне), и тут появляюсь я — и она выздоравливает… Или: я становлюсь ее учеником — она же была студенткой, значит, училась на учителя, — и все страшно завидуют мне… Но я не буду врединой и, когда узнаю, что мама собирается спросить кого-то из ребят, буду предупреждать их…

— А вот и улица Славей, — сказал дядя Огнян. — Идите вручайте свой букет, я подожду здесь. Да, есть еще больные учителя?

— Еще одна, — ответил Жора, и дядя Огнян схватился за голову.

Таксистом я работаю со 2 марта 1973 года. До этого работал на открытом руднике «Осоговица» водителем КРАЗа и с этого времени знаком с Еленой Георгиевой. В субботу, 12 июня сего года, я был во второй смене. В половине третьего диспетчер сообщила по радио — я вез клиента в аэропорт, — что меня разыскивает по очень важному делу Елена Георгиева, которая будет ждать меня на остановке «Народное собрание».

Несмотря на то что мы с Еленой не виделись уже много лет, я сразу понял, о ком идет речь. Раньше чаще встречались, но потом я женился, родился ребенок, теперь вот второго ждем, а сами знаете, с женитьбой человек отрывается от друзей. Елену я увидел еще издалека. Остановился. Она села в мою машину, я заметил — очень взволнована чем-то. Перебросились несколькими фразами о жизни и т. д., и она сразу перешла к делу.

— Огнян, — сказала Елена, — о жизни поговорим как-нибудь в другой раз, а сейчас я хочу попросить тебя об одном очень важном деле. Мой сын с двумя своими друзьями — мальчиком и девочкой — ушел в город. Сказали, что пойдут в стереокино. Я была там, зонт относила, так как дождь собирался, но их там нет. Мой выбрал из карманов всю мелочь — это кроме того, что я дала им пять левов, значит, им для чего-то нужны деньги. Может быть, на картинг собрались или еще куда-нибудь… Жора любит красивые жесты. Когда мы бываем с ним вдвоем в кафе или в кондитерской, он все норовит угостить меня: экономит на завтраках. И еще просит, чтобы я украдкой давала ему деньги, когда сидим с ним в кафе, чтобы он сам расплачивался. Думаю, что и сейчас захочет сделать что-нибудь приятное этим ребятам и пойдет просить деньги у отца. А я не хочу, чтобы он встречался с ним, потому что потом мальчик расстраивается. Плохо спит, плохо ест и вообще несколько дней находится в нервном состоянии. К тому же я подозреваю, что он узнал всю правду, потому что я, дуреха, когда-то вела что-то наподобие дневника, а недавно этот дневник пропал. Я очень хорошо помню, где он был, сейчас его нет на месте. Боюсь, Жора пойдет к отцу и станет расспрашивать его обо всем. А тот, как напьется, сам не знает, что несет… Поэтому я прошу тебя съездить к Кремиковскому общежитию, что на Ботевградском шоссе, — я заплачу тебе, — и, если дети там, увезти их под любым предлогом…

— Дорогой товарищ Владов, — рапортует Жора, высоко подняв руку в пионерском салюте. — Пионеры из отряда имени Митко Палаузова шлют вам свой боевой привет. Они хотят встретиться с вами, чтобы вы рассказали им о своем героическом прошлом.

— Видите ли, дети, — улыбается директор кисло, будто съел кило лимонов без сахара. — Девятого сентября мне было столько же, сколько вам сейчас…

— Вы, наверное, были связным у партизан и однажды пробрались через полицейский заслон и передали очень важные сведения, благодаря которым спасли жизнь всей боевой группе, — подсказал ему Жора, снова вскинув руку, а этот тупица мямлит:

— Нет, милые ребята, я не участвовал в таких операциях… Сожалею, что у меня не было такой возможности… Да и вы, наверное, знаете, что в условиях глубокой конспирации революционное дело доверялось далеко не каждому…

— Дорогой товарищ Владов! — продолжал Жора. — Мы восхищаемся вашей скромностью, потому что скромность — одно из обязательных качеств каждого пионера. И все же мы, пионеры из отряда имени Митко Палаузова, уверены, что у вас есть немалые заслуги, иначе вы не стали бы директором!

— Милые дети, — улыбнулся директор на этот раз уже по-человечески. — Директором становятся не только за прошлые, но и за настоящие заслуги. Потому что борьба за социализм продолжается, и мы, так сказать, снова революционеры, но уже нового типа. Не с оружием в руках, а со своими мыслями, энергией, трудовым энтузиазмом…

— Дорогой товарищ Владов! — снова салютует Жора. — Мы просим вас рассказать нам о ваших нынешних заслугах! О том, как вы — революционер нового типа — с трудовым своим энтузиазмом вместо оружия… О мирных подвигах ваших директорских будней… — Жора посмотрел на меня и на Миру и добавил: — Мы сердечно просим вас!

— Входите, дети, входите, — догадался наконец директор пригласить нас.

— Что это за дети? — спросила, подозрительно глядя на нас, появившаяся в прихожей жена директора.

— Из пионерской организации, — объяснил он. — Хотят, чтобы я рассказал им…

— Пионерский салют! — энергично салютует Жора директорской жене.

— Вот оно что, — оживилась она. — Проходите, ребята, проходите! Товарищ Владов может рассказать вам много интересного! Его светлый пример!.. — начала было она, но умолкла на полуслове, потому что директор недовольно посмотрел на нее. — Проходите, проходите! Разуться можете здесь.

10

Бояна — ныне дачный поселок под Софией.