Не сердись, человечек

— Хм… Во-первых, это не от меня, и запомните: Жорж не клюет на подобные штучки…

Он не успел договорить. Кина влепила ему такую оплеуху, что у него, верно, глаза вылезли из орбит. Я уткнулась в подушку, пытаясь заглушить рыдания…

А сейчас, когда я вспоминаю все это, меня берет зло, что Кина влезла не в свое дело. Мне надо было бы самой поговорить с Жорой. От этой женской солидарности толку чуть. Действительно, кому какое дело? Поступай, как считаешь нужным, и нечего впутывать в свои дела посторонних… Жора не такой уж подонок, как это может показаться со стороны. Он и в школе всегда был хорошим учеником, и, если бы не та глупая история с молодой химичкой, которая сначала хороводилась с ним, а потом завалила на выпускных экзаменах, он давно уже учился бы в каком-нибудь институте. И если бы не эта его работа… Ведь Жора зарабатывал по пятьсот левов в месяц. Ну а когда имеешь хорошие деньги, разве возникает желание заканчивать институт, тем более среднюю школу? Хотя никому и в голову не может прийти, что у Жоры нет среднего образования. Он ведет себя так, будто у него в кармане два диплома. И все-таки комплексует страшно. У большинства шоферов среднее образование, и это не дает ему покоя. Но самое ужасное — это то, что Жора физически не переносит, если кто-нибудь превосходит его в чем-либо, это как раз и может ему навредить. Раньше я была уверена, что смогу помочь ему как-то, чтобы он не потерял себя, а теперь уже нет. Теперь уже меня саму надо спасать…

— После рождения ребенка, если пожелаете, можете взять его или оставить для усыновления, — слышу я голос докторши.

А может, я сама во всем виновата? Разозлилась, обиделась на слова, которые парень сболтнул, защищаясь от нападок, а на следующий же день сама повернула все так, что кончилось разрывом.

Я ехала на своем пикапе мимо товарного узла, и вдруг прямо передо мной остановился его «ЗИЛ».

— Жду вечером в «Синем пламени»! — крикнул Жора.

«Синим пламенем» мы называли его комнату.

— Жди себе на здоровье, — сказала я заносчиво.

— Что случилось?

— Ничего.

— Если что-то и в самом деле случилось, все можно устроить, — сказал он изменившимся голосом.

— Тебя это волнует?

— Не особенно. Ну так как, придешь?

— Убирайся с дороги!

— Жду тебя в восемь.

— Убирайся! — закричала я.

— Скажи сначала, придешь или нет, тогда отпущу! — зло, но с улыбкой выдавил Жора.

Он старался во что бы то ни стало держать марку: уже собрались любопытные и наблюдали, что будет дальше. Я, разозлившись, резко дала задний ход, чтобы объехать Жору, но он моментально среагировал. Попыталась проскочить с другой стороны, но тоже безуспешно. У него такая махина — куда там моему пикапу. Играет со мной — как кот с мышкой.

А я завелась уже не на шутку, просто не соображала, что делаю. Резко свернула вправо, дала задний ход и поперла прямо по краю котлована. Как проехала, не знаю: ведь одно неосторожное движение — и пикап полетел бы с шестидесятиметровой высоты прямо в открытый рудник. Все, наверное, решили, что я свихнулась. Но это было лишь обычное глупое упрямство, то самое, из-за которого мы, женщины, и страдаем больше всего…

— Что касается нас, — слышу я снова любезный голос докторши, — то мы гарантируем сохранность тайны. Свидания будут разрешены по обоюдной договоренности. Если же возьмете ребенка, то будете пользоваться всеми привилегиями, которые по закону предоставляются молодым матерям. На время, что проведете здесь, мы выдаем вам оплачиваемый больничный лист. Диагноз, разумеется, изменим…

Мне хочется закричать, что меня не интересует ни тайна, ни привилегии, ни больничный, что я хочу только одного: как можно скорее родить и уйти отсюда.

— Ваши родители знают, что вы здесь? — спрашивает сестра, измеряя мне давление.

Родители! Они никогда ничего не узнали бы, как и вообще не знали никогда ничего обо мне, если бы не Дида Цочова, которая видела меня у гинеколога. Уж теперь все село будет в курсе моих дел, лучше самой поехать и рассказать все как есть.

Кина довезла меня на своем самосвале до самой калитки нашего дома, помогла выгрузить вещи и уехала. Моих еще не было дома. Я внесла вещи в свою комнату и, только когда осталась одна, поняла весь ужас своего положения.

Врач заявил, что не возьмется делать трехмесячный аборт. А когда Кина сказала ему, что ей делали трехмесячный и что, как он видит, она жива-здорова, ответил, что, мол, видит, что она жива, а вот будет ли рожать теперь — это еще вопрос. Кина промолчала и лишь спросила, что же будет теперь со мной. А он ответил, что ничего страшного, государство позаботится о  т а к и х, как я, что мне дадут направление в специальный роддом, где меня никто не знает, и там я спокойно рожу ребенка, на радость какой-нибудь бездетной паре, и снова буду невеста первый сорт. Я поняла, что дальнейшие разговоры — пустая трата времени, и потащила Кину к двери.

— Интересное дело, — бросил нам доктор вдогонку, — дамы спят то с одним, то с другим, а потом, когда не удается схватить кого-нибудь за жабры, приходят — и, будьте любезны, помогите им избавиться от ребенка!

Именно в этот момент в кабинет входила Дида Цочова…

С улицы донесся какой-то шум, и через минуту в дверях появилась мать с двумя сумками в руках.

— Я сразу поняла, что ты приехала. Только ты оставляешь калитку открытой… С приездом!

— Сначала обругала, а потом — нате вам — с приездом! — начала я с места в карьер, поскольку известно, что лучшая защита — нападение.

— Тебя не то что ругать, драть надо! Два месяца ни слуху ни духу, — сердито сказала мать, внимательно оглядывая меня, и вдруг спросила изменившимся голосом: — Уж не заболела ли ты? Что-то вид неважный…

Момент был самый подходящий, чтобы признаться, и я начала:

— Ладно, так и быть, скажу, только не кричи и не падай в обморок.

— Что-что? С чего это я должна падать в обморок? — вздрогнула мать.

— С того. Беременная я.

— Беременная?! Без мужа?!

— Без мужа!

— Елена, это неправда!

— Правда, уже три месяца, — сказала я мягче.

— Боже, какой позор! — всплеснула она руками и опустилась на стул.

Я испугалась не на шутку, не знала, что делать: ведь у матери очень слабое сердце.

— Боже, — продолжала она, — за что нам такой позор? В чем мы грешны перед тобой, какое зло причинили?.. Все беды, все несчастья — все на нашу голову, все на нашу, — причитала мать. — Как жить теперь, как людям в глаза смотреть? Боже, боже…

— Хватит тебе причитать. Как по умершей!..

— Ох, лучше б ты умерла, может, легче было бы. Убила ты меня, уничтожила… А узнает отец — обеих прибьет.

Отец возвращался из лесничества в пятницу вечером. У меня еще было время, чтобы определиться, — вечер и целый завтрашний день.

Мать проплакала всю ночь. Я тоже не могла уснуть, задремала уже на рассвете. Когда проснулась, время близилось к полудню. Мать гремела на кухне посудой — видно, не ходила на работу. Внешне она казалась спокойной и, как только я появилась на кухне, начала расспрашивать, как все это случилось. Но я уже знала, что это ее спокойствие не сулит ничего хорошего. Как правило, вслед за этим в ход идут оплеухи и затрещины. Если бы спросила меня по-человечески, без этого менторского тона, я бы рассказала ей все как есть, а теперь — нет. Сказала только, что, мол, она взрослый человек и должна знать, как все это случается. Больше не стала ничего говорить, схватила авоську и ушла в магазин, чтобы не видеть этого укоризненного взгляда и не слушать охи и ахи. Но и от этой затеи мне тоже пришлось отказаться, потому что уже в мясном магазине начались всякие неприятности.

— Иван, ты выбирай нам мясо какое получше, попитательнее, — с ехидцей сказала мяснику какая-то бабка из верхней махалы, когда подошла моя очередь.

Я заметила, как все заухмылялись, но сделала вид, что меня это не касается. И хорошо, потому что мясник ответил за меня сам: